Слезы дракона - Страница 11

Донесшиеся снизу крики мгновенно вызвали в воображении Гарри такую картину: какой-нибудь парень, корчась от невыносимой боли и ужаса, руками пытается удержать вываливающиеся из живота кишки.

Это был один из тех редчайших моментов, когда его, как и Конни, охватило одновременно чувство ярости и ужаса. Впервые ему было наплевать на юридическую презумпцию невиновности маньяка, на превышение полномочий относительно него и на соблюдение норм поведения в такого рода ситуациях. Ему хотелось только одного: прикончить эту гадину и сделать это как можно быстрее.

Перекрывая шум и крики, Конни попыталась восстановить диалог:

– «Люби меня нежно».

– «Скажи мне, почему?» – потребовал маньяк, видимо, все еще сомневаясь в ее искренности.

– «Моя крошка меня бросила», – отозвалась Конни.

Этажом ниже крики становились все глуше и глуше. Либо раненый быстро терял сознание, либо другие полицейские поспешили вынести его из комнаты, где разорвалась граната.

– «Делай со мной что хочешь», – предложила Конни.

Маньяк ответил не сразу. Затем его голос, перекатываясь по чердаку, так что трудно было определить, откуда он шел, ответил:

– «Мне так тяжко».

– «Я твоя», – быстро отреагировала Конни.

Гарри поразился ее виртуозной способности в одно мгновение выбрать наиболее подходящее название.

– «Одинокий мужчина», – ответил маньяк, и в голосе его прозвучало искреннее страдание.

– «Я помешалась на тебе, крошка», – призналась ему Конни.

«Она просто гений, – восхитился про себя Гарри. – И, видимо, всерьез помешана на Пресли».

Надеясь, что внимание маньяка полностью направлено на Конни, Гарри рискнул обнаружить себя. Находясь в этот момент прямо под острием крыши, он медленно поднялся во весь рост и оглядел чердак.

Некоторые пирамиды поставленных друг на друга ящиков и коробок доходили ему до плеча, большинство же из них было ему чуть выше пояса. Из полумрака на него глядело множество людей, стоявших рядом с ящиками и даже сидевших на них. Но это все были манекены, так как никто из них не сдвинулся с места и не открыл по нему стрельбу.

– «Одинокий мужчина», «Я страдаю», – в отчаянии пожаловался маньяк.

– «Но у тебя есть я».

– «Люби меня всегда».

– «Не могу не влюбиться», – нашлась Конни.

Стоя, Гарри легче было определить, с какой стороны доносились голоса. Оба они, и Конни, и маньяк, находились где-то впереди. Но были ли они рядом или на расстоянии друг от друга, трудно было понять. Глядя поверх ряда коробок, он не мог видеть, что творится внизу, в проходах между ними.

– «Не будь жестокой», – взмолился маньяк.

– «Люби меня», – с готовностью предложила Конни.

– «Я хочу, чтоб сегодня ты стала моею».

Голоса их доносились спереди и чуть правее того места, где он стоял, и звучали очень близко друг от друга.

– «По уши влюблена», – настаивала Конни.

– «Не будь жестокой».

В голосе бандита, в быстроте, с которой он выпаливал ответы, и в повторении им одного и того же названия Гарри чутко уловил нарастающую напряженность диалога.

– «Мне любовь твоя нужна сейчас».

– «Не будь жестокой».

Гарри решил пренебречь опасностью. Быстро зашагал к тому месту, откуда доносились голоса, туда, где больше всего толпилось манекенов, стоявших кучками в нишах и проходах между коробками. Бледные плечи, изящные руки, указующие в пространство или поднятые вверх, словно в приветствии. Намалеванные глаза, слепо глядящие в темноту, нарисованные губы, растянутые в полуулыбке, в которой не было искренней радости, в приветствии, так никогда и не произнесенном, в страстном вздохе, не выражавшем истинного чувства.

Паукам тоже очень приглянулись эти ниши, судя по количеству паутины, застрявшей у него в волосах и прилипшей к одежде. То и дело приходилось смахивать с лица ее полупрозрачную кисею. Тонкие нити забили рот, опутали язык, вызывая обильную слюну и чувство тошноты. Поперхнувшись, вместе со слюной он выплюнул слипшийся комок паутины.

– «Сейчас или никогда», – пообещала откуда-то совсем рядом Конни.

Ставший уже заезженным ответ прозвучал на этот раз не столько безотрадной мольбой, сколько грозным предупреждением:

– «Не будь жестокой».

У Гарри возникло ощущение, что Конни не только не удалось усыпить бдительность маньяка, но что тот последовательно готовил почву к следующему взрыву.

Он продвинулся вперед еще на несколько футов и остановился, поворачивая голову во все стороны и внимательно вслушиваясь, так как боялся из-за стука собственного сердца, громовым эхом отдававшегося в ушах, упустить какой-нибудь едва различимый шорох.

– «Я твоя», «Марионетка», «Расслабься», – увещевала маньяка Конни, переходя на трагический шепот, чтобы усилить эффект интимной близости у своей предполагаемой жертвы.

Относясь с должным уважением к искусству и к ее профессиональному чутью, Гарри боялся, что, стремясь во что бы то ни стало околпачить преступника, она не полностью отдавала себе отчет, что его ответы могли проистекать не столько от его замешательства и вселенской тоски, сколько от желания околпачить ее саму.

– «Ставлю на кон все, что есть у меня», «Продаю свое разбитое сердце», – снова раздался голос Конни.

Она была где-то совсем рядом с Гарри, чуть спереди и немного сбоку, в соседнем проходе или, самое большее, через проход от него.

– «Разве это не значит любить тебя, крошка», «Плакать в часовне».

В сладострастном шепоте Конни теперь звучали скорее злобные, чем соблазнительные нотки, словно и она почувствовала какой-то подвох.

Гарри весь подобрался, ожидая ответа маньяка и пристально вглядываясь в мрак впереди себя, затем быстро оглянулся назад, когда ему вдруг почудилось, что убийца с улыбающимся лунообразным лицом подкрадывается к нему сзади.

Тишина стояла такая, словно чердак был вместилищем всей тишины в мире, как солнце вместилищем всего света. Невидимые глазу пауки бесшумно сновали по всем его темным закоулкам, и миллионы пылинок беззвучно, как планеты и астероиды в безмерном космосе, проплывали мимо Гарри и сборища манекенов, глазевших на мир, но не видевших его, прислушивавшихся к шорохам, но не слышавших их, позировавших, но не понимавших смысла своих поз.

Стиснув зубы, Конни снова зашептала, и в ее свирепом шепоте уже полностью отсутствовали призывные нотки, а звучали открытая угроза и вызов, и к названиям песен прибавилось нечто, явно не имеющее прямого к ним отношения:

– «Делай со мной что хочешь», жаба, ну, давай же, иди к своей мамочке. «Расслабься» же, дерьмо ты паршивое.

Молчание.

На чердаке царила тишина, и было в ней что-то застывше-жуткое, как в окаменелой тишине склепа.

Гарри охватило странное ощущение, что он постепенно превращается в манекен, плоть его заменяется гипсом, кости – стальными штырями, мускулы и сухожилия – пучками проволоки. Сделав над собой усилие, он медленно обвел взглядом неподвижных обитателей чердака.

Намалеванные глаза. Бледные груди с вечно торчащими сосками, округлые бедра, аккуратные попки, изящным изгибом уходящие в темноту. Туловища без единой волосинки. У мужчин и женщин. Головы лысые или в спутанных париках, покрытых толстым слоем пыли.

Нарисованные губы. Собранные бантиком, словно для поцелуя, или игриво надутые, или слегка приоткрытые, словно пораженные неожиданной страстью любовника; одни изогнутые в застенчивой, иные в надменной улыбке, третьи добродушно посмеивающиеся; тускло отсвечивающие зубы. А вот задумчивая улыбка. А дальше радостный и безудержный смех. Стоп. Что-то тут не так. Тусклый отсвет зубов. Нарисованные зубы не могут блестеть. Их не смачивает слюна.

Который из них? Вот он! Вот он, в закутке, за четырьмя настоящими манекенами. Коварный мим. Торчит между лысым и покрытым париком манекенами, почти слившись с темнотой, но с блестящими на фоне ее влажными глазами, в каких-нибудь шести футах, почти рядом, лицом к лицу, рот все шире растворяется в улыбке, мрачной, как разверстая рана, безвольный подбородок, лунообразное лицо; и неслышно звучит в ушах еще одно название песни: «Голубая луна» – и все это осознается в какое-то мгновение, и уже вскидывается револьвер, и палец с силой нажимает на спусковой крючок.