Сладка палочка - Страница 5

И ведет его в Кункин распадок, да через него - к бочагам, в заросли куйбабы: "Стой смирно, Блюхер..." Сама будто по нужде присела. Голым задом поколыхивает: куйбаба колосками-то щекочет елбани и промеж них. Арина наговор шепчет, ей щекотнее и щекотнее. Проняло! "Ача-ча-ча, чую!" А у Блюхера встал. Она: "Мочись в бочаг сей момент! Сумеешь - твое счастье!"

А как ему суметь? Эдак напружился! Но скумекал - нагнулся к ямине, черпнул студеной воды горсть. Облил - струйка и далась. Вспузырила поверхность. И тут Силушка-кузутик показался невдали. Простым мужичонкой прошел - на Арину-дочку оборотился. И кругом ямин и по их дну выступила мандяжная глинка.

Эту жирную глинку ушлые охотницы знают. Кладут в межеулок для приману постников.

Арина открывает другу иное: "Кинь ее в руду - одну горсть на две тыщи пудов - сварится сталь-самотвердь. Лучше той брони для танков не измыслишь". Умолила папашу на такой подарок ради милого.

Тут как раз вызывают его в Москву. Но триста пудов мандяжной глинки он успел вывезть. Дал в Кремле разные доклады, но про глинку - молчок. Пообедал со Сталиным, выпили коньяку. Приезжает на квартиру, а там ждет телеграмма из Германии. Прибывает к нему в Москву невеста-немочка Эльза Захер. То-то, думает Блюхер, снился мне немецкий город Аахен! И навроде голос шептал: "Не ляпни Сталину про мандяжну глинку..."

Эльзу Захер просватали за Блюхера по переписке. Она в то время еще сидела на горшке. Тайно был сватом Гитлер - в числе других. И вот ей стукнуло шестнадцать - и наладили ее отец с матерью к жениху. Встретились. Обмен поцелуев. Блюхер-то: ух! прельстительна невеста! Сережки с жемчугом в ушах.

Сидят рядком. Она нарисовала на бумажке голоногую девицу с чубчиком. Подле - мужика с обритой башкой. Вишь, мол, Вася Блюхер и Эльза Захер. Улыбается. "Гут, гут. Зер гут, майн либ!" То ись: "Влип! ой, влип!" Он и рад доказать, а она как отпрыгнет! "Най, най, назад убирай!" Вот-де распишемся в Германии при отце-матери: будет уже гуську бламанжэ!

Ну, тут Блюхер решился. Вызвал в Москву родного брата-близнеца Вильку. Из деревни, из немцев Поволжья. Одно лицо-фигура с ним. Выправил бумаги. Сперва мандяжную глинку в Германию. Опосля сам проскочил. Под видом-то Вильки. А Вилька живет себе в Москве на братниной квартире, по ресторанам ест-пьет.

Тем моментом у Сталина срабатывает партейное политчутье. Курит трубочку, ловит мысль. Когда-де принимал я Блюхера в Кремле, он три доклада дал, а четвертый умолчал. А как обедал со мной, открыл мне четыре правды, а про пятую не намекнул... Приказ - звезды с Блюхера посрывать, пыткой помурыжить и в распыл.

Расстреляли Вильку, а Василий Блюхер и Эльза Захер в те поры расписались в Германии. Блюхер подарки принял, а ответно свату Гитлеру - квитанцию. На триста пудов мандяжной глинки! Гитлер в ладоши хлоп и даже ножкой притопнул. Ему уж доложено-обсказано про нашу-то хитрую глинку.

Стали ее класть по горсти в германскую руду. Поперли танки с ворот заводских - тыща за тыщей. Как тут не воевать? И напал. Стал наших поджимать.

Сталин трубочку курит, задумывается. Одного генерала берет на пытку, другого - где корень-то поражений? А разведка и доложи: когда немцы варят свою сталь, в компании нужных веществ варится и наше кое-чего. Наш компонент! Вот те и корень, отчего немец упорен. С наших кунок и с тех дань гребет.

Собрал Сталин партию, НКВД. Трубочкой помахивает. "Отсюда какое наше убеждение, товарищи? А такое наше убеждение, что еще мало мы уважаем женскую радость". Ему обсказано: оружьем-де не взять мандяжную глинку. А только уважением.

И указала трубочка на Микояна. "А чтобы тебе лучше уважалось, товарищ Микоян... - и манит его Сталин пальцем: - Мы тебе обещаем..." Шепчет Микояну на ухо-то. У того и екни. Двумя руками зажал в штанах дурачка.

Прибыл в наши места, а впереди него уже телеграмма - на заводе уральского танкостроения. Директор подскакивает: "Когда прикажете принимать компонент? Первую тыщу танков должны мы дать в этот срок!" И телеграмму сует. Микоян пощупал в штанах дурачка. Послезавтра, говорит, к полудню высылайте грузовики и подводы...

Домчался на вездеходе до Егливых шиханов, машину отпустил. На седловину один взошел. Глядь: до чего дом ладный над Уем-рекой. В два яруса, под белым железом. Внизу подклети, двое сеней, задняя изба. Наверху в окне хозяйка, краса красой. Улыбается. Коса уложена высоким теремом.

Микоян шляпу снял, поклонился уважительно. Взошел наверх. Глядит: вторая кухня, чисто беленная. Гликерья у печи, варит-парит, в руке большая липовая ложка. Он и здесь вежливо поклонился. В обеденной горнице - хозяйка навстречу. Кожа белая, сарафан голубой, тончайшего полотна. С выбойкой золотых чижей и скворушек.

Гость ее враз обзыркал, прижал ладони к груди. "Не вы ль, милый женщин, Арина будете? Не знаю фамилии, дорогой мой любовь..." "Блюхер наше фамилие!" - "Ай-ай-ай, какой кароший жена оставил враг народа! Не плачь, Аринка-любовь, мы недостачу покроем". Арина глядит: больно мордой-то сладок. Видать, в другом - сласти убыток.

"А есть у тя чем недостачу покрывать?" Микоян: "Хи-хи-хи... как я тебя, кароший любовь, поставлю, одно будешь бояться - чтоб я не отлип!" А она: "Меня, милый, поставить - сперва надо изумить. Страхом пронять. Не осилишь: вон Гликерья сводит тя в подклеть, даст не раздеваясь - иди и не ворачивайся".

Он хотел было скидавать штаны, но икнулось ему. А вдруг не испужается? Это ж полный провал задания, и ему позорная казнь. Надо бы похитрить для верности. С усмешкой ей: "Какой кароший хозяйка не даст гостю передохнуть? Ай-ай-ай, гость с дороги, а ей подавай изумленье! Сразу страху она хочет, ай-ай!.."

Арина про себя: "Да пропади ты к мухам, ничего я от тя не хочу, пронырлива харя! Вишь, усишки - как кто жевана табаку под нос плюнул". Но в ладошки хлопнула, велит угощать. Гликерья наставила жареного-пареного на стол, вина принесла. Микоян ест, пьет - хозяйку скрозь сарафан прозырил. Ай, какие титьки-то налитые! А елбани-то сдобны! "Карош еда, карош вино. За то будет тебе, милый женщин, изумленье-страх!" Арина: "Да неуж?" А сама-то себе: будет тебе врать, мерзкие твои глаза.