Сломанный клинок. Дети морского царя - Страница 3

Князь эльфов Имрик отправился на ночь глядя посмотреть, что делается у людей. Было холодно, луна приближалась к полнолунию, на траве серебрился иней, звезды сияли по-зимнему ярко. Ночь выдалась тихой, только шелестел в ветвях деревьев ветер; пугливые тени прятались от студеного лунного света. Копыта лошади Имрика подкованы были серебром, и цокот их отдавался в ушах эльфа хрустальным перезвоном.

Он въехал в лес. Там царила непроглядная тьма, однако вдалеке среди стволов мерцал желтоватый огонек. Приблизившись, Имрик различил во тьме скособоченную глиняную хижину, сквозь множество трещин в ее стенах пробивался неверный свет. Она примостилась под развесистым дубом, с чьих ветвей, припомнилось эльфу, друиды срезали омелу. Чувствуя, что дорога привела его к жилищу ведьмы, Имрик спешился и постучал в дверь.

Появившаяся на пороге согбенная старуха оглядела его с головы до ног: лунный свет отражался от шлема князя и его кольчуги. Гнедая лошадь эльфа за его спиной щипала тронутую морозцем траву.

— Добрый вечер, матушка, — поздоровался Имрик.

— Не хватало еще, чтобы эльфы называли меня матушкой, меня, рожавшую крепких сынов мужчине, — проворчала ведьма, пропуская Имрика в дом и наливая ему в рог эля. Местные жители исправно снабжали ее едой и питьем в благодарность за колдовские услуги, какие она им оказывала. Потолок в хижине был такой низкий, что Имрику пришлось нагнуться. Смахнув с единственной скамьи всякий мусор, он уселся, не отрывая взгляда от ведьмы.

Глаза у него были обычные для эльфа — раскосые и без зрачков, подернутые поволокой, лишенные всякого следа белков. В их искристой голубизне таились тени древнего знания. Имрик прожил на свете немало лет, но оставался все таким же молодым: высокий лоб, широкие скулы, узкий подбородок, прямой аристократический нос. Волосы его, отливавшие золотом, мягкие и пушистые, ниспадали из-под рогатого шлема на плечи, покрытые алым плащом.

— Что-то давненько не было вас видно, — буркнула ведьма.

— Мы сражались с троллями, — объяснил Имрик, голос его напоминал шелест ветра в кронах деревьев. — Но когда заключили перемирие, мне захотелось узнать, что произошло с людьми за последнюю сотню зим.

— Многое, и все плохое, — отозвалась ведьма. — Из-за моря явились к нам даны. Они убивали, грабили, жгли, захватили Восточную Англию, а может статься, и не одну ее.

— Что ж, — Имрик пригладил усы, — все они так поступали, кого ни возьми: англы и саксы, пикты и скотты, римляне, бритты и кельты. И даны — вряд ли последние в этой череде. Я поселился на острове едва ли не на заре времен и скажу тебе так: стычки людей веселят меня и разгоняют скуку. Я не прочь поглядеть на данов.

— Тогда скачи на побережье, — ответила ведьма, — на двор Орма Силача. Для смертной лошади туда лишь ночь пути отсюда.

— Значит, я доберусь еще быстрее. Прощай.

— Постой, эльф, погоди! — Ведьма забормотала что-то себе под нос, в глазах ее отражалось пламя очага, и они светились красным среди темноты и дыма. — А теперь скачи в дом Орма, эльф. Хозяин ушел в поход, но жена его с радостью примет тебя. Она только что родила сына и не успела пока его окрестить.

При этих словах Имрик навострил свои длинные, заостренные кверху уши.

— Ты не лжешь, ведьма? — спросил он тихо.

— Нет, клянусь Сатанасом! Мне ли не знать, что творится в том ломе! — Старуха раскачивалась взад и вперед, глядя на тлеющие уголья. По стенам, догоняя одна другую, метались причудливые, бесформенные тени. — Не веришь, убедись сам.

— Я не посмею забрать ребенка у вождя данов. Его, должно быть, оберегают асы[9].

— Нет, Орм христианин, пускай только на словах, а сын его не ведает еще ничьего покровительства.

— Смотри, коли солгала, — пригрозил Имрик.

— Я пуганая, — фыркнула ведьма. — Орм сжег моих сыновей в их собственном доме, и со мной умрет весь наш род. Я не боюсь ни богов, ни бесов, ни эльфов с троллями, ни людей. Но тебе я сказала правду.

— Пора в дорогу, — проговорил Имрик, вставая. Кольца его кольчуги зазвенели в лад. Запахнувшись в свой алый плащ, он вышел наружу и вспрыгнул в седло.

Подобный порыву ветра, помчал его конь по лесам и полям. Равнина переходила в холмы, деревья расступались перед заиндевевшими лугами, залитыми лунным светом. То и дело из полумрака возникали сонные хутора. В ночи кипела жизнь — Имрик разглядел зеленый блеск глаз дикой кошки, слух его уловил волчий вой и шарканье крохотных ножек под корнями дубов. В страхе перед князем эльфов звери, птицы и все прочие поспешно затаились в своих укрытиях.

Вскоре Имрик очутился у двора Орма. С трех сторон его огораживали сложенные из грубо обтесанных бревен амбары, сараи и загоны, а с четвертой высился дом, щипец которого украшали резные драконы. Приглядевшись, Имрик различил чуть в стороне женский домик и направил коня туда. Собаки, почуяв его, глухо заворчали. Прежде чем они залаяли, он посмотрел на них и сделал знак рукой. Псы уползли прочь, еле слышно поскуливая.

Эльфу не составило труда разомкнуть ставни. Он заглянул в окно. Луч луны проник в комнату, коснулся спящей Элфриды, посеребрил се неприбранные волосы. Взгляд Имрика устремлен был на новорожденного, что лежал рядом с женщиной.

Тихонько засмеявшись, князь закрыл ставни, развернул коня и поскакал на север. Элфрида заворочалась, проснулась, на ощупь отыскала в темноте младенца. Ей снились странные, нехорошие сны.

В те дни обитали еще на Земле волшебные существа, но уже тогда жилища их находились наполовину в мире смертных, а наполовину — в ином мире. Одинокий холм, озеро или лес могли в мгновение ока приобрести колдовское очарование и великолепие. Вот почему люди сторонились северных нагорий и называли их холмами эльфов.

Имрик направлялся к Эльфхьюку[10], который виделся ему вовсе не скалистым пиком, а могучим замком с бронзовыми воротами, мраморными плитами дворов, множеством коридоров и комнат, где висели прекраснейшие шпалеры, сотканные с помощью магических заклинаний и отделанные ослепительными самоцветами. В лунные ночи обитатели замка танцевали на лужайках за его стенами. Так оно было и сейчас. Миновав танцующих, Имрик проехал в ворота. Копыта коня гулко простучали по мрамору. Рабы-карлики поспешили принять поводья. Князь прошествовал в главную башню.

Свет тонких восковых свечей дробился в мозаичных панно, инкрустированных золотом и драгоценными камнями. Под сводами звучала музыка: звенели арфы, подтягивали свирели, флейты журчали, словно горные ручьи. Рисунки на шпалерах и узоры на коврах постоянно изменялись, будто были живыми. Стены, пол, голубоватый сумеречный потолок — ничто не оставалось в неподвижности, хотя невозможно было сказать, чем они отличаются от тех, что существовали единый миг назад.

Позвякивая кольчугой, Имрик спустился в замковое подземелье. Там властвовал мрак, который лишь изредка рассеивало пламя факела. Сырой воздух холодил горло. Имрик не обращал внимания на раздававшиеся порой клацанье металла и крики. Стремительный и ловкий, как кошка, он уверенно продвигался в темноте.

Наконец он остановился у дубовой, обитой медью двери, древесина которой потемнела, а медь позеленела от времени. Только у него одного были ключи от трех больших замков. Отперев их, Имрик пробормотал что-то и распахнул дверь. Та заскрипела — ведь с тех пор, как он открывал ее в последний раз, минуло триста лет.

В темнице за дверью сидела троллиха. Бронзовая цепь, какой обычно крепятся на кораблях якоря, тянулась от ее ошейника к кольцу в стене. Свет факела, висевшего снаружи, упал на ее огромное, мускулистое тело. На зеленой коже троллихи не было и следа волос. Повернув свою отвратительную голову к Имрику, она зарычала, обнажив волчьи клыки. Глаза ее были пусты — бездонные колодцы мрака, в которых запросто могла утонуть душа. Девять сотен лет была троллиха пленницей Имрика и сошла в заключении с ума.