Слава Перуну! - Страница 11

– Когда отец услышал рог пана воеводы, он послал меня к воротам. Отец сказал: «Уж если пан Властислав пришел, чтоб напасть на друга в его доме, то ни мне, ни вам, дети, незачем оставаться на этом свете».

Ядвига замолчала, глядя на воеводу спокойными зеленоватыми глазами. И воевода, не отводя взгляда, взял ее руку.

– Панна Ядвига, – от скорби, жалости, гнева голос его скрежетал, как ржавый меч, когда его тянут из ножен. – Панна Ядвига, клянусь…

– Не надо, пан воевода, – она наконец опустила глаза и вынула свою холодную руку из его пальцев. – После… после всего, что случилось, я боюсь верить клятвам. Мы пришли. Отец ждет пана. – Ее белые пальцы отодвинули тканый полог с обережным узором из крестов с заломленными посолонь концами.

Кожа, изжелта-серым воском обтекшая высокие скулы, заострившийся нос, синие губы под инисто-белыми усами. Под прикрытыми веками что-то двинулось.

– Отец, – впервые Ядвига заговорила живым, теплым голосом. – Отец, это пан Властислав. Он пришел…

Синие губы шевельнулись:

– Спасибо, дочка… спасибо… Иди…

Колыхнулась тканая занавесь. И дружинники круля Земомысла остались вдвоем. Горел каганец.

– Ты пришел… – дохнули синие губы.

– Пришел.

– Хорошо… – восковая рука на одеяле двинула пальцем. – Сядь.

Пан Властислав опустился на лавку.

– Я тут лежу… Думаю… – при вздохах у Збигнева Скальского дергалось лицо и что-то сипло, глухо клокотало под одеялом. – Я же… Ты знаешь, всю жизнь – крулю… И отцу его… За что?! – Збигнев повернул голову, и пан Властислав впервые увидел его глаза.

Глаза смертельно обиженного ребенка на лице умирающего старика.

– Это не круль. – Что-то вновь скрежетнуло в горле старого воеводы. – Я клянусь тебе, Збигнев. Я знаю Мечислава, я знаю моего Мешко… Он не мог. Я знаю.

– Не круль? – шелохнулась восковая рука.

– Нет. Не круль. Моравская шваль из дружины его новой жены. Ничего, Збигнев, ничего… Я еду в Гнезно. Круль все узнает. Все. А тех… Их я найду сам. Клянусь!

Збигнев Скальский прикрыл глаза.

– Хорошо. Властислав… Ты побудь тут. До рассвета. Хочу… Хочу видеть Световита. Хочу видеть, что Он еще светит…

Больше они ничего не говорили.

Только трещал фитиль каганца.

За окном серело, таяли звезды. Серость сменил румянец рассвета. И наконец из-за дальнего леса поднялся край алого диска.

– Световит… – шевельнулись синие губы. Наверное, пану Збигневу казалось, что он кричит, вскинув навстречу светлому Богу руку – здоровую правую руку. Но это лишь напряглось плечо под белой рубахой да шевельнулась под одеялом перевязанная культя.

Шевельнулась и замерла.

Лучи Световита отразились в остановившихся глазах.

Пан Властислав поднял правую руку в дружинном приветствии. Надел шапку и, резко повернувшись, вышел из горницы.

С неприметной лавки у стены поднялась пани Ядвига, взглянула на него и, едва не сбив с ног, кинулась за полотняную занавесь. Тишина за спиной пана воеводы вдруг прорвалась сухим, отчаянным, рвущим горло и душу рыданием.

А пан Властислав шел, и пол под его ногами гремел, стонал и рычал, рычал эхом его мыслей.

Во дворе от затухшего костра поднялись навстречу воеводе дружинники.

Они уже знали.

– В седла, – негромко приказал пан Властислав. – К бою. Зден, будешь след править.

Дружинники бросились к коням. Вынимали из вьючных сумок кольчуги, отцепляли от седельных лук островерхие шлемы.

– Пан Властислав…

Воевода повернулся и встретился взглядом с зеленовато-серыми глазами Яцека Скальского.

– Отец… – наследнику, нет, теперь уже хозяину Скалы было тяжело говорить.

– Он гордился тобой, – глухо ответил воевода.

Зеленовато-серые глаза недобро сузились.

– Я с вами.

– Нет. Ты нужен сестре. Это приказ.

Яцек вскинул белобрысую голову:

– Кто приказывает Скальским в Скале?!

Пан Властислав, уже сидя в седле, наклонился к нему:

– Яцек, кто-то должен приготовить и разжечь костер для твоего отца! Неужели это будет холоп или женщина?

Яцек помолчал, отведя глаза, с трудом кивнул и крикнул:

– Опустить мост!

Когда дружина воеводы пересекала ров, тоскливые женские голоса уже завели причитание…

На исходе дня он догнал их.

Зден, ехавший впереди, внезапно рванул узду и поднял свободную руку.

– Близко, пан воевода. Костром тянет.

– Сколько? – только сейчас воевода задал этот вопрос.

– Стяг или близко к тому, пан воевода.

Властислав помолчал, спиной чувствуя взгляды дружины. Их было почти вдвое меньше, и кони устали…

– Труби, Микл, – процедил он. – Труби. Они жили, как собаки. Пускай попробуют умереть по-людски.

Ночь разорвал хриплый и яростный рев атакующего зубра.

– Скала! – закричал пан Властислав, выхватив меч, и пришпорил Огника.

– Скала! – кричала его дружина, и отблеск разбойничьих костров заблистал на клинках.

Мораваки не ждали нападения. Но и бежать не пытались. Пеший от конного не уйдет, это они знали, а седлать коней времени уже не было. Все, что они успели – вскочить и схватить оружие.

Этого воевода и хотел. Он не любил убивать безоружных. Даже если те и не заслуживали иной доли.

Другое дело – меч на меч.

И пан Властислав рубил вправо и влево, рассекая древки копий, и кольчужные наголовья, и чернокудрые головы, и лица с белым оскалом.

Каждый его удар был смертью.

За затоптанную копытами ваших коней Святую ночь.

За забрызганные алой росой купальские травы.

За Прибывоя Скальского, принявшего смерть в ночь любви.

За его брата, которого вы научили встречать гостей стрелами.

За его сестру, которая боится верить клятвам.

За глаза обиженного ребенка на лице умирающего старика – Збигнева Скальского.

Летучей мышью кинулся кто-то в черном в такую же черную ночь, но у самого края света костров взблеск меча швырнул его наземь.

Все. Больше никого не было. Последний моравак, воткнув меч в землю, кричал:

– Стойте, стойте! Стойте же, скаженные!

Всадники окружили его. В их глазах еще тлел огонь битвы.

– На колени, пся крев! – Микл повелительно взмахнул окровавленным мечом.

Моравак рухнул на колени. Смуглое лицо побледнело, руки тряслись, белые от страха глаза глядели из-под темных спутанных волос.

– В-вы что, вовсе об-безумели?! – крикнул он. Голос его ломался, губы плясали. – Ммы люди к-круля М-мечислава! Все пойдете на шиб-беницу!

Пан Властислав перегнулся с седла, вцепился в длинные сальные патлы, рывком вздернул моравака на ноги.

– Еще раз произнесешь своими погаными губами имя… – он захлебнулся яростью, сглотнул, прикрыв глаза, – имя моего Мешко – пожалеешь, что не умер с ними! – он кивнул на лежащие в траве тела и толчком отшвырнул моравака.

– Убирайся! Убирайся и передай сородичам – я еду в Гнезно. Круль все узнает. И земля польская загорится у вас под ногами, изверги! Это я говорю, воевода Властислав Яксич!

Моравак хотел что-то сказать, выдохнул зло и отчаянно:

– А-а! – и бросился к коню. Спешившиеся воины брезгливо расступались перед ним.

Когда топот копыт его скакуна смолк в ночи, воевода повернулся к своим воинам.

– Есть кто раненый?

– Скубе бок пропороли, – сумрачно отозвался Микл. – И Здену по ноге клевцом перепало.

– Да царапина, воевода… – поспешно начал невидимый в темноте Зден.

– Тихо, – повысил голос старый воевода. – Перевяжитесь да потихоньку поезжайте в ту деревню, что вечор минули. Да скажите кметам, чтоб к утру пришли, прибрали… этих. Еще будут потом по ночам шататься…

После скачки и сечи сил у дружинников осталось лишь на то, чтобы отъехать чуть дальше по дороге. Не ночевать же среди трупов, в залитой кровью траве…

А чуть свет дружина вновь была в седлах, и вихрем несся впереди пан Властислав.

Всю ночь он сам простоял в дозоре – знал, что уснуть не сможет.

От не утоленной ночным боем ярости клокотала душа воеводы, и, сам того не чуя, гнал он и гнал ни в чем не повинного Огника, торопя его бодцами и плетью.