Сквозное действие любви. Страницы воспоминаний - Страница 42
Долгое время чики-рома находилась под запретом. Если кто-то из ответственных лиц заставал студентов за этим занятием, начиналось выяснение отношений с завхозом, руководителями курсов и, наконец, с ректором. На доске объявлений появлялись суровые приказы папы Вени с предупреждениями, что, «в случае повторного нарушения дисциплины, будет поставлен вопрос о дальнейшем пребывании в стенах Школы-студии». Далее шел список провинившихся. Но предупреждения не помогали. В чики-рому играли и, казалось, будут играть вечно последующие поколения будущих актеров. Но, как говорил А.П. Чехов: «Все на этом свете пропадало и будет пропадать». И чики-рома ушла в небытие, как и те, кто стоял у ее истоков: народный артист СССР В.М. Невинный, народный артист РСФСР Анатолий Ромашин, заслуженный артист Юрий Гребенщиков и многие-многие вошедшие в историю советского театра люди.
Наступил момент, когда положение стало нестерпимым. Нужно было либо уволить почти весь мужской состав Школы-студии, либо разрешить недозволенное. Комитет комсомола обратился к ректору с просьбой придать увлечению студентов официальный статус. После споров и препирательств Вениамин Захарович разрешил-таки провести 1-й чемпионат по чики-роме. Официальными чемпионами стали студенты 2-го курса В. Шибанков и И. Соловьев.
Мастерством мы занимались утром с 9 до 12 часов или с 19 до 22. В 12 – часовой перерыв на обед, потом лекции, а с 14.30 до 18 часов – занятия по сценической речи, сцен-движению и танцу. Педагоги у нас были замечательные. Вениамин Захарович обладал даром собирать вокруг себя людей талантливых, в своем роде выдающихся.
Представить Школу-студию конца 50-х – начала 60-х годов без Веры Юлиановны невозможно. Хотя для меня так и осталось тайной, какую должность она занимала. Эта маленькая женщина была в курсе всех наших дел. Когда на третьем курсе я решил жениться, но, насколько помню, ни с кем этой новостью не успел еще поделиться, она завела меня в «Парткабинет» (так называлась маленькая тесная комнатка, в которой была ее штаб-квартира и где проводились занятия по сценречи и мастерству) и сурово осудила мое намерение. Откуда она узнала о нем, не знаю, но факт ее удивительной осведомленности налицо. Вера Юлиановна была эдаким сборщиком информации о студенческом житье-бытье, но я не помню ни одного случая, когда бы из-за нее кто-нибудь пострадал. Скорее наоборот. Бывало, что она выступала в качестве защитницы и ходатая, как это случилось с моим однокурсником Аликом Маланьиным.
Мария Степановна Воронько – наш первый педагог по танцу и ее аккомпаниатор Антонина Селиверстовна. Более непохожих друг на друга людей трудно себе представить. Одна – взрывная, темпераментная, земная. Другая – лиричная, все время уносящаяся в заоблачные выси своих девических грез с вечной папиросой в углу рта. Когда Мария Степановна объясняла нам то или иное движение, в работе аккомпаниатора наступал перерыв. Антонина Селиверстовна пользовалась возникшей паузой и закуривала очередную беломорину. Объяснив и показав, что и как надо делать, например «батман-тандю», Мария Степановна возглашала: «И!..» – ожидая, что тут же последуют музыкальные аккорды, но… Ни звука в ответ. Все поворачивали головы в сторону рояля, и тишина взрывалась дружным хохотом. Антонина Селиверстовна, подперев подбородок кулачком, попыхивая папироской и устремив глаза куда-то далеко в безоблачную синеву осеннего неба, тихо улыбалась чему-то своему, потаенному. «Антонина Селиверстовна!» – грозно взрывалась Мария Степановна, и тут же без всякой паузы начинали звучать аккорды вступления. Иногда, правда, окрик Марии Степановны был настолько грозен, что Антонина Селиверстовна смертельно пугалась, и мундштук папироски предательски соскальзывал в рот, так что из сложенных в трубочку губ торчал только тлеющий кончик «беломорины».
Мы ее не просто любили, мы ее обожали. Еще и потому, наверное, что Антонина Селиверстовна обладала одним из основных достоинств всякого мало-мальски интеллигентного человека – самоиронией. Женскую привлекательность она потеряла давным-давно, но это не мешало ей подтрунивать над собой с обезоруживающей откровенностью. «Бывало, лежу я в ванне, – рассказывала она, – во рту у меня папироса. Заходит муж, чтобы спинку мне потереть, и говорит: «Ты у меня, Антонина, как жаба!..» А я отвечаю ему: «Никакая я не жаба. Я – тихоокеанский пароход!» Мы хохочем, а она улыбается, довольная, что сумела нас развеселить. И не испытывает при этом ни капли смущения.
Мария Степановна была полной противоположностью своей мечтательной, рыхлой подруге. Всегда аккуратно одетая и причесанная, натянутая, как струна, она потрясла нас уже на первом занятии. Показывая танцевальные позиции, Мария Степановна для пущей наглядности подняла юбку значительно выше колен, почти полностью обнажив стройные, красивые ноги. В те далекие годы еще не было нынешней «свободы нравов», и многие густо покраснели. Я в том числе. Заметив наше смущение, Мария Степановна сокрушенно произнесла: «Да, милые мои… Ножки, как у девочки, морда, как у лошади!..» Ну, разве можно было после такого признания ее не полюбить?!
Быстро переодевшись, не успев остыть после занятия танцем, я побежал в «Парткабинет» на первый урок по сценической речи. Эту дисциплину нам преподавала молоденькая, очень хорошенькая А.Н. Петрова, вечно румяная, будто она стесняется чего-то. Это сейчас Анна Николаевна – ведущий специалист по своему предмету у нас в стране и за рубежом, а пятьдесят с лишним лет назад мы были ее первыми воспитанниками. Как выяснилось несколько позже, она была беременна и стеснялась своего растущего живота. Вторым педагогом была женщина, как говорится, «в возрасте»: строгая, прямая, с тугим пучком седых волос на затылке, очень похожая на классную гимназическую даму. И даже фамилия у нее была какая-то ненашенская – Леонарди!.. Временами казалось, она нечаянно заглянула в Школу-студию из прошлого века. Но пробыла она с нами недолго.
А пока мы начали заниматься орфоэпией и скучными упражнениями, которые должны были исправить нашу дикцию.
Уж коли я начал рассказывать о педагогах, следует прежде всего познакомить вас с самым главным из них – В.З. Радомысленским. О папе Вене можно говорить без конца, и все равно всего не расскажешь. Первым ректором был В.Г. Сахновский. Но через полтора года после открытия Студии, в феврале 1945 года, Василия Григорьевича не стало, и школу возглавил Вениамин Захарович. И с тех пор на долгие 35 лет стал ее душой, ее любящим, нежным сердцем.
Рассказывают, что впервые он появился в доме № 3а в форме офицера флота с кортиком на боку. Кортик поразил воображение будущих гениев. «Ну, все! – решили они. – Свободная жизнь закончилась, пришло время военной муштры. Будем на занятия ходить строем!» Но вскоре даже ярые «злопыхатели» убедились: в Школу-студию пришел человек, влюбленный в Художественный театр, яркая творческая личность, не понаслышке знакомый с системой К.С. Станиславского, а получивший ее из первых рук. Сохранились фотографии, на которых молодой и еще не окончательно лысый папа Веня запечатлен рядом с Константином Сергеевичем.
Представить Школу-студию без Вениамина Захаровича, а Вениамина Захаровича без Школы-студии невозможно. Радомысленский для нас, студентов, был строгим отцом и любящей матерью в одно и то же время. А сама Школа-студия была его невестой, с которой он обручился на вечные времена.
Теперь расскажу о его соратниках – наших педагогах.
Лекции по зарубежной литературе читал нам Александр Сергеевич Поль. Это была замечательная личность. Несмотря на свою полноту (острословы сочинили про него двустишие: «Глянешь вширь и глянешь вдоль – одинаков Саша Поль»), он не ходил, а летал между нашими столами. Лекцию он начинал прямо с порога аудитории. Дверь распахивалась, и все мы, вскочив со своих мест, слышали громовой возглас: «На щите Ахилла были изображены следующие сюжеты…» И через всю аудиторию над нашими головами летел снаряд, пущенный его сильной рукой. С громким шлепком приземлившись точно на середину стола, он оказывался видавшим виды кожаным портфелем педагога. И лекция начиналась!.. Это означало, что на следующие полтора часа мы с головой окунемся в атмосферу Троянской войны.