Сломанный мир (СИ) - Страница 72

И всё же слова матери внушали некую не вполне ясную ему самому надежду.

Долго ли, коротко ли, но лодка ткну лась носом в камни.

Когда это случилось, он не сразу понял, что произошло, не сразу вытащил себя из омута полузабытья. Ему стоило немалых усилий открыть глаза – каждое движение причиняло боль. Он медленно распрямился, поднял голову. И увидел – чужой, незнакомый берег. Его мир-внутри-сердца был миром осени, одиноких северных скал и ледяного моря. А здесь царила зима и черно-белые краски. Царство смерти.

Впереди стелилась белая равнина, а вдали виднелись очертания города.

Это сон Юкинари?

И могут ли вообще спать мёртвые?

Он выбрался из лодки и двинулся вперед. Воздух – мелкие, колючие ледяные иголки – царапал горло, мешал дышать.

В городе шёл снег. То есть это ему сначала показалось, что идёт снег. Только шёл он почему-то вверх, а не вниз, хотя белые хлопья так плавно кружились в воздухе, что эта неправильность замечалась не сразу.

Потом он увидел, что это не снег, а пепел.

Как будто по всему городу прошёл какой-то невообразимый пожар. Город был похож на Синдзю, если не считать того, что все здания и предметы были хрупкими и белыми, и казалось, они вот-вот рассыплются в прах. Нет, не казалось: они и правда рассыпались – медленно и неотвратимо. Лёгкие кусочки пепла, похожие на рыбьи чешуйки, отделялись от них и плавно взмывали к небу. Одни здания казались сравнительно целыми, от других остались развалины, третьи уже успели целиком обратиться в прах. Этот мир рассыпался на части прямо у него на глазах. Там и сям чернели деревья без цветов и листьев, словно скрюченные пальцы, устремленные к слепому белому небу.

А в небе над городом нависали огромные песочные часы, словно отсчитывая оставшееся этому миру время.

Гэрэл тихо шёл по мёртвому городу; под его ногами едва слышно шуршал сероватый песок – нет, пепел. Он знал, что это не настоящая Синдзю, и что настоящая уже, должно быть, отстроена заново и сверкает всеми цветами радуги. И всё равно у него было чувство, что он вернулся в уже знакомый ему город: в первый раз он побывал там, когда столица Рюкоку ещё была полна жизни, затем – когда умирала, и вот теперь он пришёл навестить этот город в третий раз, чтобы увидеть, какой столица царства Дракона стала после смерти.

На улицах не было ни души. Животных и птиц он тоже не заметил, а если бы они и были, то смотрелись бы чужеродно в этом хрупком, призрачном пространстве. Так же чужеродно, как и сам Гэрэл — незваный гость в мире чужого одиночества.

Из-за того, что большинство зданий уже успело рассыпаться пеплом, Гэрэл не всегда узнавал знакомые улицы. И лишь когда дорога вывела его к площади перед царским дворцом, он уверился, что шёл правильным путём.

От дворца остался один скелет, едва прикрытый лохмотьями плоти. Залы и коридоры просматривались насквозь. Отыскать тронный зал не составило труда. А вот и знакомые красные ступени, ведущие к трону… нет, конечно же, не красные – ни клочка цвета не было в этом монохромном мире – здесь они были белые, растрескавшиеся, полуобвалившиеся.

Юкинари сидел на своём троне, прикрыв лицо руками. На нём больше не было пышного императорского облачения. Он был одет в чёрное, как и оставшийся в том мире живой мертвец. Разница была в том, что его одежда, волосы, всё его тело были припорошены серой пылью, кое-где перераставшей как будто в корочку белой извести. И почему-то здесь, в мире-внутри-сердца, Юкинари был меньше ростом, чем в жизни. Сейчас он выглядел лет на двенадцать.

При звуках шагов Гэрэла он встрепенулся, но не поднял голову и не отнял рук от лица.

— Кто это? – спросил он.

— Это я, — чуть поколебавшись, ответил Гэрэл. – Ты, наверно, ждал кого-то другого.

Он удивился, услышав свой голос: он стал каким-то детским, ломким. Посмотрел на свои руки: они тоже уменьшились. Он, как и Юкинари, стал подростком здесь, в мире снов.

Юкинари помолчал. Потом вздохнул и убрал руки от лица. Его лицо будто бы покрывала белёсая маска, изборождённая трещинами. Один глаз был живым, тёмным, на месте другого зияло пустое отверстие.

— Нет. Я ждал тебя. Спасибо, что пришёл.

Гэрэл хотел что-то ответить - попросить прощения? Разве может быть прощение для такой вины?

Они помолчали, затем Гэрэл сказал:

— Я пришёл забрать тебя отсюда.

Юкинари тихо сказал:

— Я устал. Так устал – если бы ты только мог себе представить…

— Ты хочешь умереть по-настоящему? – догадался Гэрэл.

Юкинари молча кивнул. Задумчиво прикрыл свой единственный глаз – белые хрупкие ресницы легли на скулу.

— Всегда только этого и хотел. — В его голосе было столько страдания, что Гэрэл внутренне содрогнулся. - Ты разве не для этого пришел?

За пазухой у Гэрэла лежал нож, который он нашел на рыболовном пирсе еще давно, в первом из отчетливых снов о мире-внутри-сердца. Может быть, нож пригодится ему. Он сглотнул. Нет, он пришел не для этого, но выполнит просьбу Юкинари, если он того пожелает. Убьет его во второй раз.

— Как мне убедить тебя пойти со мной? – с отчаянием спросил он.

— Я уже не буду таким, как раньше, — как будто невпопад заметил Юкинари.

«И ничто не будет как раньше. Я знаю. Ну и пусть».

— Мне всё равно, - упрямо сказал Гэрэл.

Юкинари смотрел на него грустно и как-то виновато.

Гэрэл заранее придумал целую речь: о том, что еще не поздно, что они начнут все сначала, перевернут страницу... Все приготовленные слова замерзли в горле. Он только и смог, что сказать:

— Неужели ты лучше останешься в этой мертвой Синдзю, чем вернешься со мной в тот мир? Здесь ведь только зима и пустота.

— Это не Синдзю, — сказал Юкинари. — Это столица моей собственной Страны Дракона, сказочной страны, которую я придумал в детстве. Настоящую Синдзю я никогда не любил. Точнее сказать — ненавидел ее: до тошноты, до дрожи. Дворец и город, придворных и бедняков — одинаково. Может, ты станешь презирать меня, если узнаешь правду, но я должен сказать. Гэрэл, я — дезертир, трус. Всю жизнь только и мечтал, что сбежать из реального мира в выдуманный. И когда я встретил тебя…

“В то мгновение вы были для меня залогом всего, во что я верю. Мне этого довольно…” — вспомнилось Гэрэлу.

Юкинари не закончил фразу, точно ему стало неловко, но Гэрэл и так все понял: он стал для Юкинари надеждой на уход из мира, который тот ненавидел. Ненавидел с самого детства, всем сердцем — хотя он, отчаянно храбрый, отчаянно гордый, никогда бы этого не показал. Вместо этого он всегда стремился стать для всех примером для подражания и успел сделать для своей бедной нелюбимой страны столько, сколько большинство и не мечтает…

Закусив губу, Гэрэл достал нож, протянул его Юкинари.

— Возьми,— с трудом выговорил он. Собственные губы в этот миг показались ему особенно заледенелыми - они вовсе не хотели размыкаться, чтобы это произнести. — Но вначале выслушай меня, хорошо?

В голове у Гэрэла звонко, как колокол, звучали мамины слова из сна: “... Золотая рожь, и мшистый осенний лес, и морской прибой, и звездное небо, и сливовый цвет. Жизнь — не кара, даже если порой кажется, что нет ничего, кроме боли и пустоты…”

Он не умел говорить так красиво, как мама, и в его устах это прозвучало бы по меньшей мере странно. Он неловко сказал:

- Знаешь… Я тоже всегда ненавидел наш мир. По крайней мере, мне так казалось. И больше всего я ненавидел Юг, свою родину. Но недавно вдруг увидел, что весной степь, покрытая ковром разноцветных колышущихся цветов, по-настоящему красива, похожа на бескрайнее море. Там такой простор — хочется дойти или доскакать до самого горизонта, а потом еще дальше, чтобы посмотреть, что там, за ним… И таких звезд, как в степи ночью, больше нигде нет: они большие-большие - вот такие, - он показал пальцами, - и травы колышутся под ветром и так пахнут… как самое лучшее вино. Наши шаманы умеют варить из этих трав разные отвары - чтобы лечить раны, чтобы видеть и слышать то, чего нет… Но и безо всяких отваров там может примерещиться всякое. Странные звери, призраки, чудища из глины и крови, которые, по слухам, воруют детей из колыбели, а затем залезают в их кожу… У кочевников много историй про таких, я и сам их придумывал. Но раньше, ослепленный горем и ненавистью, я будто не видел, как это все красиво. Только сейчас понял. Вот представь: небо как опрокинутая чаша со звездами, горечь трав, запах конского пота, кочевники, раскачиваясь в свете костров, поют свою вечернюю молитву, стучат барабаны, звенят колокольчики, и какие-то таинственные шорохи во тьме... Ночная степь - она бесконечная, и древняя, и ласковая, и безжалостная, и… - Он махнул рукой, отчаявшись объяснить необъяснимое. - Да что там говорить - это показывать надо. Готов поспорить, ты никогда не видел южных степей.