Следы на траве - Страница 9
Что ж, складно. Основателями клана были офицеры из числа миллионерских телохранителей. От них - любовь к униформе, побрякушкам, армейским трескуче-бессмысленным обрядам... Постепенно возникает образ злосчастной, самоистребившейся колонии. Вот только бы еще проследить одну, кажется, очень важную линию, о которой они старательно умалчивают...
Отец-Вдохновитель снова разлил вино. Вежливо ответив на пожелание здоровья и выпив, Лобанов сказал:
- Там, в развалинах, я встретил женщину. Она, конечно, не член вашего клана, но не намерена кончать жизнь в Улье, хотя нищая и больная. И, как я понял, таких бродяг немало...
Губы Ласперо презрительно скривились. Магриби шумно вздохнул:
- Заблудшие овцы...
- Нет! - резко проговорил Вотан, вскидывая прямую, как дощечка, ладонь и наклоняясь к свету. - Об отщепенцах ни слова, пока досточтимый гость не увидит наших теплиц и мастерских. Господин Лобанов может сделать собственные выводы...
...Теплицы, мастерские... Не там ли след Уве? Необходимость взвешивать каждое слово, вести хитрую и напряженную игру тяготила невыносимо. Валентин пытался улавливать правду в тончайшей мимике лиц, в движениях каждого пальца...
- Вам не мешает ваша защитная оболочка? - наивно спросил Магриби.
XII
Поэт неторопливо раскрыл свой брезентовый мешок, вывалил из него груду тряпья, исписанных клочков разноцветной бумаги и, наконец, совершенно неповрежденную коробку наркотических папирос.
- Вот это ты молодец! - воскликнула Урсула обрадованно. - Да за это я тебе и хлебца дам...
Они нашли приют в развалинах одного из крайних особняков Асгарда. Наименее поврежденной комнатой в доме оказалась ванная. Бродяги развели костер из обломков мебели и сидели друг против друга на розовом плиточном полу. Опорой для них служили великолепные, синие с белыми розами стенные изразцы. От огромной проржавевшей ванны, полной снега, тянуло холодом, как из морозильника.
- Какой черт тебя сюда принес! - сказала Урсула после долгой, полной наслаждения затяжки. - Тебе что, на Юге плохо было? Чудак...
- Хорошо было, - закивал и заморгал поэт. Говор у него был невнятный, шамкающий - от зубов остались одни корешки. - Я ведь до самого океана дошел, до Южного Рога. А там вечное лето, и леса большие, и рыба всякая водится... Писал вволю. Хочешь, прочту кое-что?
- Так зачем же ушел? - с ноткой истерического нетерпения спросила художница. - Почему ты здесь?
- А прогнали.
Седой, косматый и краснолицый, точно громадная обезьяна, поэт сидел в лоскутной своей шубе из мешковины и меха и сосал подаренную Урсулой горбушку.
- Кто?
- Они. Из Вольной Деревни.
Урсула дернулась, будто ее тряхнуло электрическим зарядом, и застыла с разинутым ртом, не заметив, как упал в снеговую кашу драгоценный окурок. Поэт засмеялся длинным дребезжащим смехом:
- Не думай, девка, живых там нет. Порушено все и везде, наверное, атомной бомбой. И пусто, ни души. Но это днем. А ночью...
Поэт затряс лысеющей, в розовых лишаях головой и тряс ею так же долго, как недавно смеялся.
- Что ночью? - цепенея, спросила Урсула.
- Оживают, наверное. Я из дома пустого, где ночевал, такие огни видел - столичный город, да и только! Рестораны полны, музыка, танцы. Машины ездят, автобусы... И возле моря всю ночь шаги, разговоры, смех. То влюбленные, а то, скажем, дети...
- Приснилось тебе! Болотную лихорадку подцепил! - резко сказала Урсула. - И вообще врешь, не видел ты Вольной Деревни. Тут был один недавно... Оттуда. Жив-живехонек. Друга пропавшего ищет. Панцирь на нем невидимый. Его крабы на вертолете увезли, он сам к ним напросился... Богатырь, красивый, не то, что мы с тобой!
Поэт заревел, будто раненый, и плюнул прямо в собеседницу. Промахнувшись, вскочил на худые, колесом изогнутые ножонки. Голова его дрожала от гнева. Схватив папиросы и кинув их в мешок с тряпьем, он тыкал пальцем в лицо Урсулы:
- Опаскудился я, с тобой сидя! Дура! Не понимаешь, кто здесь зимой-то ходит, души уловляя?! Красивый... Панцирь невидимый... Кому поверила?! Будь ты проклята...
Он засеменил было к выходу, однако Урсула, вскочив, одним прыжком преградила ему выход:
- Стой! Говори чистую правду. Был ты в Вольной Деревне? Мертвая она?
- Да, - горестно вздохнул поэт, и Урсула опустила руки, готовые схватить, терзать... - Смотри, если не веришь.
Он вывернул наизнанку пропитанный грязью вещмешок, разгреб тряпье, черновики стихов, развернул что-то блестящее, заботливо укутанное во фланель... То была серебряная статуэтка крылатой женщины, ростом в две ладони; лицо и концы лебединых крыльев оплавлены...
Издав хриплый отчаянный вопль, Урсула наотмашь ударила поэта по лицу.
XIII
Громко, весело скрипя сухим снегом, они шли по главной аллее: впереди три патриарха и землянин, чуть поотстав - свита из старших братьев клана. За садом поблескивали стекла длинных, как перроны, парников. Поодаль какие-то укутанные медведеобразные фигуры орудовали скребками, очищая рамы.
Пасмурное утро вступило в свои права, однако большая, сплошь стеклянная теплица празднично сияла изнутри. Женский силуэт мелькнул на фоне массы света, отворилась дверь, и яростный ветер заревел у границы мороза и зноя.
- Вот и наша Ли, красавица Ли, умница Ли! - провозгласил Ласперо.
Валентин увидел молодую женщину в синем комбинезоне. Легкая, подвижная, нервная, она чем-то напоминала Урсулу. Вотан легонько привлек ее к себе, отечески поцеловал в лоб. Сырые, душные тропики теплицы мигом заставили клансменов скинуть плащи и фуражки, повесить их на крючки на входе. Ли помогала Вождю раздеваться, но все ее трепетное, нервное внимание, подобное любопытству лисы, приросло к гостю. Вокруг Ли никаких "шумовых блоков" Валентин не ощущал: искренняя девочка, свято верящая в полезность своей работы, но вместе с тем подавленная тяжкими скрытыми переживаниями, одинокая... Что-то страшное было в ее прошлом: грубо прерванная радость, испуг, боль... Лобанов для нее вошел вестником тайной надежды.
Ли привораживала изящной, быстрой в поворотах, хотя и чрезмерно худощавой фигуркой, блеском пушистых медных волос. Лобанов рассматривал ее, но, оказавшись на бетонной дорожке между грядками, на время позабыл о хозяйке теплицы.