Следы на песке - Страница 4

– Прости, дед. Я не должен был этого говорить.

– Они были врачами и спасали людей, – тихо сказал дед.

– Им не обязательно было уезжать для этого в Африку и бороться со всякой заразой, рискуя своей жизнью. Они всегда служили своим «светлым идеалам», а в результате я остался один в шесть лет. И если бы не ты, то, скорее всего, рос бы в каком-нибудь детдоме.

Больше они никогда к этой теме не возвращались.

Кирилл, как и обещал, поступил на юридический факультет. Он успешно отучился, устроился на работу в одну из самых крупных берлинских канцелярий. Он стремительно делал карьеру и очень быстро оброс клиентурой. Через некоторое время шеф канцелярии предложил Кириллу партнерство.

Роскошный дом в фешенебельном районе Берлина, спортивный «Мерседес» последнего года выпуска – Кирилл добился всего того, о чем мечтал. А деду пришлось признать, что у его внука есть и другие таланты…

О решении, принятом тогда, Кирилл не пожалел ни разу. И с тех пор никогда больше не брал кисти в руки. Перед отъездом он, несмотря на протесты деда, подарил свои картины друзьям. Оставил только одну. Вернее, дед оставил. Та картина с видом на Старый Арбат висела сначала в их маленькой съемной квартире, а потом перекочевала в спальню деда в берлинском особняке. Там она и была до сих пор.

«Странные вещи происходят с нами. Почему именно сейчас судьба свела меня с этой девочкой? Разве я не решил для себя всё еще тогда? У меня не было сомнений, я все сделал правильно… или нет? Как это называют психологи? Концепция «незавершенных отношений»? Я попадаю в одну и ту же ситуацию до тех пор пока не найду принципиально другого решения? А я-то думал, что в моей жизни это происходило только в отношениях с женщинами… Сказать Саше то, что говорил мне дед когда-то? Или принять сторону ее матери? Какого черта! Почему мне сейчас не все равно? И как назло это происходит именно сегодня, когда мне и так не по себе!»

Саша снимала небольшие апартаменты с видом на море. Здесь она и оборудовала свою мастерскую.

– Извини, Сириус! У меня немного неприбрано, – смущенно пробормотала она и лихорадочно набросила покрывало на смятую постель.

У окна стоял мольберт с картиной, накрытой серой простыней. Повсюду лежали эскизы, наброшенные карандашом. Пахло краской и холстами. Кирилл зажмурился от удовольствия. Перед глазами на секунду всплыла его московская студия в подвале старого дома на Пречистенке.

– Вот, смотри, – с этими словами Саша стянула простыню с картины.

И Кирилл вдруг увидел лазурное море в лучах восходящего солнца, кромку берега с набегающей волной и белый парусник, маячивший вдали. Вода и воздух были переданы искусно. А маленькая чайка, парящая в облаках, была изображена так натурально, что Кириллу вдруг почудилось, будто он слышит ее крик. Саша между тем выжидательно смотрела на него:

– Что скажешь, Сириус?

– То, что я тебе не раз уже говорил: тебе еще рано становиться дизайнером. У тебя есть стиль и ты хорошо передаешь краски. Но мне кажется – я знаю, почему тебе это не нравится, – и поскольку Саша молчала, он продолжил, – понимаешь, Сашенька, ты все правильно уловила и изобразила, я бы сказал даже слишком правильно, как примерная ученица. А тебе нужно… ну, немного сойти с ума.

– Что ты имеешь в виду?

– Тебе просто нужно немного размыть контуры, совсем чуть-чуть. Можно мне? – он протянул руку к палитре.

Саша молча кивнула.

– Вот тут… и тут, ну, может, еще и здесь, – с этими словами он уверенно нанес несколько мазков, – а теперь посмотрим, что получилось.

Он отошел на пару шагов назад.

– Сириус! Это невероятно, как раз то, что нужно, – Саша даже не пыталась скрыть своего восторга, – я и не думала, что ты все еще в теме!

– Да ладно. Это только небольшая подсказка. Тебе просто нужно отпустить себя, дать волю эмоциям, немного подзабыть то, чему тебя учили на уроках живописи – и все получится.

– Значит, ты думаешь, мне не нужно…

– Александра, – немного резко оборвал ее Кирилл, – что я думаю не имеет никакого значения. Хочешь получить совет? Не слушай никого – ни маму, ни друзей, ни меня. Потому что никто, ни один человек на свете не может знать, что тебе нужно. Это твоя жизнь. И только ты можешь решать, что с ней делать.

Саша удивленно уставилась на него:

– Мама называет меня Александрой, когда злится… Ты чем-то расстроен, Сириус?

– Нет, Саша, просто я сегодня не в духе. Так бывает иногда, – он пожал плечами и бросил взгляд на часы. – Извини, мне пора. У меня еще куча дел. Да и Джесса надо покормить.

Кирилл действительно расстроился. Запах краски, разбросанные эскизы, ощущение кисти в своей руке – все это вывело его из состояния равновесия. Перед глазами опять всплыла маленькая студия в подвале на Пречистенке. Продавленная тахта в углу, старый стол, заваленный холстами, мольберт в центре комнаты и маленькая белокурая натурщица, застывшая на трехногом табурете в картинной позе.

– Кирилл, пошел третий час, ты оплатил всего два, я замерзла и хочу есть, – ворчала она.

– Еще пять минут… Я заплачу тебе за час. Только не двигайся!

Какое это было невероятное счастье – стоять перед мольбертом с кистью в руке. Как было здорово творить!

Кирилл вдруг совершенно отчетливо вспомнил это ощущение творческого зуда, когда горят пальцы и кажется, что сойдешь с ума, если не начнешь писать. Он мог часами простаивать перед мольбертом, забывая о еде, сексе и друзьях.

– Побольше чувств, Кирюша, – говорил ему старенький учитель живописи, – добавь сюда немного страсти, откройся холсту…

И он открывался, выписывая на холсте все свои эмоции, страхи, сомнения и любовь. Он рождался и умирал с каждой своей картиной…

Телефон весело завибрировал в кармане холщовых брюк. Кирилл потянулся было за ним, но потом вдруг передумал. Сейчас он хотел только одного: сесть на свой «харлей» и умчаться подальше отсюда. Рев мотора, ветер в лицо, мелькающие перед глазами картинки и ощущение абсолютной свободы – это как раз то, что позволило бы ему скинуть груз воспоминаний и снова помириться с собой.

Когда он вернулся в кафе, там уже были первые посетители. А Маня аккуратно выкладывала свежеиспеченные круассаны на прилавок.

– Кирюш, твой завтрак уже готов, иди мой руки, – и, опережая его, сказала, – Джесса я покормлю, не беспокойся!

Маня подсела за его стол, когда он уже расправился с яичницей и тянул из стакана холодный апельсиновый сок.

– Димка звонил, он тебя искал. Ты, наверное, не слышал?

– Нет, – соврал Кирилл, вспомнив о пропущенном звонке.

Телефон завибрировал опять:

– А – вот и он… Привет, Димыч! Да, я знаю, мама мне сказала. У нас сейчас восемь утра… Да я тоже все время путаю… Мы вас ждем, я уже запасся вискарем к твоему приезду. Отметим, обязательно… Какой повод? Да ты что?! Наконец-то, поздравляю! А мама знает? Еще не успела, я только вошел… Я вас обязательно встречу, скинь мне потом ваш рейс. Ничего не надо привозить. Хотя нет, привези мне ваших сигар, здесь таких не купишь…

Димка был ему как сын. С первых минут их знакомства он сразу проникся к нему симпатией. Детей Кирилл не любил вообще и о своих даже не помышлял. Но для Димки было сделано исключение. А Димка его просто боготворил. После той трагедии Маня так и не вышла замуж. Сначала не хотела, потому что боль утраты не отпускала ее еще долгое время, а потом не хотела никого навязывать уже повзрослевшему Димке. Так, по крайней мере, говорила она сама. Хотя Кирилл не очень в это верил. Он подозревал, что Маня до сих пор любит своего Петю. Это было невероятно и, по его мнению, абсолютно бессмысленно, но по-другому объяснить себе ее одиночество Кирилл не мог. Мужчины часто бросали на нее заинтересованные взгляды. Кирилл не раз слышал, как ее приглашали на свидания, но Маня не соглашалась никогда. Как бы там ни было, он стал Димке настоящим другом. А с дедом у Димки вообще образовался прочный тандем. Дед таскал Димку по музеям, старательно прививая ему любовь к искусству, и научил его играть в шахматы. Вместе они даже пытались воспитывать Кирилла, особенно когда дело касалось его очередной пассии.