Славянские легенды о первых князьях. Сравнительно-историческое исследование моделей власти у славян - Страница 39
В начальной части Хроники выявляются отчетливые признаки обращения к устной языческой традиции. Сам хронист указывает на использование преданий и рассказов стариков («senex») и отсутствие каких-либо хроник с информацией о времени до вокняжения первого христианского правителя Чехии Борживоя[169].
История получения власти Пржемыслом бытовала в нескольких вариантах. Самый древний и краткий из них отразился в житийной традиции, связанной с культом св. Вацлава[170], — в так называемой «Легенде Кристиана»[171]. В этой версии, в отличие от варианта Козьмы, действует только князь Пржемысл, упоминается только один столичный город чехов — Прага, не названа по имени жена Пржемысла Либуше, полностью отсутствуют данные о её семье и предках[172]. Козьма излагает сюжет становления власти у чехов гораздо более замысловато, а активную роль созидательницы власти он отводит Либуше, дочери Крока, а не исключительно Пржемыслу. Между тем эти варианты явно родственны: анонимная жена Пржемысла в житийном тексте является знахаркой («фитониссой»), в отдельных случаях тексты перекликаются и по смыслу дополняют друг друга[173]. Незначительные противоречия внутри текста Хроники Козьмы, характерные скорее для устного рассказа, чем для письменного повествования, были выявлены Ф. Граусом[174].
В тексте Козьмы очевидны и заимствования из дружинной эпической традиции: рассказы о подвигах дружинника Тыра, преступлении серба Дурынка, смерти дружинника Вока (Волка)[175]. Сам Козьма называл свой труд «героической хроникой»[176]. К позднеплеменной устной традиции чехов, обработанной в дружинном, «феодальном» духе, относится история войны чехов с лучанами[177].
В тексте встречаются и славянские лексемы, в основном этимологии имен и названий городов — князей Пржемысла («наперед обдумывающего»), Страхкваса («страшного пира»), города Храстена («Чашин» — от слова «чаша»). Здесь можно найти и пример «малой формы фольклора» — пословицу[178].
В начальной части Хроники сконцентрированы мифологически значимые имена и топонимы. В качестве прародителя племени чехов и первопоселенца выступает «pater Boemus»; большинство современных исследователей считают, что это латинский «перевод» имени эпонимического предка племени чехов — «отец Чех»[179]. Семантика этого имени отсылает к древнеславянскому названию обработанной, вспаханной земли[180]. К древнейшему слою относится и этимология названия столицы Праги. Самый вероятный вариант истолкования связывает этот урбоним со словом «порог», чаще всего — «порог реки»[181].
Имя отца Либуше Крок исследователи сближают с польским именем Крак и связывают с обозначением «клюки», «посоха», «палки»[182]. Эта этимология остается сомнительной, хотя хорошо вписывается в контекст символики посоха как символа княжеской власти у славян (посох Пржемысла, этимология имени Кий). Гораздо более вероятно происхождение имени Крока от названия птицы — ворон[183].
Не вызывают сомнения этимологии имен трех дочерей Крока. Имя старшей сестры Кази восходит к глаголу «казнити», имя Тэтка — к обозначению старшей родственницы «тетка»[184], имя Либуше однозначно связывается с глаголом «любити»[185]. Имена двух старших сестер суть социокультурные функции — старшая связана со смертью и загробным миром, средняя покровительствует «своему» роду и семейным отношениям. Либуше же — это и обозначение покровительства любви и браку, и распространенное имя собственное. Имя Пржемысла объясняет сам хронист — «наперед обдумывающий», т.е. мудрец, провидец, предсказатель.
Семантика мужских имен (если учесть этимологическую связь имени Крака и образа ворона[186]) связана с концептом мудрости и провидческих возможностей. Мудростью отличается и Либуше, выполняющая мужские обязанности судьи племени. Именно способность предсказывать — главное исключительное качество героев и правителей. Перед нами, скорее всего, выражение архаичных представлений о мудрости как необходимом признаке «царя», отраженное и в ПВЛ при характеристике «мудрых и смысленых» полян. В эпониме Чех и образе Пржемысла отчетливо просматривается земледельческая символика.
В отличие от древнерусской и польской традиций чешские имена первых правителей принадлежат исключительно чешскому языку и практически не связаны с более ранним индоевропейским или иноязычными языковыми пластами.
Если из повествования Козьмы исключить риторические рассуждения и литературные цитаты, в нем можно выделить три предания: первое — об обретении чехами родины после скитаний, второе — о Кроке и его дочерях, третье — о женитьбе Либуше и Пржемысла. Первое и третье предания вполне самостоятельны и представляют собой законченные сюжетные линии. Рассказ о Кроке является экспозицией предания о Либуше, в которой репрезентируется её образ и рассказывается о ее происхождении. Но в основе этой экспозиции, видимо, лежит отдельное предание о Кроке и его дочерях. В пользу этой гипотезы говорит тот факт, что образ Крока идентичен образу польского Крака. Более того — это единственный достоверно известный случай, когда один персонаж фигурирует в двух славянских традициях. Это сходство оказывается еще более полным, поскольку образ польского «воеводы лехитов» Крака тоже связан с образом властной и мудрой дочери Ванды[187]. Как показал Я. Банашкевич, в Хронике Винцентия Кадлубка и Великой польской хронике отразились племенные легенды привисленских славян (см. выше). Последовательность первоправителей в польском повествовании (Лех — Крак — его дочь Ванда) совпадает с последовательностью князей в рассказе о становлении власти у чехов: Чех — Крок — его дочь Либуше. Возможно, перед нами отражение общей для западных славян традиции, согласно которой «ворон», носящий ономатопоэтическое имя Крак / Крок, был преемником предка-эпонима (или пары предков — Чеха и Леха[188]) и передал власть своей мудрой дочери.
Предание об «отце Чехе» состоит из следующих мотивов.
1. Скитания предков чехов.
2. Обретение новой благодатной родины.
3. Название новой страны Чехией по имени вождя.
Этот сюжет, видимо, восходит к славянской мифопоэтической традиции[189]. Однако текст как таковой представляет собой очевидный литературный конструкт. В качестве образца Козьма использует фрагменты античных произведений (в частности, речь Энея из «Энеиды») и, возможно, библейские клише описания «земли обетованной». Между тем примечательно, что Козьма не списывает свой рассказ из одного литературного источника, а заимствует нужные ему обороты и образы для описания типичной ситуации «обретения родины». Сообщение о приходе «отца Чеха» на новое место обитания отражает исторический факт славянской земледельческой колонизации Восточной и Центральной Европы.
Далее Козьма подробно описывает акефальное, «первобытное» состояние славянских племен. Для этого он использует античные штампы (из произведений Вергилия, Овидия и Тацита) из описаний «золотого века» и идеализированных картин жизни неиспорченных цивилизацией варваров[190].
Этот рассказ является «литературно-историческим» прологом сказания о Кроке и его дочерях. Поскольку текст Козьмы отличается сложностью, вначале следует разобрать цепочку эпизодов, составляющих его фабулу, т.е. непосредственную реализацию сюжета, а затем на ее основе выделить мотивы, формирующие сюжетную линию. Фабула состоит из двух частей — экспозиции (перечень членов семьи Крока) и основной части (рассказ о сватовстве и свадьбе Либуше и Пржемысла).
Основу экспозиции рассказа составляет перечисление дочерей Крока.
1. Исключительные качества человека по имени Крок (в честь которого назван его город) — богатый, мудрый, опытный.
2. Рождение у Крока трёх мудрых дочерей.
3. Старшая дочь — врачевательница Кази, в честь которой после смерти воздвигают курган.
4. Средняя Тэтка — устроительница языческих культов, в её честь назван город.
5. Младшая Либуше — самая мудрая из дочерей, в её честь назван город.
Рассказ о дочерях Крока восходит к самостоятельному сказанию, на основе которого Козьма составляет перечень образов, воплощающих определенные социальные функции. Кази «отвечает» за врачевание; как явствует из этимологии ее имени (от корня *казъ, родственное словам «наказывать», «казнить»), подобно большинству мифических целителей (Асклепий, Аполлон), она связана со смертью и потусторонним миром. Именно в честь этой героини, по сообщению хрониста, был насыпан погребальный курган исключительных размеров, с остальными же сестрами фольклорная традиция связывала названия городищ. Этот факт лишний раз подчеркивает инфернальность образа старшей сестры. Именно Кази фигурирует в пословице о безвозвратных потерях, которую приводит Козьма: «Этого не может вернуть даже Кази». Возможно, это фольклорный эвфемизм смерти.