Слепая зона - Страница 20

– Что ты… Это ты сделала?

Не ответив, я добрела до двери и, вдохнув так глубоко, что закружилась голова, прокричала в коридор:

– Вызовите врача! Михаилу Яковлевичу плохо!

Топот и перепуганные восклицания его домашних (слуг, семьи?) я слышала, как сквозь вату. Просто сидела, скорчившись на низенькой кушетке у стены, и пыталась унять дрожь. Меня колотило так, что ходуном ходили руки и ноги. Пришлось обнять колени и сжаться в комочек.

– Не отпускайте ее, – просипел хозяин дома, когда его выводили из комнаты, и я осталась одна.

Сколько прошло времени, не знаю. Кажется, я провалилась в тупую полудрему – когда не спишь, но и не бодрствуешь, просто скользишь по самой грани реальности. И тогда я снова ощутила присутствие твари. Она никуда не делась. Неподвижно застыла под потолком прямо надо мной.

«Что тебе надо?» – беззвучно взвыл мой помраченный разум.

Я почувствовала, как нечто шевельнулось, перетекло в угол комнаты и снова застыло. Однажды нарисованная воображением, теперь эта мерзость обретала новые черты: каплеобразную, заостренную безухую голову, переходящую в тело без намека на шею, длинные тонкие отростки вместо лап…

Наверное, именно так себя чувствуют те, кто сходит с ума: еще понимают, что творится что-то неладное, но уже начинают верить, что – не с ними. Тварь не исчезла. Чужеродной до тошноты массой притаилась в углу. Я запаниковала – ничего этого не было, не могло быть! Попыталась стряхнуть с себя наваждение, очнуться, но ничего не вышло. На ум вдруг пришло удивительно яркое воспоминание из детства – поездка в Ростов к бабушкиной сестре. Там, в городке Батайск, у нее был маленький домик и чудесный сад. Но вспомнила я не это, а большой оцинкованный таз с мятыми краями, в котором исходила паром гора вареников, приготовленных на всю окрестную родню. Вареники были огромными, размером почти с мою тогдашнюю ладошку, в каждом – вишни без косточек, которые днем собирали тут же, в саду. Рот наполнился слюной. Желудок сжался. Видение было таким реальным, что я, кажется, даже ощутила аромат вишни… И острый голод. Тварь снова шевельнулась, скользнула на прежнее место и закачалась на потолке, заставляя воздух толчками обрушиваться на меня.

– Жрать хочешь? – слова взялись ниоткуда.

Сиплый и тихий от слабости голос опередил мысль. Это, на потолке, затихло.

– Убирайся…

Я не командовала, не гнала. Не осталось сил. Просто просила. За дверью послышались чьи-то шаги, и я перестала ощущать чужое присутствие.

– Светлана, Михаил Яковлевич просит вас зайти.

Голос вошедшего был мне незнаком.

С трудом соображая, как бы получше объяснить ему, что подняться самостоятельно не получится, я пошевелилась. Немедленно вернулся озноб, и зубы застучали так, что это наверняка расслышали даже рыбы за толстым стеклом аквариума.

– С вами все в порядке?

– Н-нет. Помогите, пожал-л-луйста, подняться.

Сильная рука ухватила меня за голое предплечье, больно сдавив. С недоумением я поняла, что все еще оставалась в рабочем костюме – тонком и влажном от пота.

– Мои вещи…

Договорить он мне не дал. Потащил за собой, не ослабляя хватки.

– Вещи принесут. Пойдемте. Хозяин непременно хочет вас увидеть до того, как его увезут в больницу.

«Доигралась? – испуганно спросила я себя. – Если он решил, что ты в чем-то виновата, прихлопнет как муху».

А с чего бы ему думать по-другому? Остро захотелось услышать спокойный, уверенный голос Максима, но телефон, выключенный, по правилам этого дома, лежал в сумке вместе с одеждой. Суровый провожатый не дал мне захватить даже трость, и, пошатываясь от слабости, я чувствовала себя совсем беспомощной.

Меня буквально втолкнули в комнату, и дверь закрылась за спиной. В растерянности, пытаясь сориентироваться, я раскинула руки. Под правой ладонью была прохладная резная поверхность двери, под левой – стена, покрытая мелкими выпуклостями узора на обоях.

– Помоги ей, она слепая, – пришел на помощь голос, такой глухой, что я не сразу сообразила, что он принадлежит моему клиенту.

Кто-то подошел и мягко прикоснулся к моему запястью. Мужчина. Среднего роста. Запах лекарства и страха. Длинные сухие пальцы. Доктор?

– Прошу вас.

Я вдохнула полной грудью и послушно двинулась на голос Михаила Яковлевича. Шаги приглушал, словно проглатывая звуки, мягкий ковер. В комнате было удивительно свежо. Михаил Яковлевич лежал в кровати, в изножье которой я и уткнулась коленями.

– Ближе иди, – почти прошептал он, тяжело дыша. – Что это было? Из чего ты меня вытащила?

От неожиданности у меня пропал дар речи. Не готовая оправдываться, рассказать ему об истинном положении дел я тоже не могла и фальшиво предположила, обмирая от страха, что не угадала:

– Сердце?..

– Врач тоже говорит, что сердце, – в слабом голосе мелькнула сварливая нотка. – С чего? Я здоров. Был час назад. И сдох бы, если бы ты не сделала… Что именно ты сделала, а?

Он попытался приподняться и схватил меня за руку.

– Дрожишь. До сих пор? Егорыч, дай ей мой халат. Я твой должник, Светочка, а в долгу быть не привык. Вернусь, поговорим еще.

Рука разжалась, выпуская меня на свободу, и я немедленно отступила назад. Целый год я бывала в этом доме, общалась с этим человеком, но никогда прежде он меня не пугал так, как сделал это сейчас.

– Отвезите ее домой. До свидания, Света.

– До свидания, Михаил Яковлевич, поправляйтесь…

Слова застревали в горле. Скрыть свой страх не получилось, я проблеяла слова прощания жалко и тоненько, как овца.

– А ты не суетись, Антон Иванович, не суетись, – бормотал Киреев, осторожно манипулируя тонким жалом паяльника над платой, утыканной отдельными проводками и гнездами разъемов.

Антон Иванович – пожилой, невысокий, в линялом лабораторном халате – неодобрительно покосился в сторону коллеги. Длинный стол, за которым он сидел, был заставлен колбами и обоймами пробирок, полка над ним угрожающе провисала под весом склянок и канистр с реактивами, в углу громоздились один на другом похожие на микроволновки ящики анализаторов, экран монитора загораживала гора бумаг, она же скрывала под собой и клавиатуру. Казалось, все содержимое лаборатории небрежно сместили в один угол, чтобы освободить место для чего-то более важного. В сущности, так оно и было. Профессор Ярковский в последний раз просматривал свои записи. Киреев заканчивал с последним элементом Машины. Эксперимент был назначен на сегодняшний вечер.

«Еще пара часов, и наступит момент истины», – думал Ярковский.

Дело всей жизни будет наконец завершено. То, ради чего он вернулся к науке в свои восемьдесят. То, что охотно сунул бы под нос некоторым, жаль, что не все из них дожили до этого дня. Да и обнародовать результаты эксперимента ему не дадут. Пусть так, но рано или поздно Машину еще назовут его именем! О том, что практическую часть эксперимента делал Киреев, Антон Иванович как-то не подумал.

Машина – цилиндр, поблескивающий хромом выгнутых боков, – стояла в центре помещения лаборатории. Одна из панелей, прямо под ажурной сеткой воронкообразного раструба передачи сигнала, была распахнута, и оттуда свисали серые ленты широких шлейфов с разноцветными планками контактов на концах. Киреев – тучный лысеющий мужчина лет сорока, полногубый и краснощекий, – закончил паять и откинулся на спинку черного кресла – добротного, кожаного, на пятиколесном крабе.

– Вот так-то! – торжествующе заявил он, оттолкнулся ногами от пола и переехал поближе к Машине, поставил на место плату, уверенно и быстро соединив все разъемы, и обернулся к профессору. – Закрываю? Ничего больше не придет вам в голову?