Слезы пустыни - Страница 9

Конечно, все остальные дети пытались вырвать кость из рук нашедшего, и именно тогда игра превращалась в настоящую забаву. Порой получалась огромная куча-мала, когда кто-нибудь набрасывался на обладателя кости, а остальные наваливались сверху. Родители смотрели, смеялись и возбужденно кричали. Я вовсю старалась победить, когда слышала, как отец подзадоривал меня возгласами. В игре в «лунную кость» мне особенно нравилась абсолютная непредсказуемость. Основными преимуществами здесь были скорость и умение сражаться. И по той или иной причине — скорее всего, из-за влияния бабули — я, кажется, преуспевала в обоих смыслах. Осознав, какой я жестокий, беспощадный боец, ко мне стали подступаться с опаской. Всякий раз, когда я выигрывала, мама готовила для меня фангассо — жаренные во фритюре сладкие пончики. Я ела их обжигающе горячими, обмакивая в молоко.

Но, разумеется, жизнь никогда не бывает сплошной чередой игр и забав. Вскоре после нашей драки с четырьмя мальчиками фур со мной случилась серьезная неприятность. Поскольку наша деревня была мусульманской, алкоголь был под запретом, но всегда находились люди, которые этот запрет нарушали. Несколько женщин специализировались на производстве горо — соргового пива. Они не могли делать это открыто, но держали у себя дома тайные притоны. Их завсегдатаи выдавали себя большими круглыми животами, выраставшими из-за пристрастия к горо.

Информация о притонах передавалась из уст в уста. Некоторые женщины-пивоварки славились тем, что делали хороший, крепкий напиток, другие же его разбавляли. Выпивохи собирались вместе, рассаживаясь на циновке на полу или на маленьких табуретках. Пивоварки подавали большие подносы с копченой бараниной и тыкву, наполовину наполненную горо. Нередко мужчины выпивали слишком много, и это заканчивалось серьезной потасовкой. Мебель у пивоварок была только самая дешевая, поскольку при драке все разлеталось в щепки.

Этих пивоварок знали все, но общались с ними лишь подруги по ремеслу. Иногда деревенский имам проводил беседы с пьяницами, втолковывая, что они — ужасные грешники. Имам пытался доказать им, что и пиво, и деньги, полученные от его продажи, — харам, запретны. Но пивоварки, чаще всего вдовы или матери-одиночки, утверждали, что у них нет иного способа выжить, кроме как торговать своим пивом.

Однажды вечером я зашла к Кадидже, чтобы позвать ее поиграть. У ее дома я заметила группу мужчин — они сидели, пили и смеялись. Это были дяди и двоюродные братья Кадиджи. Мы знали, что в этой семье есть пьяницы; бабуля предупреждала меня, что я должна избегать их. Мужчины верили, что пиво делает человека толстым, здоровым и сильным, и потому были иной раз не прочь подсунуть своему чаду плошку-другую.

Один из дядюшек Кадиджи протянул мне чашку.

— Давай, давай! Попробуй! — позвал он. — Не повредит. Вырастешь большой, крепкой девушкой.

Конечно же, я никогда не пила пива, и мне было любопытно. Поколебавшись, я взяла чашку и поднесла ее ко рту, но сладковатый запах вызвал у меня рвотный позыв. Однако я пересилила себя, поскольку все мужчины теперь наблюдали за мной, и сделала глоток. Пиво было комковатым, вязким и горьковато-сладким. Не слишком вкусно, но и не совершенно отвратительно. Я знала, что дома у меня никогда не было бы возможности попробовать этот напиток. Слыша, как радостно болтают и смеются подвыпившие люди, видя, какими счастливыми они кажутся, я подумала, что, может быть, пиво — не такая уж плохая вещь.

Я осушила всю чашку, и меня тут же начало клонить в сон. Забыв, что собиралась поиграть с Кадиджой, я нетвердым шагом отправилась домой, где, не сказав никому ни слова, улеглась в постель и заснула глубоким сном. На следующее утро я проснулась поздно, чувствуя себя совершенно ужасно. У меня раскалывалась голова, я не могла открыть глаза, и меня тошнило. Сначала мама взволновалась, но, уловив мое дыхание, что-то заподозрила.

— Ты была в доме Кадиджи, верно? — требовательно спросила она. — Ты пила там пиво?

Мне было так плохо, что я не нашла в себе сил солгать и кивнула:

— Да. Но, пожалуйста, не сердись. Мне так худо!

Мамино лицо омрачилось. Она исчезла, но минутой позже вернулась с большой хворостиной, которой внезапно принялась хлестать меня по ногам.

Мама кричала:

— Сколько раз я предупреждала тебя, чтобы ты никогда, никогда не пила пива?

Меня потрясла не боль от ударов, а сам факт, что она меня бьет. Я привыкла к колотушкам от бабули, но не от моей ласковой мамы.

Похмелье вмиг слетело с меня, и я побежала к бабуле, чтобы избежать порки.

— Что, что такое? — воскликнула она, вскакивая на ноги. — Что случилось?

Прежде чем я смогла ответить, мама закричала, что я была в доме Кадиджи и пила пиво. В одно мгновение бабуля вцепилась в меня своей железной хваткой:

— Что? Ты ходила туда, в этот дом, к пьяницам? Пить пиво?

И мне досталась вторая с утра порция побоев, причем куда более суровая. Мать так редко меня наказывала, что, как только она замахнулась хворостиной, я поняла, что совершила большую ошибку. Но это было ничто по сравнению с трепкой, которую следовало ожидать от бабушки. Она лупила нас регулярно, и мы всегда полагали, что получаем по заслугам.

Как и многое в нашей культуре, табу на алкоголь распространялось в гораздо большей степени на женщин, нежели на мужчин. Я знала, что мой отец время от времени пьет сорговое пиво. Приятели заходили за ним и уводили в один из тайных пивных притонов. Однажды я подслушала, как мама бранилась с ним из-за этого.

— Зачем ты пьешь с ними? — говорила мама. — Это дурные люди. Они просто используют тебя из-за машины и денег. Стыдись — ты должен в первую очередь думать о семье.

— Но это мои друзья, и мне нравится проводить с ними время, — возражал отец. — И вообще, мы идем не пить…

Мать насмешливо фыркнула и отвернулась от него.

Всякий раз, когда приходили эти друзья, она говорила им, что отца нет дома. Но они отвечали, что видели у ворот его машину. Мама поднимала очи горе и игнорировала их. Наконец, папа выходил из хижины, приветствуя своих друзей улыбками, и они отправлялись наслаждаться жизнью, распивая сорговое пиво.

Большинство женщин загава возражали против того, чтобы их мужчины пили. Те выходили из дому с кучей денег, а возвращались без гроша. В нашей культуре мужчины не слишком беспокоились о повседневных расходах. Мясо, сорго, молоко, салат, овощи, топливо, вода — ни за что из этого не нужно было платить. Поэтому люди не видели проблемы в том, что тратят деньги на пиво.

Основная часть забот лежала на женских плечах, а мужчины считали, что, чем больше у них жен, тем легче жить. Друзья человека, у которого была только одна жена, нередко высмеивали его: это, мол, все равно что быть одноглазым. Когда у женщины умирал муж, один из его братьев был обязан жениться на ней, чтобы дети оставались в одной большой семье. Такие обычаи могут показаться варварскими со стороны, но у нас так было всегда. Наша идентичность как народа загава определялась этими традициями.

Однажды бабуля решила, что для Мо и меня настало время традиционного шрамирования. Все в ее хижине было наготове — миска с горячей водой, бритва и мазь из золы бирги, смешанной с маслом. Она велела маме привести нас, поскольку приготовила нам «угощение». Но войдя в ее хижину, я взглянула на сверкающее лезвие, мазь из пепла и миску с водой и сразу же поняла, что не хочу, чтобы мне наносили эти рубцы. Я повернулась и бросилась бежать.

— Не давай ей сбежать! — закричала бабуля. — Лови ее! Лови ее!

Мама схватила меня и попыталась удержать, но я сопротивлялась и вырывалась, как дикий зверь. Я чувствовала, что сердце ее не лежит к этой процедуре, и потому смогла вывернуться. Очутившись на свободе, я метнулась вон из хижины и побежала к воротам. Бабуля крикнула кому-то, чтобы их закрыли, но я вылетела наружу быстрее молнии. Я мчалась со всех ног, пока не оказалась в противоположном конце деревни — у дома подружки.