Сладость горького миндаля(СИ) - Страница 14

В разговоре принял участие и граф Нортумберленд, рассказав, как одна женщина из Девоншира оставила все своё состояние Богу. Суд, рассмотрев завещание и не найдя оснований для его отмены, поручил местному шерифу найти бенефициара и обеспечить передачу ему наследства. Через несколько дней графство прославилось как единственное место, официально признавшее свою богооставленность. В докладе шерифа судье говорилось: "После повсеместных и тщательных изысканий мы нигде на территории графства не смогли обнаружить Бога".

-Зато власти нашего Кембриджшира, - расхохотался лорд Генри, - имеют все основания считаться единственными на земле представителями дьявола. Один из жителей Кембриджа завещал все своё имущество Сатане. Наше графство успешно отсудило все деньги себе.

Тут, однако, милорду доложили, что пришла вечерняя почта - и с ней из Лондона прибыл ящик с картинами, заказанными Корбином ещё месяц назад. Граф в восторге потёр руки, объяснив гостям, что это его новые приобретения с лондонской выставки, среди которых есть рисунок Корреджо.

Глаза герцогини блеснули неподдельным любопытством. Она поднялась и замерла у входа, ожидая, пока слуги внесут ящик.

-Вы любите Корреджо, ваша светлость? - спросил Монтгомери.

- Да, - кивнула леди Хильда.

-Но его упрекают в случайности контрастов, движения фигур - в неестественности, а лица в жеманности. - Сам Монтгомери считал, что все эти недостатки искупались чарующим светом, искусством светотени, которое вместе с неподражаемым умением передавать чувственную прелесть юной жизни, всегда завораживали его на полотнах итальянца.

- Критики ищут трафарет, Корреджо же не вмещается в него, - пожала плечами её светлость. - Сердце его было целомудренней, чем у Леонардо, в то безбожное время он был мистиком. Улыбки его лиц не двойственны, как у да Винчи, его светотень - это незримое духовное сияние. Так светится обнажённая фигурка Христа на фоне одежд Мадонны. Контуры его нежней, чем у Рафаэля, а сложность ракурсов и поз у Корреджо - отражение необычайности происходящего.

- О, вы понимаете в живописи?

-Меня учил сам граф Блэкмор, - кивнул, улыбнувшись, герцогиня.

Тем временем граф, до того выскочивший в коридор встречать присланное, влетел в зал с аккуратно упакованным рисунком и отдал распоряжение двум лакеям осторожно распаковать остальное. Монтгомери знал, что Корбин обожал живопись, весьма тонко разбирался в ней и сам неплохо рисовал. В его коллекции были Корреджо, Пармиджанино, Джулио Романо, Бернини, Пуссен, Гверчино, Рибера, Каналетто и Тьеполо.

Герцогиня торопливо подошла ближе. Приблизились к столу и гости Корбина. Мисс Монмаут удивлённо покосилась на развёрнутый дядей рисунок, на котором в рыжих линиях сангины проступала путаная группа человеческих фигур и несколько ангелов.

-И это всё? - в голосе девицы проступило разочарование.

Мисс Сэмпл тоже не нашла в рисунке ничего интересного. Герцогиня же не отрывала жадных глаз от листа пергамента.

-Какая пластика, Боже, он почти не отрывает руки от наброска, как целен силуэт фигур, как необходима каждая линия...

- А что вы скажете об этом, моя дорогая? - граф уже взял из рук лакея небольшое полотно. - Это...

- Каналетто, - подхватила герцогиня, - это небо не спутаешь ни чем. У него краску просвечивает не только прямой свет, как на окнах с цветными стёклами, но и отражённый от светлого грунта холста и слоя красок белильного подмалёвка. Эта живопись будет видна и "в невечернем свете"...

Хилтон и Грэхем молча рассматривали эскизы, этюды и картины, отнюдь не стремясь выразить своё мнения, просто опасаясь, как понял Монтгомери, ляпнуть что-то невпопад. Джеймс Гелприн, вынув лупу, внимательно разглядывал приобретения Корбина, однако он тоже не говорил ни слова. Старый герцог подумал, что почти не помнит, как звучит его голос: ни во время карточной игры, ни за обеденным столом этот человек почти не открывал рта. То, что он - не нем, доказывало только скупое приветствие, что он ронял, входя утром в столовую.

Племянницы графа в эти дни чуть успокоились. Они не замечали особого внимания герцогини к своим женихам, да и к другим гостям лорда Генри тоже, однако злились по другому поводу. Чарльз Говард и Эдвард Марвилл уделяли им обеим столь мало внимания, что это граничило с невежливостью. В четверг вечером мисс Монмаут поинтересовалась мнением Эдварда, когда лучше будет заключить помолвку - в будущую субботу или это воскресение? Мистер Марвилл сначала не расслышал, но потом сказал, что торопиться не стоит. Сьюзен Сэмпл уже три вечера сидела на террасе совсем одна, жених не считал нужным даже выйти туда, и ему случалось за целый день не сказать ей ни слова, кроме приветствия за столом и нескольких дежурных вежливых фраз.

В понедельник, три дня спустя после приезда гостей графа Блэкмора, случилось нечто странное. Точнее, странным-то оно было именно для приезжих, Генри Корбин же ничуть не удивился, но пришёл в ярость.

Его кухарка, миссис Кросби, заявила, что немедленно покидает замок: минувшей ночью снова дал о себе знать проклятый Призрак Блэкмор Холла, он появился из подвала, сверкая страшными светящимися глазами, потом взмахнул страшными нетопыриными крыльями и исчез в окне, чем довёл несчастную женщину до обморока.

Корбин был взбешён: миссис Кросби прекрасно готовила, и её уход был его сиятельству совсем не на руку. Но напрасно граф кричал, что с болота просто натянуло туману, да пара светляков попали в подвал, столь же безуспешно граф пытался уверить кухарку, что ей всё просто померещилось, тщетно взывал к благоразумию и здравому смыслу миссис Кросби, - ничего не помогало.

Впрочем, весомый аргумент всё же нашёлся. Лорд Генри обещал вдвое увеличить кухарке жалование и посулил, что Джимми Уилкс, исполнявший в замке обязанности сторожа, в вечерние часы неотлучно будет находиться с ружьём при кухне. Миссис Кросби чуть успокоилась. Таким образом, ситуацию удалось, если не исправить, но хотя бы временно упорядочить.

Но именно - временно, так как следующий день показал всю непрочность установленного порядка.

Раз в месяц, точнее, в первую субботу каждого месяца Джордж Ливси, садовник графа, наводил порядок на семейном кладбище Блэкморов, терявшемся в лежавшей сразу за болотом глубокой сырой лощине, обильно заросшей мхом и бурьяном. Садовник убирал сор с дорожек и подметал в кладбищенской часовне Блэкморов, когда-то выстроенной из светло-серого гранита, с течением лет, однако, от вечных дождей и туманов поменявшего цвет на графитово-чёрный. Ливси также прибирался в фамильном склепе, расположенном в крипте часовни.

Надо сказать, что усыпальница Блэкморов со сводчатым входом, широкими, уходящими вниз на шесть футов ступенями и тяжёлой дубовой дверью всегда пользовалась дурной славой у местных жителей, которые говорили, что по ночам оттуда раздаются то стоны, то дикий смех.

Грубое дурачье, что с них возьмёшь? Но одна странность точно была: несмотря на то, что семейная гробница запиралась на надёжный висячий замок, ключи от которого были только у садовника и графа Блэкмора, при каждом новом отпирании дверей оказывалось, что два гроба из дюжины, покоящихся в склепе, оказывались сброшенными с постаментов и сваленными в кучу в дальнем углу усыпальницы, а третий, хоть и стоял на своём месте, но бывал сдвинут.

Граф бесился, будучи твёрдо уверен, что это дело рук деревенских мальчишек. Ливси молчал, но про себя полагал, что хозяин неправ: ключей он никому не давал, замок был не сломан, да и жители деревни никогда на фамильном кладбище Блэкморов не появлялись, считая это место гиблым, своих же покойников хоронили на новом погосте возле церкви - в миле от замка.

На сей раз, увы, снова повторилась старая история: подметя после обеда, едва перестал моросить дождь, дорожку погоста, пролегавшую между замшелых, потемневших от времени кенотафов, старинных плит и урн, Ливси открыл дверь склепа и обнаружил всё те же два гроба - вне постаментов. При этом на полу, который он в прошлый раз аккуратно посыпал песком, не было никаких следов.