Сквозняк из прошлого - Страница 7
«Бывшей падчерицей, – поправил мистер R. – Давно не видел ее и хотел бы, чтобы так и оставалось. То же самое, сынок» (это к бармену).
«Довольно примечательный случай. Вот сидит девушка и читает —»
«Прошу прощения», тепло сказал секретарь и, сложив записку, которую он только что нацарапал, протянул ее Хью.
«Мистеру R. претят любые упоминания мисс Мур и ее матери».
И я его не виню. Но куда же подевался знаменитый такт Хью? Витающий в облаках Хью хорошо знал положение дел, ему обо всем рассказал Фил, а не Джулия, малышка хотя и порочная, но скрытная.
Эта часть сеанса просвечивания довольно скучна, и все же мы должны закончить наш отчет.
В один прекрасный день мистер R. с помощью нанятого соглядатая установил, что у его жены Марион связь с Кристианом Пайнсом, сыном известного киношника, снявшего «Золотые окна» (будто бы основанные на лучшем романе нашего автора). Мистер R. с радостью принял это известие, потому что он сам тем временем усердно ухлестывал за Джулией Мур, своей восемнадцатилетней падчерицей, и вынашивал планы на будущее, вполне достойные сентиментального развратника, которого три или четыре брака все еще не пресытили. Очень скоро, однако, он узнал от того же сыщика, умирающего сейчас в душном и грязном госпитале на острове Формоза, что молодой Пайнс, красивый повеса с лягушачьим лицом, которому тоже скоро предстояло умереть, спал и с матерью, и с ее дочкой, коих он ублажал два летних сезона в Кавалере (Калифорния). Так что разлука оказалась более мучительной и полной, чем R. ожидал. Посреди всего этого нашему Пёрсону тоже посчастливилось на свой скромный лад (хотя на самом деле он был на полдюйма выше здоровенного R.) занять место в углу многолюдной картины.
11
Джулии нравились высокие мужчины с сильными руками и грустными глазами. Хью познакомился с ней на вечеринке в одном нью-йоркском доме. Несколько дней спустя они случайно встретились у Фила, и она спросила, не хочет ли он посмотреть «Умелые штучки», нашумевший «авангардный» спектакль, – у нее есть два билета, она собиралась пойти с матерью, но последней пришлось уехать в Вашингтон по судебным делам (связанным с бракоразводным процессом, как верно предположил Хью): составит ли он ей компанию?
«Авангард» в области искусства означает немногим больше, чем дань какой-нибудь дерзкой мещанской моде, и поэтому, когда поднялся занавес, Хью не удивился, увидев голого отшельника, сидящего посреди пустой сцены на треснувшем унитазе. У Джулии, предвкушавшей восхитительный вечер, вырвался смешок. Хью рискнул обхватить своей робкой лапой ее детскую ручку, которая случайно коснулась его коленной чашечки. Она была на редкость привлекательной с ее кукольным личиком, раскосыми глазами и пронзенными топазами мочками ушей, с ее худеньким телом в оранжевой блузке и черной юбке, изящными суставами рук и ног, экзотически гладкими, ровно подстриженными на лбу волосами. Не менее приятной была мысль о том, что пребывающий в своем швейцарском убежище мистер R., который как-то похвастал репортеру, что одарен изрядной телепатической силой, должен был в этот момент пространства-времени испытать муки ревности.
Ходили слухи, что пьесу могут запретить сразу после премьеры. Группа буйных молодых демонстрантов, возмущенных вероятностью такого развития событий, ухитрилась сорвать представление, в защиту которого они выступали. Разрывы нескольких пущенных петард наполнили зал едким дымом, вспыхнули серпантины развернутых рулонов розовой и зеленой туалетной бумаги, и всех эвакуировали. Джулия заявила, что умирает от разочарования и жажды. Модный бар рядом с театром оказался забит до отказа, и «в свете райского упрощения нравов» (как R. писал по другому поводу) наш Пёрсон отвел девушку в свою квартиру. Он неосторожно спросил себя (после того, как слишком страстный поцелуй в такси заставил его пролить несколько жгучих капель нетерпения), не обманет ли он ожиданий Джулии, которую, по словам Фила, R. растлил еще тринадцатилетней, на самой заре провального брака ее матери.
Холостяцкую квартиру, которую Хью снимал на 65-й Восточной улице, для него подыскало издательство. Так вышло, что за два года перед тем именно в этих комнатах Джулия встречалась с одним из лучших своих молодых самцов. Ей хватило такта ничего не сказать, но призрак того юноши, чья смерть на далекой войне сильно потрясла ее, снова и снова возникал из ванной или рылся в холодильнике и так странно вмешивался в скромное дельце, к которому они приступили, что она не позволила Хью расстегнуть змеевидную застежку и уложить себя на постель. После немалого промежутка времени девочка, конечно, уступила и вскоре стала помогать большому Хью в его неуклюжих любовных занятиях. Однако едва толчки и пыхтение сами собой сошли на нет и Хью, изображая довольно жалкую веселость, пошел за новой порцией напитков, образ загорелого и крепкого Джимми Мэйджера с белыми ягодицами вновь вытеснил худосочную реальность. Она заметила, что зеркало платяного шкапа, насколько можно было видеть с кровати, отражало точно такой же натюрморт с апельсинами на деревянном блюде, как и во время короткой гирлянды дней, проведенных с Джимом, ненасытным потребителем этих фруктов долгожителей. Ей даже стало немного жаль, когда, оглядевшись, она обнаружила источник видения в складках своих ярких вещей, наброшенных на спинку стула.
Она в последний момент отменила их следующее рандеву и вскоре после этого уехала в Европу. Их короткая связь оставила в сознании Пёрсона едва ли что-то большее, чем пятно светлой губной помады на бумажной салфетке – и романтическое ощущение, что он держал в объятиях зазнобу великого писателя. Однако время принимается за работу над этими эфемерными романами, и к воспоминанию добавляется новый привкус.
Теперь мы видим обрывок «La Stampa» и пустую винную бутылку. Шло большое строительство.
12
Вокруг Витта шло большое строительство, изрезавшее и покрывшее грязью весь склон холма, на котором, как ему сказали, он найдет виллу «Настя». Ее ближайшие окрестности были отчасти приведены в порядок, образуя оазис покоя среди лязгающей и стучащей пустыни глинистых котловин и подъемных кранов. Здесь даже сиял магазин модной одежды в торговой галерее, подковой окружившей свежепосаженную молодую рябину, под которой уже был оставлен кое-какой мусор, в том числе пустая бутылка рабочего на итальянской газете. Тут Пёрсона подвела его способность ориентироваться, но стоявшая поблизости лоточница, продававшая яблоки, показала, куда идти. За ним неприятно увязалась чрезмерно дружелюбная большая белая собака, и женщина кликнула ее назад.
Он поднялся по крутой асфальтированной дорожке, проходившей вдоль белой стены, за которой высились ели и лиственницы. Решетчатая дверь в стене вела в какой-то лагерь или школу. Доносились крики играющих детей, через стену перелетел волан и опустился у его ног. Он проигнорировал его, будучи не из тех, кто подбирает вещи для незнакомцев – перчатку, покатившуюся монету.
Чуть дальше в проеме каменной стены показался короткий лестничный пролет и дверь побеленного дома с верандой с надписью округлым французским курсивом: Вилла Настя. Как это часто бывает в книгах R., «на звонок никто не ответил». Сбоку от крыльца Хью заметил еще ряд ступенек, сходящих (после всего этого дурацкого подъема!) в колючую сырость самшита. Они провели его вокруг дома в сад. Обшитый досками, только наполовину построенный детский бассейн примыкал к скудной лужайке, посреди которой в шезлонге, принимая солнечные ванны, возлежала полная дама средних лет с обожженными розовыми конечностями, смазанными маслом. Поверх цельного купального костюма, в который была втиснута ее основная масса, лежало то же, бесспорно, дешевое издание «Силуэтов» со сложенным письмом (мы сочли более разумным, чтобы наш Пёрсон его не узнал), используемым вместо закладки.
Мадам Шамар, вдова Шарля Шамара, урожденная Анастасия Петровна Потапова (вполне респектабельная фамилия, которую ее покойный муж исказил до «Patapouf»[16]), была дочерью богатого торговца скотом, вскоре после большевицкой революции эмигрировавшего с семьей из Рязани в Англию через Харбин и Цейлон. Она давно уже привыкла развлекать молодых людей, которых капризная Арманда оставляла ни с чем, однако новый кавалер был одет как продавец и в нем было что-то такое (твой гений, Пёрсон!), что озадачило и рассердило мадам Шамар. Она предпочитала, чтобы люди соответствовали общепринятым представлениям. Швейцарский юноша, с которым Арманда в это время каталась на лыжах по вечным снегам высоко над Виттом, соответствовал. И близнецы Блейки тоже. И сын старого гида, златовласый Жак, чемпион бобслея. Но мой долговязый и мрачный Хью Пёрсон, с его ужасным галстуком, вульгарно пристегнутым к дешевой белой рубашке, и невозможным каштановым костюмом, не принадлежал к тому миру, который она признавала. Когда ему было сказано, что Арманда развлекается в другом месте и, вероятнее всего, не вернется к чаю, он не потрудился скрыть удивления и недовольства. Он стоял, почесывая щеку. Подкладка его тирольской шляпы потемнела от пота. Получила ли Арманда его письмо?