Следы на траве (сборник) - Страница 30

Поэт затряс лысеющей, в розовых лишаях головой и тряс ею так же долго, как недавно смеялся.

— Что ночью? — цепенея, спросила Урсула.

— Оживают, наверное. Я из дома пустого, где ночевал, такие огни видел — столичный город, да и только! Рестораны полны, музыка, танцы. Машины ездят, автобусы… И возле моря всю ночь шаги, разговоры, смех. То влюбленные, а то, скажем, дети…

— Приснилось тебе! Болотную лихорадку подцепил! — резко сказала Урсула. — И вообще врешь, не видел ты Вольной Деревни. Тут был один недавно… Оттуда. Жив-живехонек. Друга пропавшего ищет. Панцирь на нем невидимый. Его крабы на вертолете увезли, он сам к ним напросился… Богатырь, красивый, не то, что мы с тобой!

Поэт заревел, будто раненый, и плюнул прямо в собеседницу. Промахнувшись, вскочил на худые, колесом изогнутые ножонки. Голова его дрожала от гнева. Схватив папиросы и кинув их в мешок с тряпьем, он тыкал пальцем в лицо Урсулы:

— Опаскудился я, с тобой сидя! Дура! Не понимаешь, кто здесь зимой-то ходит, души уловляя?! Красивый… Панцирь невидимый… Кому поверила?! Будь ты проклята…

Он засеменил было к выходу, однако Урсула, вскочив, одним прыжком преградила ему выход:

— Стой! Говори чистую правду. Был ты в Вольной Деревне? Мертвая она?

— Да, — горестно вздохнул поэт, и Урсула опустила руки, готовые схватить, терзать… — Смотри, если не веришь.

Он вывернул наизнанку пропитанный грязью вещмешок, разгреб тряпье, черновики стихов, развернул что-то блестящее, заботливо укутанное во фланель… То была серебряная статуэтка крылатой женщины, ростом в две ладони; лицо и концы лебединых крыльев оплавлены…

Издав хриплый отчаянный вопль, Урсула наотмашь ударила поэта по лицу.

Громко, весело скрипя сухим снегом, они шли по главной аллее: впереди три патриарха и землянин, чуть поотстав — свита из старших братьев клана. За садом поблескивали стекла длинных, как перроны, парников. Поодаль какие-то укутанные медведеобразные фигуры орудовали скребками, очищая рамы.

Пасмурное утро вступило в свои права, однако большая, сплошь стеклянная теплица празднично сияла изнутри. Женский силуэт мелькнул на фоне массы света, отворилась дверь, и яростный ветер заревел у границы мороза и зноя.

— Вот и наша Ли, красавица Ли, умница Ли! — провозгласил Ласперо.

Валентин увидел молодую женщину в синем комбинезоне. Легкая, подвижная, нервная, она чем-то напоминала Урсулу. Вотан легонько привлек ее к себе, отечески поцеловал в лоб. Сырые, душные тропики теплицы мигом заставили клансменов скинуть плащи и фуражки, повесить их на крючки на входе. Ли помогала Вождю раздеваться, но все ее трепетное, нервное внимание, подобное любопытству лисы, приросло к гостю. Вокруг Ли никаких «шумовых блоков» Валентин не ощущал: искренняя девочка, свято верящая в полезность своей работы, но вместе с тем подавленная тяжкими скрытыми переживаниями, одинокая… Что-то страшное было в ее прошлом: грубо прерванная радость, испуг, боль… Лобанов для нее вошел вестником тайной надежды.

Ли привораживала изящной, быстрой в поворотах, хотя и чрезмерно худощавой фигуркой, блеском пушистых медных волос. Лобанов рассматривал ее, но, оказавшись на бетонной дорожке между грядками, на время позабыл о хозяйке теплицы.

Справа и слева вились по кольям высокие кусты помидоров. Перистая зелень была нежно-салатовой, как обычно при искусственном свете; зато мясистые плоды алели, точно крашеные. На грядках работали сборщики, несомненные родичи лакея в доме «Стального ветра».

В круглых соломенных шляпах, наподобие древнекитайских, в линялых штанах, закатанных выше колен, в кожаных передниках, толстые люди с плоскими, застывшими лицами, с дряблой шелушащейся кожей собирали помидоры и ссыпали их в мешки. Пухлые, как подушки, руки работали медленно, неловко, но без остановок. На висках, шеях и спинах Валентин увидел маленькие круглые шрамы, у многих острупившиеся.

— Это наши самки, — пояснила Ли. — А дальше, на сортировке и погрузке, — самцы. Мы обучаем их простейшим трудовым процессам, без всякой механизации… Есть, правда, безнадежные…

— А с безнадежными что? — поинтересовался Валентин. Ли отвернулась, и за нее ответил Ласперо:

— Безнадежные не относятся к человеческим существам, сударь, на них этика не распространяется.

Перед выходом из своей резиденции, раскупоривая бутылки, достойные отцы сообщили Лобанову, что недавняя попытка проникнуть в Улей (это было около трех лет назад) увенчалась частичным успехом. Обманув бдительность машин ураганным огнем наверху, клансмены с помощью бригады саперов-смертников подвели подкоп через граниты к нижним горизонтам ячеек. Тогда Улей еще не выставлял поле в толще планетной коры… Удалось похитить около сотни трутней, повредить «мозг». Но Улей уничтожил и подкоп, и солдат. Теперь подземное сооружение закрыто сплошным энергетическим пузырем. Вчерашних же наркоманов освободили от электродов и трубок, научили есть и двигаться; под руководством Эзры Ласперо, врача-психолога, получившего звание Целителя Душ, бывшим трутням заново прививают навыки гигиены, речи, а здесь, в теплицах, учат трудиться…

— Мы спасаем тех, кого можем спасти! — восклицал шумный Ласперо, а Магриби кивал, кротким и смиренномудрым видом напоминая мусульманского святого. — Право же, через одно-два поколения им уже будут доступны самые абстрактные идеи. Это ростки нового человечества Вальхаллы!..

— Нельзя ли мне поговорить с кем-нибудь из них?

Вопрос Валентина, заданный как можно более непринужденно, не застал хозяев врасплох. Вотан, шагавший чуть впереди, похлопывая себя перчаткой по бедру, жестом показал Ли на деревянный стол. Такие столы сливались в линию, перпендикулярную посадкам. Их украшали груды помидоров и весы. Сборщицы вперевалку сносили свою добычу по дорожкам, и обрюзгшие мертволицые мужики за столами наполняли чаши весов. Молодцеватые надсмотрщики что-то записывали, похаживая вдоль линии.

Ли бросилась бегом, на ходу отцепляя от пояса короткую палочку с кожаной рукоятью, род электрического стрекала; им она тыкала в спину выбранного приемщика, подгоняя его к дорожке, и палочка искрила, насмешливо треща.

Большой, как медведь, рослый человек в закатанных штанах встал перед Лобановым, безвольно уронив ручищи.

— Как тебя зовут? — обратился к нему проникатель.

Мокрые губы мужика разлепились и шлепали вхолостую, язык никак не мог повернуться нужным образом. Легкое движение Ли, треск…

— Пррр-хыгун.

Словно провернулись заржавевшие шестерни.

— А сколько тебе лет? Постойте, не трогайте его!..

Валентин обнаружил, что не может спокойно смотреть, как рядом кому-то причиняют боль. Даже миловидная Ли на минуту стала отвратительной, хотя, наверное, невозможно было иначе расшевелить этот мешок мяса.

— Тхррр… цать, — сказал Прыгун, и тусклые глазенки его, сидевшие, как изюминки в коме сырого теста, изобразили нечто вроде усилия мысли.

— Лет тридцать — по общему состоянию организма, — ввернул Ласперо. — Спросите, кто он такой.

На сей раз Прыгун отрапортовал мгновенно, храпя и булькая, как чан с кипящей водой:

— Сорх-хтировщик тх… тх… томатов, сх-рредняя квалисси… фикация, пх-рриемный пн… пн… пункт чх… четх… четыре!

— Что значит — сортировщик?

У Прыгуна была безволосая, в шрамах от электродов, плоская голова равной толщины с шеей; вместо ответа он увел ее в жирные плечи и стоял так, свесив руки и бездумно моргая.

— Он не ответит, сударь, — засмеялась Ли. — Сортировщик проталкивает плоды сквозь отверстие в столе; если плод проходит, он так и падает под стол, если нет — его бросают в корзину…

— У вас тут есть два гениальных парня. Ухо и Носатый, — сказал Вотан, усердно осматривая один стол за другим, причем голова его поворачивалась неторопливо и ровно, как деталь механизма.

— Да, мой вождь! — сразу благодарно заулыбалась и заморгала Ли. Ее явно тяготил мрачноватый скепсис Лобанова. — Они отличают годные овощи от незрелых и порченых. Я повесила им на шею бляхи и разрешила бить других сортировщиков, если они ленятся…