Слёзы Иссинир - Страница 2

Чтобы уберечь оставшихся нэйсиэль, Иш’тара попросила о помощи брата, так как были они детьми Тьмы и Света. Коснулись они корней божественного древа Даосин, и как много времени назад, дало древо росток, из которого выросло еще одно древо. Мощные корни их были едины, и заключили они под собой тьму, что убивала все живое. И реки, что срывались раньше в темноту, потекли по земле, что расширилась и стала больше благодаря второму ростку, позволяя больше не ютиться на маленьком клочке земли. Дамайн создал озера и моря, чтобы повсюду почва была плодородной. И мягкий свет древа, что нэйсиэль назвали Иссинир – светом, что разгоняет тьму и согревает ее, не вредил Тенебрис, но держал ее тьму и ее творения в стороне от мирных созданий нового мира.

Так Иш’тара и Дамайн навсегда разделили тьму и смерть.

В Шаэд-Морхе всегда была ночь. Небо над этими забытыми богами землями никогда не видело ни луны, ни звезд, лишь непроглядную, зловещую тьму, дремлющую в глубоких расщелинах безжизненных долин, текущую в руслах давно высохших рек, обнимающую одинокую башню из черного камня, чья вершина куталась в густой дымке мрака. Колыбель Тьмы и самых страшных кошмаров, которые она только могла породить в начале времен. Самый темный уголок мира, про который на протяжении многих веков старались не вспоминать, словно бы так он мог исчезнуть не только из воспоминаний, но и с лица земли.

Чертог Вечной Темноты был сердцем этих отравленных земель. Вокруг него, словно вода в окружающем рве, плескался мрак, а черные сосуды зловещим рисунком испещряли каменистую поверхность долины, убегая вдаль и углубляясь в самые недра.

Воздух над долиной пропитался ужасом, смерть здесь пахла гнилью и кровью, поднимаясь из бездонных расщелин подобно серным газам. Затаившееся среди скал зло смотрело на мир издалека, в предвкушении, когда настанет время выйти из душных, плотных теней, словно бабочка из кокона.

На подступах к Чертогу Темноты двумя древними стражами возвышались тотемные столбы с изображением творений Тенебрис, чьи распахнутые пасти служили чашами для жертвенной крови. Слабо мерцающий между ними разрыв пространства походил на безобразный шрам. Он казался безжизненным, но внезапно заалел, будто заполняемая кровью рана, зарябил и исказился, пропуская кого-то с другой стороны. Существа, ступившие на землю Шаэд-Морха походили на людей, но диких и безобразных. Кожа их, пепельно-серая и тусклая, никогда не видела солнца. Подобно зловещим татуировкам, на ней лежал узор черных сосудов. Существ было много. Один за другим они выходили из Излома, одетые в костяные доспехи и маски из черепов. В их нестройные ряды вклинивались связанные рабы, измученные ровно настолько, чтобы им хватало сил переставлять ноги. Стеклянные глаза смотрели в никуда. На шеях пленников слабо мерцали металлические ошейники, ощетинившиеся внутрь зубчатыми шипами, царапающими кожу при каждом движении.

Рабов повели к башне, у которой не было входа. Когда отряд приблизился к глухим стенам через ров мрака, вздымающегося черным туманом к ногам заключенных, один из воинов в костяных доспехах достал клинок и перерезал горло близстоящему к нему пленнику, толкнув его вперед. Кровь хлынула резвым потоком из рассеченных сосудов и забрызгала темную глухую стену башни. Камень, что до того спал, пробудился и жадно впитал подношение. Там, где не было ничего, проступили кровавые символы, сплетаясь в очертания арки.

Воин махнул рукой, и пленников стали заводить внутрь прямо сквозь камень, который до сих пор выглядел твердым и неприступным. Рабов повели в подземелье по темным сырым коридорам, спиралью уходящим вниз. Воздух здесь был тяжелым и липким, как на болоте, пристающим к коже, точно грязь.

Подземный зал, куда обреченных согнали точно скот, был круглым и просторным, полностью занимая один из нижних уровней. Пол в форме чаши был разделен на равные сегменты уходящими к центру желобами.

Прибывший отряд уже ждала высокая молодая девушка, одетая в платье, сотканное из теней, подол которого темной дымкой клубились у ее ног. Ее длинные платиново-белые волосы ниспадали ниже поясницы, убранные назад обручем из черных ветвей. Вязкими каплями крови среди них сверкали рубины, играя светом факелов на острых гранях.

Девушка велела расставить рабов по периметру строго напротив желобов, в центр плит из черного камня. На их тусклой поверхности были выбиты угловатые, зубчатые узоры, линии которых стекали прямо в устья желобов.

Последнее мгновенье тяжелым грузом повисло в воздухе, рисуя на полотне времени отчетливую черту между «до» и «после». Миг ожидания медленно скользил по этой черте, не спеша сорваться в одну из сторон. Растягивая предвкушение смерти, позволяя ей насладиться повисшим в воздухе напряжением. Она точно бусины на нитке перебирала эти мгновенья, решая, какое же станет роковым.

Легкий кивок головы девушки в черном платье позволил лезвию смерти разрубить напряженное ожидание. Металлические ошейники на пленниках одновременно клацнули механизмами, шипы выпрямились и сомкнули ряды, сжимая кольцо и вспарывая глотки рабов. Зал наполнился симфонией стонов и криков. Последний плач тела и души был ее мелодией, а стон разодранного в клочья горла – словами. Песнь, что рождалась их слиянием, плакала болью и страданиями, возносящимися ввысь.

Никто из жертв не мог пошевелиться, все они застыли неподвижными статуями. Лишь хлынувшая по их коже кровь была доказательством того, что они все еще живы. Стоило первым каплям окропить плиты, и символы на них ожили. Красное мерцание, охватившее тела рабов, выжимало их сосуды досуха. С каждой каплей свет становился все более насыщенным и вязким, словно сам превращался в кровь. Он все плотнее смыкался вокруг тел жертв и глубже впивался в них, не позволяя ни единой капле упасть мимо рун.

Потоки крови устремились по желобам к центру зала, который пробудился в предвкушении пиршества, словно хищник, оголодавший после длительной спячки. Он пил эхо голосов, стоны душ и отзывался резонирующим гулом, будто бы зловещий хор затянул древнюю запретную песню.

Сосуды, которые пронизывали стены башни, ожили, напитываясь кровью. Их ритмичные импульсы устремились вверх вслед за песнью умирающих.

Когда опустошенные тела пленников сломанными куклами упали на пол, а последние струйки крови скатились в бездонный люк в центре зала, башня снова затихла. Зверь насытился и начал снова впадать в спячку. Пульсация сосудов становилась все слабее, биение невидимого сердца затихало, пока в жертвенном зале вновь не воцарилась тишина.

Воины в костяных доспехах стояли в безмолвном ожидании неподвижными статуями. Глаза девушки в платье из теней сверкали в предвкушении.

Древние знамения должны были пробудиться сегодня в Чертоге Вечной Темноты. Но они молчали. Как и сами обитатели этих безжизненных мест.

Еще один толчок. Последний импульс и тишина. Роковой миг, застывший в вечности, вознесшийся к вершине башни и опавший к ее ногам напряженным затишьем. И вновь импульс, набирающий силу. И снова эхо, заговорившее где-то в глубинах бездны. Биение сердца тьмы, наполняющее стены силой, пробуждающее Шаэд-Морх от тысячелетий сна.

Рык, сотрясший стены Чертога и прокатившийся по всей Колыбели Тьмы, и вырвавшаяся из Чрева Мрака окровавленная рука, прорвали полотно времени, чтобы вернуться в мир.

Стоявшие по периметру воины одновременно выхватили из-за поясов костяные клинки и, полоснув ими по ладоням, припали на одно колено в низком поклоне, приветствуя своего Повелителя. Девушка криво улыбнулась и начала спускаться вниз к Чреву Мрака.

Знамения сошлись и ворвались в мир, чтобы навсегда изменить его.

Сон оборвался резко, словно сорвавшаяся с гардины от рывка штора, и встревоженное сознание распахнулось навстречу бесконечности, разукрашенной сиянием холодных, но удивительно прекрасных огней. Среди их белого света я парила в невесомости, ощущая собственное тело не более, чем ветер ощущает подхваченное с земли перо.