Сладость горького миндаля(СИ) - Страница 30

Монтгомери вздохнул. Статуя из слоновой кости или мрамора доставляет чистое наслаждение. Почему мы не горюем и не скорбим оттого, что в мраморе нет жизни, не думаем о том, что он не дышит? Да потому, что он никогда не жил. Именно трудность перехода от жизни к смерти внушает нам веру: только что скончавшийся младенец ещё хочет дышать, смотреть по сторонам, радоваться, и коли б он мог, то непременно посетовал бы на горькую свою долю.

Быть может, легче всего примиряют нас со смертью соображения веры, внушающие, что, хотя тело мертво и неподвижно, дух улетает в мир иной. Печальное появление бездыханного тела, пристанище, уготованное для него - тёмное, холодное, тесное, одинокое, - поражают воображение, но не рассудок, ибо кто бы ни воззвал к нему, сразу же увидит, что ничего ужасного в склепах нет: если бы мертвеца положили в тёплую постель в натопленной комнате, он не ощутил бы тепла, если бы зажгли свечи, мертвецу было бы всё равно темно, а соберись вокруг него компания, она бы его не развеселила. Черты покойного не выражают ни страдания, ни беспокойства, ни горя. Все это знают, и, тем не менее, никто не может смотреть на мёртвых или даже думать о них без содрогания, ибо понимает, что живой человек в таком же состоянии страшно бы страдал. Поэтому мертвецы привычно страшны.

Неудивительно, что чем ближе подходим к смерти, чем заметнее стареем, тем сильнее охвачены раздумьями, мы чувствуем, как жизнь постепенно отступает, слабеет бодрость духа и замедляется кровоток. Когда же видим, что всё вокруг нас подвержено игре случая и переменам, что наши силы и красота умирают, что нас покидают надежды и страсти, друзья и привязанности - странно ли, что мы постепенно начинаем осознавать себя смертными?

Герцог медленно прошёл до конца аллеи и остановился и каменных ступеней, спускавшихся к болоту. Отсюда тенистая ложбина, в которой лежало кладбище, закрытая густо разросшимися на взгорье дубами, была не видна, лесок подходил к болоту почти вплотную, и только шпили часовни возвышались острыми пиками над дубовыми кронами. Над болотом снова клубилась белёсая клочковатая дымка, стелющаяся по камышам и длинным листьям рогоза, а безмятежность стоячей буровато-рыжей поверхности то и дело нарушалась всплесками ныряющих в болото с прибрежных валунов ярко-зелёных лягушек. Гнилостный дух топи тут почти не ощущался, смешанный с ароматами чабреца, мяты, иссопа и мелиссы.

Монтгомери неожиданно заметил, что не он один решил прогуляться. Герцогиня, успевшая уже переодеться в алое бархатное платье, тоже медленно шла по аллее, закрывая лицо изящным зонтиком, и вскоре села на одну из скамей. Герцог неторопливо приблизился, и леди Хильда, заметив его издали, приветливо улыбнулась ему.

- Рада встретить вас, милорд, - без предисловий обратилась она к нему. - Я хотела посоветоваться с вами. - Лицо её чуть помрачнело. - Мой крестный только что обвинил меня в том, что я провоцирую его друзей на глупые и опасные поступки. Вы тоже так полагаете? - Белоснежная рука герцогини с большим бирманским рубином покоилась на бархате платья, её глаза - огромные, бездонные, озирали его с какой-то завораживающей безмятежностью.

Монтгомери присел рядом и вздохнул.

- Я жалею, герцогиня, что сам слишком стар и не могу уже делать глупости ради вас, - галантно и грустно заметил он. - Я не думаю, что Хилтон и Грэхем чем-то рискуют - что может случиться, в самом-то деле? Но вся эта история мне не слишком-то нравится. Точнее, я не люблю того, чего не понимаю.

Герцогиня улыбнулась.

- Вы меня успокоили, милорд, - леди Хильда посмотрела в глаза Монтгомери, - откровенно сказать, я никогда так не сожалею, что родилась не мужчиной, как в таких случаях. Как бы мне хотелось всё узнать самой, - она вздохнула с явным сожалением.

- Вы думаете, что это что-то мистическое?

- Я хочу так думать, - проговорила герцогиня, взгляд её обратился к болоту у замковых стен. - Я не ожидала, что скука настигнет меня так скоро. Всегда полагала, что скука - свидетельство пустоты, ведь мой муж, а он не был серым или пустым человеком, как я замечала, никогда не скучал.

- Вы любили его? - Монтгомери никогда не задавал женщинам таких вопросов, но сейчас что-то подсказало старику, что ему не укажут на неуместность и бестактность подобного любопытства.

Так и случилось. Герцогиня просто кивнула.

- Да, он сумел очаровать меня. Необыкновенно умный и глубокий, он был совсем особенным человеком. Мне его не хватает. По-настоящему не хватает. С ним скуки было меньше. Он умел делать жизнь захватывающей.

Монтгомери вкрадчиво заметил:

- Но вы так ещё молоды, впереди вся жизнь. Вы ещё встретите мужчину, который восполнит вашу потерю.

Леди Хильда пожала хрупкими плечами.

- Возможно, - тон её был безразличен и бесцветен, как на светском рауте.

- Но граф Нортумберленд или мистер Хилтон, хоть вы и не хотите называть их "вашими поклонниками", разве они не могут составить конкуренцию покойному герцогу Хантингтону? К тому же оба молоды и недурны собой.

Герцогиня бросила на Монтгомери игривый взгляд и весело рассмеялась.

-Вы проявляете по отношению ко мне точно такую же отеческую заботу, как и лорд Генри. Граф Блэкмор тоже постоянно предостерегает меня по поводу Хилтона и Грэхема. Но это напрасно, поверьте, милорд. Я вовсе не влюбчива. - Она посерьёзнела, - хоть я, как ни странно, всегда влеклась к людям намного старше себя. Мой муж шутил, что такое случается, но женщина, которым это свойственно, обычно на старости лет влекутся к мальчишкам. - Герцогиня усмехнулась. - Но так как мне ещё далеко до старости, я не могу проверить его суждение. Однако мне совсем не хочется, чтобы с молодыми джентльменами произошло что-то дурное, и я рада, что вы тоже думаете, что большой опасности нет.

-Генри, значит, предостерегает вас от них? - с облегчением спросил Монтгомери, вычленив из речи герцогини то, что волновало его самого. - Вы уважаете его? Прислушиваетесь к его мнению?

- Если вы не передадите это ему, - улыбнулась леди Хильда, хитро прищурившись, - то отвечу, что сочувствую ему. Он слишком умён. Главная опасность, подстерегающая любого, кто видит дальше и знает больше других, заключается в непонимании. Помните, Петрарка жалуется, что "природа сотворила его непохожим на других людей" - "singular' d'altri genu". Тоже и с Генри. Огромное счастье - быть как все, но ему в нём отказано. Если вы ниже людей, они вас топчут, а если выше, вы наталкиваетесь на обидное равнодушие ко всему, чем сами гордитесь. Какой смысл быть высоконравственным в ночном кабаке или разумным в Бедламе? В таких обстоятельствах человек скорее станет жертвой клеветы, чем предметом восхищения. - Герцогиня смотрела вдаль и говорила словно во сне. - За притязания на необычность толпа мстит. Поступая не так, как все, мы отрезаем себе путь к дружеским отношениям и к тому, чтобы нас принимали в обществе. Мы говорим на другом языке, у нас свои понятия обо всем - и обращаются с нами как с существами иной породы. Нет ничего нелепее, чем навязывать свои возвышенные идеи толпе...

- Да, Корбина порой трудно понять, - кивнул Монтгомери, чтобы просто поддержать разговор.

Герцогиня задумчиво продолжила:

-Непонимание - достаточная причина для страха черни, а страх вызывает ненависть: отсюда подозрительность и злоба ко всем, кто претендует на большую утончённость и мудрость, чем их ближние. Напрасна надежда погасить эту враждебность простотой обращения. Чем заметнее ваше снисхождение, тем больше они будут себе позволять, и тем сильнее разовьётся в них решимость отомстить вам за превосходство. В предельном смирении они увидят только слабость и глупость. Ни о чём таком они и слыхом не слыхивали. Они всегда стараются протолкнуться вперёд и уверяют, что и вы поступили бы точно так же, если бы действительно обладали приписываемыми вам талантами.

-И всё же Генри кажется мне иногда грубым, особенно с челядью.

-Он прав, - не согласилась герцогиня, - лучше сразу подавлять прислугу высокомерным аристократизмом; тогда вы хотя бы принудите их проявлять к вам простую вежливость. Терпимостью и добродушием вы не дождётесь от людей низкого звания ничего, кроме откровенных оскорблений или молчаливого презрения.