Следуя за Мухаммадом. Переосмысливая ислам в современном мире - Страница 10

Подобная культурная близорукость и шовинизм присущи, конечно же, не только европейцам. Находясь в Северной Африке в конце XIV века, великий арабский историк и философ Ибн Халдун писал, что до него дошли слухи, будто среди варваров-франков (т. е. европейских христиан) есть и такие, кто интересуется философией, и что он сам, однако, не нашел ни одного зримого подтверждения этому. Несомненно, эта ремарка показалась бы в высшей степени оскорбительной европейским философам того времени, если бы у них была возможность прочитать эти строки. Сегодня же, в любом случае, не может быть оправдания попыткам найти прибежище в гавани собственного невежества, используемого в качестве оправдания претензий на эксклюзивную принадлежность к цивилизованному миру. Исключая мусульман из западной цивилизации, европейцы и американцы претендуют на сомнительную идентичность. Вычеркивать мусульман из обоймы европейской культуры – значит, в общем и целом, также грешить против истории. Несмотря на изгнание мавров и евреев из средневековой Испании, равно как и националистическое отвержение «турецкого ига» на юго-востоке Европы в XIX веке, ислам был определяющим фактором в европейской культуре на протяжении более тысячи лет.

Определенно, хангтингтоновская концепция столкновения цивилизаций должна рассматриваться как возврат к колониальной доктрине европейского превосходства. Ей недостает лишь ярко выраженной связи с расизмом, который был моден в XIX веке, однако две эти доктрины явно роднят лежащие в их основе предрассудки, согласно которым подлинная цивилизация является достоянием Европы, которой на всех направлениях противостоит окружающий ее мир варварства. Технологические преимущества, обеспечившие Европе военное господство над остальным миром, ошибочно отождествляются с культурным превосходством. В издании Британской энциклопедии (Encyclopaedia Britannica) за 1910 год это отношение к миру было наилучшим образом резюмировано в статье об Азии за авторством некоего чиновника британской колониальной администрации:

Азиаты находятся на более высоком уровне развития, нежели коренное население Африки и Америки, однако не обладают особой материальной цивилизацией, которая существует в Западной Европе. Что касается присущих им обыкновенно качеств менталитета, то это тоже представляется чем-то негативным – в частности, у азиатов отсутствует дух свободы и независимости, свойственный европейцам. Индивид скорее рассматривается как член семьи, государственной или религиозной общности, нежели как личность со своей судьбой и со своими правами. Это приводит к автократии в политике, к фатализму в религии и к консерватизму в том и в другом.

Признавая, возможно, что большинство религий зародились в Азии, христианская Европа умудрилась явным образом отрезать себя от этих корней:

Хоть христианство и является азиатским по своему происхождению и основным идеям, в сегодняшней своей форме оно в значительной степени произрастает из европейской почвы, и некоторые из его наиболее важных проявлений – как то Римская [католическая] церковь – представляют собой продукт европейской реконструкции, в котором осталось очень мало элементов азиатского… Буддизм никогда не оказывал особого впечатления на кого-либо, живущего западнее Индии, а ислам, понятное дело, для европейцев отвратителен… Поэтому очевидно, что между религиозными чаяниями двух континентов существует глубокая пропасть.

В свое время колониальная риторика, в которой выражалась мысль о европейском превосходстве, использовалась для оправдания захвата всего остального мира и доминирования над ним. Вполне понятно, что похожие выкладки Хангтингтона должны были вызвать тревогу у тех, кого он исключил западного мира – в его понимании.

В то же время нельзя отрицать, что весомые голоса, раздававшиеся из самого мусульманского мира, громко провозглашали вечную оппозицию между исламом и Западом. Что стоит за этими тезисами, и почему им не стоит выказывать доверия? Мое допущение, которое я делаю в этой книге, заключается в том, что любое утверждение касательно религии должно быть проанализировано критически на предмет его политической подоплеки. Религия не есть царство [неоспоримых] фактов, это – то поле, где каждое утверждение должно обсуждаться, а все заявления – ставиться под вопрос. Религиозный язык в публичной сфере используется не для передачи информации, а для утверждения авторитета и законности путем декларации и речевого воздействия. Надо понимать, что европоцентричные предрассудки против ислама использовались для исторического оправдания колониализма. Точно так же использование исламского религиозного языка против Запада есть не что иное, как идеологический ответ, направленный против колониализма, который невольно оппонирует ему теми же методами.

Религиозный язык, используемый для воздействия на массы, по своей сути риторичен. Лихие религиозные лозунги, возвещающие о тотальном противостоянии, не должны приниматься за чистую монету, особенно учитывая, что они немедленно влекут за собой определенные политические последствия. Анализируя подобную риторику, всегда стоит задать типичный адвокатский вопрос: кому это выгодно (cuibono)? Утверждения, которые приписывают актуальные политические разногласия фундаментальным религиозным позициям, имплицитно содержат в себе посылку о невозможности переговоров, поскольку религиозные позиции вечны и не привязаны к текущим событиям. Это удобно для приверженцев крайних взглядов, жаждущих ожесточенной борьбы. С одной стороны, радикальные движения, находящиеся в оппозиции к государству, могут описывать свою борьбу как религиозную войну, на которую их благословил Бог. Даже если их мало, с помощью таких заявлений они могут оправдать любые действия, даже насильственные, поскольку их борьба ведется за истину и против зла. С другой стороны, для властей, желающих искоренить инакомыслие, удобно навесить на своих оппонентов ярлык религиозных фанатиков; это освобождает правительство от обязательств предоставить им право на законное выражение своего недовольства, раз уж речь идет о неадекватных фанатиках, полностью лишенных разума… Те, кто увязывает конфликт с религией, будь то оппозиционеры или власти, не говорят от лица масс религиозных людей, и они противоречат самой истории религии[25]. Но такова сила масс-медиа, что распространяют эти грозные лозунги противостоящих друг другу религиозных групп во все уголки земли, и эффект от этого вполне ощутим и убедителен.

Исторически возникли причины, по которым ислам стал орудием политической оппозиции. На протяжении веков колониального господства многие ближневосточные страны с энтузиазмом заимствовали европейские доктрины: Филиппины под испанским правлением приняли католицизм, Корея – протестантское христианство, Китай – марксизм, Япония – доктрину прогресса и модернизации. В XIX веке для Индии оплотом сопротивления этому стала индуистская традиция, находящаяся под огнем критики со стороны британской колониальной администрации и христианских миссионеров. Ненасильственный национализм Махатмы Ганди, хоть он и уходил корнями в индуистскую доктрину, воспринял идею религиозного плюрализма и светского государственного устройства Индии. Только в последние годы в Индии возник феномен религиозного фундаментализма, который, в свою очередь, стал невольным ответом на мусульманский фундаментализм, равно как и на деятельность христианских миссионеров. Но, хотя буддизм был силен в условиях контекста конкретной национальной культуры, например, в Шри-Ланке и на Тибете, его сложно было адаптировать под нужды массовых политических движений. Вне контекста исламской традиции бесполезно искать иной автохтонный символический источник идеологии, который мог бы напоить идеологию сопротивления в Азии или Африке.

В некотором роде слово «ислам» приобрело особую важность в результате молниеносного взлета религиозной мысли, начиная с первой половины XIX века. До этого на шкале традиционной теологии арабский термин «ислам» обладал второстепенной значимостью. Означая «подчинение [Богу]», понятие «ислам» успешно отображало тот минимум действий, которые вменялись в обязанность [мусульманскому] сообществу (в общем и целом, это исповедание веры[26], молитва, пост в месяц Рамадан, выплата милостыни[27] и совершение паломничества [хаджа] в Мекку). Куда более важную роль для религиозной идентичности играло понятие «вера» (Иман), означающее веру в Бога и во все, что было ниспослано через пророков (мир им), и все дебаты между теологами разворачивались вокруг того, как определить истинно верующего (му'мин). Однако термин «муслим» («мусульманин»), обозначающий «того, кто подчинился (Богу)», всегда обладал корпоративным и социальным смыслом, указывая на принадлежность к религиозной общине. Термин «ислам», тем самым, на практике стал связанным с политикой – как для находящихся вне исламской общины, так и для тех, кто принадлежит к ней и хочет отграничить своих от чужих.