Словацкий консул - Страница 13
Несмотря на весь мой скептицизм, я все же позвонил в Братиславу по приложенному к рассказу номеру:
«Пан Шмуэль?»
В ответ мне буркнули по-словацки с нашим акцентом. Тогда сообразил. Сказал, что от Лавруши.
«А спрашивает кто?»
««Свобода»… В смысле — радио».
Фирма известная и вне подозрений, что выдаст источник (мне лично тут хоть крысу загоняй). Поэтому на том конце решили не темнить:
«На проводе. Что вы мне хотите предложить?»
Но от проекта «восточно-европейского дневника» отказались наотрез. «Я лучше бы про джаз?» Я с сожалением вздохнул. Вакансия забита.
«Что ж, понимаю… Парижский ваш дэ-эс… Могу ли я подумать?»
«Естественно, пан Шмуэль…»
На последнем письме из Братиславы марка была с лицом Лавруши. Бело-сине-красный флажок с гербом страны (крест с двумя горизонтальными перекладинами посреди трехгорбой горы). И усатый портрет отправителя…
Потратив столько денег и труда на изготовление персональной марки, Лавруша ограничился записочкой по пунктам:
«Сэр!
Коротко: 1) Пересылаю Колино письмо. 2) Я жив-здоров, работаю (по-черному) в области полиграфии: печатаем для австрийцев книги в Словакии. 3) Давно тебя не слышал по радио. Если 4) заработаю до августа деньги, то свалю в Россию к родителям и на море в Сочи — баб потрахать, водки попить. 5) Телефон мой отключен, скоро будет «mobil» — сообщу. 6) Черкни, адрес на конверте. Волочаев Лавр. 01.06.99».
Приложенное письмо прочитал я тоже с интересом. Колик, ныне большой человек в лермонтоведении, задавал Лавруше вопрос из Пятигорска: «Где ты, на исторической родине или в стране пребывания?»
Далее начинался Колин юмор: «На один твой вопрос могу ответить сразу: пиво «Гопак» стоит у нас 5 руб. 50 коп. за бутылку 0,5 литра. Ответы на остальные потребуют от меня полгода упорной работы…»
Лавруша (как я понял) интересовался — не нужны ли Пятигорску переводчики. Были нужны, когда шла война, отвечал на это Колик. Для обслуживания журналистов и для писания еле зных прошений беженцам — на получение въе здных виз. Но теперь…
«В Пятигорске каждый второй человек с высшим образованием носит в кармане диплом нашего иняза… Все цивилизованные языки, включая, итальянский, к сожалению. Чтобы представить, насколько плотно все забито, скажу, что мой школьный учитель немецкого был кандидат наук и племянник знаменитого переводчика Лозинского. Все, кому хотелось и моглось, уехали. Надо ли идти встречь волны? Человеческие мотивы остались прежними, но механизмы их реализации несколько претерпели. Постперестроечная жизнь в России ждет своего Шекспира. Деньги-то здесь есть, но наскоком их взять нельзя. В среду надо врастать…»
Дальше в письме было подчеркнуто Лаврушей, мыслящим все же человеком: «Не знаю, что лучше: сводить концы с концами или концы с началами».
Кончалось несбывшимся пожеланием в адрес «Друга» — так, оказывается, фигурировал в их переписке беглый я…
«Хотел передать с тобой Другу один рассказ, да видно не судьба. Если есть его адрес, напиши. Всегда помню о тебе…»
Господи! Последний год столетия… Сколько же мы лет не виделись?
За отчетный период лермонтовед наш настолько отождествился с объектом изучения, что внешне стал совершенно неотличим от Михаила Юрьевича Л., особенно в фильмах о мятежном поэте, где Колика снимают в главной роли. Лавруша присылал мне вырезку из пятигорской газеты с кадром, на котором Колик в форме с эполетами поднимает дуэльный пистолет, глядя при этом с надеждой, что сразит наповал врага, который для него совсем не по ту сторону Кавказских гор, где Ставропольский край обложен калмыками, дагестанцами, чеченами, осетинами, кабардино-балкарами и карачаево-черкесами: я понимаю, конечно, смысл его бытия на русском краю, однако враг для Колика неизмеримо выше и совсем в ином смысле, хотя все тот же, что в студенческие наши годы: хаос.
Отсутствие порядка.
Смута.
Вторая наша квартира в Праге оказалась бывшим аргентинским консульством. Поздний конструктивизм снаружи и внутри. Слишком много слишком больших комнат на двоих. Настолько перебор пустой и гулкой жилплощади, что жена в конце концов поселила в одной из дальних комнат свою юную знакомую. Чешку. Примерно из тех, что балдели некогда у нас от порносайтов, а теперь оперились и сами стали в Праге журналистками.
Сюда Лавруша и явился.
Прямо с экспресса Дойчесбундесбан на Гамбург. Пузатый и в подтяжках. Красно-синих — вызвавших неуместные реминисценции про американских зазывал времен Геккельбери Финна. Одна держится, другая сползла на локоть. В руке бутылка. Сам пьяный и в обнимку с собутыльником, лыка не вязавшим. Но потрясло не это, а живот. Прежде не замечал я у Лавруши даже «трудовых отложений», но сейчас это было даже не пивное брюхо. Друг мой стал как бы беременным. Девятый месяц. На сносях. Огромный шар выпирал так, что сбрасывал с себя подтяжки и выдергивал рубаху из джинсов. Но попыток заправиться Лавруша не делал. Руки были заняты. Одной прижимал к себе попутчика из экспресса, другой совал мне початую бутылку приобретенной по пути с вокзала водки «Пражской».
Дальше кухни незваные гости не пошли. Кухня, впрочем, была огромная, как морг. Такая же стерильная, к тому же всюду белый кафель. В центре белый стол, вокруг которого оба толкались, пытаясь налить. Но стаканчики, предложенные мной, были слишком для этого малы. Щелкали и разбегались. Нет, вытереть водку он мне не дал. Издалека — живот мешал — схватился за стол, пригнулся, показав мне аккуратную, как тонзуру, плешь, и все всосал с поверхности. После чего взмолился:
— Ну, дай же! дай ты нам нормальный. Один хотя бы на двоих?
Товарищ его пытался улыбнуться. Мало что бухие в жопу, еще и сгоревшие в дороге под солнцем августа. Красные как раки.
Я поставил перед ними по стакану.
— А себе?
То, что принесли они, не пьют здесь даже уличные алкаши. Однажды, правда, видел, как подобную бутылку усадил директор Украинской службы. Тоже, кстати, пузат. Но все же — никакого сравнения…
Все мои душевные усилия расходовались на то, чтобы смотреть в глаза Лавруше.
— Друг! — не выдержал он.
И выпустил товарища, чтобы меня обнять.
Тут же товарищ рухнул. Не сходя с места. Как свинтился. Звучно приложившись затылком о кафельный пол. Я замер. Ждал, что кровь сейчас зальет ему лицо. Нет, кровь не хлынула. Товарищ радостно таращил снизу рачьи глазки. Удара, похоже, даже не заметил.
С облегчением я выругался:
— Лавруша, так и так! Как так можно?!
В налитых кровью голубых глазах возникла мысль.
— Ты что? Может, ты думаешь, что это Шмулик? Урыли давно Шмулика. Нет, это мы скорешились в поезде. Норвежец!
— Не похож.
Действительно, был совсем не викинг. Тут в роли викинга, скорее, выступал Лавруша. Беременного, правда.
— Значит, — сказал Лавруша, — Данмарк. Эй, принц датский? Пить или не пить?
Кивая, предположительный датчанин хватался за угол стола, чтобы подняться к налитому стакану. Но не смог.
Лавруша подал ему вниз, заметив при этом, что человек мне может оказаться полезным: все знает о словацкой литературе. Посткоммунистической, в смысле. Тебя ж ведь молодежь интересует?
Я кивнул.
— Ладислав Мнячко, вот последнее, что я читал. «Смерть зовется Энгельхен»… Знаешь, конечно.
— Знаю.
— Давно это было…
— Да.
Он выпил. Крякнул.
— Нечем закусить?
Холодильник большой, но совершенно пустой — исключая разве что банку холопеньес.Мексиканских зеленых перчиков. Острых настолько, что я начал проверять срок годности. Купил я их давно. Когда пытался посредством кулинарного искусства воскрешать увядший наш союз.
— О, феферонки! — Лавруша отнял банку, вытащил за хвостик и сжевал, в лице не изменившись. — Годится. Прямо как моя. В Братиславе теперь любовницу имею. В одном отделении лежали, а после выписки продолжили… Друг? Двадцать лет. Феферонка зовут, что значит Перчик.О-о-о… Сосет меня часами. Напомни, расскажу в деталях. Так что мы будем делать?