Сквозное действие любви. Страницы воспоминаний - Страница 40

И наконец, третий педагог курса, вернее, педагог-стажер Е.В. Радомысленский. Евгений Вениаминович приходился Вениамину Захаровичу сыном.

Евгений окончил училище им. Щукина, но вскоре оставил актерское поприще и посвятил себя преподавательской деятельности. Наш курс был первым, на котором он пробовал свои силы в данном качестве, и нам предстояло прожить вместе все четыре года.

Мы расставили стулья, как указала Наталья Григорьевна, и уселись полукругом в ожидании педагогов. В дальнейшем каждый из нас сидел на том месте, которое занял в первый день занятий.

Увидев, как поставлены для него стулья, Георгий Авдеевич удовлетворенно ухмыльнулся и сел на приготовленное для него место. В.Н. Богомолов, подложив под себя правую ногу, устроился на правом стуле. Потом мы убедились, что это его любимая манера сидеть. Самый молодой из наших учителей Евгений Радомысленский оказался в центре. Как будто самый главный здесь он, а двое, что по бокам, – его ассистенты. Кто-то из нас хмыкнул, но под строгим взглядом Герасимова мгновенно смолк. «Прошу», – барским движением руки Георгий Авдеевич предложил нам сесть. С шумом и вразнобой мы расселись по местам. «Ну-у!.. Это никуда не годится!.. – недовольно проворчал наш художественный руководитель. – Постарайтесь запомнить, дорогие мои: вы будущие актеры, а не стадо бизонов. Вставать со стула, равно как и садиться на него, следует тихо, не елозя ножками по паркету. В приличном доме вас за дверь могут выставить, если будете вести себя подобным образом».

Занятия по мастерству актера начались! Реплика Герасимова оказалась кратким вступлением к четырехлетнему практическому курсу. «Плечи расправить и опустить!.. Трусы к спинке стула!..» Не все сразу сообразили, что он имеет в виду, а поняв, рассмеялись. «Шутки в сторону! – сурово оборвал смех Георгий Авдеевич. – Сделали, как я сказал!» Курс расправил плечи, придвинул арьергардную часть своих тел к спинке и… преобразился неузнаваемо: перед педагогами сидела не «куча биндюжников с Привоза», а стройный полукруг красивых молодых людей. Нам самим понравилось. Осанка – великая вещь.

«Теперь учимся вставать, – распорядился руководитель курса. – Я покажу, как это делается». Он поставил стул посередине аудитории и, комментируя свои действия, поднялся со стула: «Одну ногу тихо задвигаем под стул, тяжесть тела переносим чуть вперед и, не торопясь, выпрямляемся». Это вышло у него легко, грациозно, а ведь он был весьма грузным человеком. Мы проделали тоже самое раз десять, но добиться того изящества, с которым Георгий Авдеевич продемонстрировал нам такое простое задание, не смогли. После этого наш мастер показал нам, как надо садиться на стул, и мучения наши продолжились. Потом мы учились без малейшего звука поднимать стул с пола и так же беззвучно ставить его на место. Выяснилось, что это тоже совсем непросто, через 15 минут все взмокли от жуткого напряжения. Не ожидали мы, что обучение мастерству актера начнется с подобной ерунды.

После перерыва мастера решили поближе познакомиться с нами. Герасимов попросил, чтобы каждый из нас прочитал что-нибудь из того репертуара, с которым поступал в Школу-студию. Я прочитал то, что принесло мне успех на третьем туре – Блока.

«А вам не кажется, что это стихи?» – спросил меня Георгий Авдеевич, когда я закончил. «Конечно, стихи, – ответил я. – А что же еще?» – «Почему же вы читаете стихи, словно прозу? У поэзии свои законы – ритм, мелодика, цезура после каждой строки…» – не сдавался мастер. «Не могу же я читать Блока, как это делают поэты». – Я пытался сопротивляться. «А как они это делают?» – поинтересовался Герасимов. «Завывая». И я показал, что имею в виду. Все засмеялись, и это меня приободрило: «Я старался передать смысл». – «Похвально, – улыбнулся Георгий Авдеевич. – Благодарю вас, можете сесть на место». И вызвал следующего студента из списка. Я сел на место, не понимая, зачем он при всех… Нет, не то чтобы унизил, но дал понять, что гордиться мне особенно нечем. Но ведь я для того и поступил в Студию, чтобы меня научили играть на сцене, читать стихи… И вообще… Никого я не собирался поразить своим «немыслимым» талантом, а сделал все так, как понимаю, как умею на данный момент. И уж если меня приняли на 1-й курс, значит, я не так уж плох. Честно сказать, я обиделся. В молодости я частенько обижался. А зря.

Прозвенел звонок. «Что ж, завтра продолжим», – заключил наш мастер, и педагоги встали, чтобы уйти. Мы с шумом, как обычно, поднялись с мест. «Это что такое?! – остановил всех Богомолов. – Чему вас учил Георгий Авдеевич? Столько времени потратил!» Мы замерли в недоумении: урок-то закончился. «Ну-ка, сели на места! – Оказывается, Владимир Николаевич рассердился не на шутку. – Встали!.. Сели!.. Все вместе, одновременно, а не вразнобой!.. Встали!.. Сели!..» Он повторил с нами это упражнение раз десять и лишь после этого улыбнулся и умиротворенно сказал: «Если когда-нибудь увижу, что сегодняшний урок не пошел вам впрок, можете быть уверены, годовая отметка по мастерству будет снижена на балл!» Конечно, он пугал нас, но месяца два мы даже в столовке садились за стол и вставали, как по команде. Посетители с недоумением смотрели на нас, а мы гордились своей необыкновенной выучкой.

После мастерства у нас был часовой перерыв на обед.

В 1958 году Камергерский не был нашпигован заведениями общепита, как теперь, но недостатка в них и тогда не было. Во-первых, поесть можно было на первом этаже, не выходя на улицу. Там, где сейчас учебная сцена Школы-студии, размещалась столовая самообслуживания с довольно разнообразным меню. Она считалась дорогой, далеко не все студенты могли питаться в ней регулярно. Ближе к улице Горького, в нынешнем помещении банка «ВТБ», была другая столовая, но она считалась «невкусной», и мы туда не ходили.

На другой стороне проезда, напротив дверей дома 3а – кафе «Артистическое». Или, попросту говоря, «Артистик». Но до поры до времени переступать порог этого заведения нам было нельзя, это было место для преподавательского состава Студии. Многие педагоги, особенно рано утром или вечером после занятий, забегали туда и вскоре выходили, сладко пахнущие коньяком, шампанским или тем и другим одновременно. Студентам не полагалось быть свидетелями того, как их мастер выпивает как минимум 50 граммов коньяка и закусывает кружком лимона или карамелькой. Нехорошо, неэтично. К тому же меню этого кафе не отличалось разнообразием. Там подавали блинчики с мясом и бульон с крутым яйцом, которое свободно плавало в большой широкой чашке с двумя ручками. Интересно, как и когда полагалось есть это яйцо? После того, как бульон выпит, «на закуску»? Или в процессе поглощения оного? Однажды я попытался столовой ложкой разделить загадочное яйцо на кусочки и страшно оконфузился. Белый снаряд, как регбийный мяч, вылетел из-под моей ложки, проделал в воздухе дугу, упал на пол и покатился к двери. Пришлось мне вскочить из-за стола и на глазах у всех ловить его в ногах у швейцара. Посетители кафе веселились вовсю. Может быть, воспоминания об этом позоре заставляли меня обходить заведение стороной. За всю жизнь я был в «Артистике» раз пять, не больше. И то не по собственной воле, а подчиняясь обстоятельствам или желанию друзей.

И наконец, налево вниз по проезду находилась «Закусочная», куда мы наведывались чаще всего. Здесь подавали пельмени и сосиски с зеленым горошком. Но нас привлекали не кулинарные изыски, а доступные цены. А после того, как я начал копить на поездку в Ригу на Первомай и Октябрьские праздники, я купил абонемент на обеды в студенческой столовой МГУ. Винегрет, жиденький борщ, котлетка с макаронами и компот стоили всего 36 копеек, и меня это вполне устраивало. Другое дело, что выходил я из этой столовой не с легким чувством голода, как рекомендуют французы, а с ощущением, что меня надули и пообедать мне так и не удалось. Скоро у меня начались проблемы с желудком, и я понял: продолжать издеваться над ним за 36 копеек в день не стоит.

Кроме того, по заданию мамы я посетил всех ее московских подруг – с тайной надеждой: сердобольные женщины накормят несчастного студента. И ни разу в своих ожиданиях не обманулся.