Сквозное действие любви. Страницы воспоминаний - Страница 39

Лишь через три дня, когда я ехал на консультацию по литературе, ко мне пришло реальное осознание. Я стоял в вагоне метро и от нечего делать разглядывал свое отражение в стекле. И вдруг!.. В голове мелькнула мысль: человека, которого я вижу в отражении, три дня назад приняли в Школу-студию. Счастливчик! Но ведь это же я отражаюсь, этот счастливчик – я!..

И счастье вдруг нахлынуло на меня и стало заполнять всего, так что я даже испугался: как бы оно не выплеснулось наружу.

С этого мгновения каждый день стал для меня праздником. Кто хоть раз в жизни испытал радость осуществленного желания, тот наверняка поймет меня.

Оба экзамена я сдал на «5», оформил какие-то бумажки в учебной части, написал заявление с просьбой принять меня в Школу-студию. 24 июля, то есть ровно через месяц после того, как я сошел с трапа самолета во Внуково, мы с мамой уже на поезде поехали домой, в Ригу, чтобы подготовиться к окончательному переезду новоиспеченного студента в Москву.

Здравствуй, новая жизнь!

В ночь на 1 сентября 1958 года я спал крепко, без снов, проснулся бодрым, готовым «на труд и на подвиг». Быстро проглотил ненавистную овсянку и пошел первый раз на первый курс. По Малой Бронной, мимо Патриарших прудов, переулками до Пушкинской площади и по улице Горького вниз к телеграфу, напротив которого находится самое заветное место в Москве – Художественный театр.

И хотя я пришел задолго до девяти часов, на улице возле дверей Школы-студии уже толпился веселый гомонящий народ. В день сбора труппы любого театра перед началом нового сезона артисты с нечеловеческим восторгом обцеловывают дружка дружку чуть ли не с ног до головы. В студии этой откровенной фальши еще нет, но все же будущие артисты в чем-то напоминают старших товарищей. Все чувства выражаются искренне, но с изрядным перебором и чуточку напоказ. Я этого никогда не умел и не любил и потому протиснулся сквозь перевозбужденную массу будущих звезд и поднялся на третий этаж, чтобы посмотреть расписание занятий.

В графе «1-й курс» было напечатано: «10 час. Мастерство. Весь курс. № 7». Непонятная радость вдруг охватила меня. Звучит-то как!.. «Ма-стер-ство! Это вам не фунт изюма!» – подумал я. К тому же первое занятие будет проходить в 7-й аудитории. На все годы учебы в Студии и вообще на все времена эта аудитория стала для меня самой любимой: в ней со мной уже случилось и случится еще много хорошего.

«Вот он где! – услышал я за своей спиной. – А я тебя повсюду ищу!» Это был голос моей благодетельницы Жени Солдатовой. Она схватила меня за руку и потащила на лестницу: «Скорее в Большой зал!.. Надо места получше занять!» Перепрыгивая через ступеньки, мы бегом спустились на второй этаж. И вовремя. Студенческая братия стала подтягиваться с улицы, и нам достались места только где-то после десятого ряда.

Гомон не прекращался ни на секунду, но что началось, когда длинной цепочкой в двери зала под водительством Вениамина Захаровича вошли педагоги! Уму непостижимо!.. Рев, визг, истошные крики оглушили меня. Захваченный общим энтузиазмом, я орал вместе со всеми. И такое поведение студентов явно нравилось педагогам. Они снисходительно улыбались, а некоторые даже помахивали ручкой, как это во дни торжеств народных любили делать члены Политбюро на Мавзолее.

Наконец по знаку Радомысленского все успокоились, и он начал: «Друзья мои!..» Сколько раз за время учебы в Школе-студии я слышал это его обращение к нам и никогда не забуду характерный жест – правой рукой, зажатой в кулачок и развернутой в сторону слушателей, он как будто отводил в сторону от себя что-то неприятное, злое и нехорошее. Как правило, свои выступления Вениамин Захарович начинал тихо, спокойно, но потом голос его постепенно крепчал, интонации становились резкими, решительными, и заканчивалась речь нашего ректора всегда на высокой ноте. Ораторским искусством ВэЗэ владел в совершенстве.

«ВэЗэ» – одно из подпольных имен Радомысленского, но суть этого замечательного человека и педагога отражало нежное, ласкательное «папа Веня». Он был настоящим «папой» для всех без исключения воспитанников, включая давно покинувших стены родной Школы-студии. Если посчитать, у папы Вени окажется не одна сотня детей.

Так вот, 1 сентября 1958 года ВэЗэ говорил очень серьезно о предстоящем юбилее: в октябре МХАТу должно было исполниться 60 лет. Мне повезло: я застал Художественный театр в ту пору, когда еще не все «старики-основатели» покинули этот мир и традиции, заложенные его создателями в основание творческого метода, театральной этики и организации дела, были еще живы.

И вот прозвучало знаменитое: «По коням!» – так папа Веня всегда отправлял в новый учебный год и студентов, и педагогов вот уже четырнадцать лет подряд, и мое обучение актерской профессии началось.

Не сговариваясь, все первокурсники потянулись к 7-й аудитории. Только Володя Привальцев и Лиля Журкина были мне знакомы больше остальных. Я чувствовал себя очень неуютно: просто так подойти к человеку и сказать: «Давай знакомиться. Меня зовут Сергей Десницкий» – я не мог. Стеснялся. Ко мне тоже никто не подходил. Думаю, по той же причине. Только ребята, живущие в общежитии, держались отдельной группой. Они успели перезнакомиться и общались друг с другом свободно, без нашего интеллигентского зажима.

Пришла Наталья Григорьевна и объяснила нам, что на занятиях по актерскому мастерству стулья должны быть расставлены полукругом лицом к окну. Для педагогов два стула слева от стола и в центре, а для художественного руководителя – два стула справа. Но один лицом к нам, а второй повернуть так, чтобы на него можно было опереться, как на подлокотник кресла. «Он так любит сидеть во время занятий», – пояснила она.

Пришло время рассказать о наших мастерах.

Руководил курсом Георгий Авдеевич Герасимов, артист Художественного театра. Он не был знаменит, играл небольшие и эпизодические роли, но педагогом был замечательным. Это нам рассказали его вчерашние ученики Юра Ершов и Владимир Заманский, когда через несколько дней пришли к нам на занятия. Хотели посмотреть, кто занял их место в Студии. В справедливости их слов мы очень скоро убедились. Георгий Авдеевич поразительно походил на своего однофамильца – кинорежиссера Сергея Аполлинариевича. Когда Женя Солдатова еще в Риге показала мне фотографию нашего будущего худрука, я решил, что они братья. Тем более что вторые инициалы тоже совпадали – Г.А. и С.А.

Вторым педагогом был Владимир Николаевич Богомолов, выпускник Школы, получивший актерское образование, но ставший режиссером. Долгое время все афиши Художественного театра были подписаны следующим образом:

Мне это очень напоминало антипартийную группировку «Маленков, Булганин, Молотов и примкнувший к ним Шепилов». Глядя на афишу театра, я никак не мог отделаться от мысли, что Владимир Николаевич – «примкнувший» к первой троице. По правде сказать, именно так и было. «Старики» относились к Богомолову, мягко говоря, иронично, при случае гнобили и не давали делать то, что он хотел. Он стоически переносил такое отношение и работал. Когда мы поступили в Студию, он затевал новую, очень интересную работу – «Три толстяка» Ю.К. Олеши. Однако прошел не один год, прежде чем она состоялась. Для репетиций «Толстяков» даже не хватило места в театре, и, когда пришло время выхода на сцену, дирекция арендовала помещение клуба КГБ на Лубянке. Богомолову пришлось выпускать спектакль «на стороне» под недремлющим оком чекистов.

Владимир Николаевич был очень талантливый человек и мог бы добиться гораздо большего, чем ему удалось сделать. Постоянно находясь под прессом «народной» троицы он слишком часто шел на компромисс, а это всегда чревато изменой творческим да и человеческим принципам тоже. Какой другой режиссер всерьез стал бы хвалиться тем, что его обругали в печатном органе ЦК КПСС? А Богомолов хвалился: «Те бя „Правда“ ругала? Нет? А мне вот, пожалуйста, целый подвал посвятила». Ему всегда не хватало чуть-чуть. Чуть-чуть смелости, чуть-чуть нахальства, чуть-чуть удачи, чуть-чуть бескомпромиссности. Пожалуй, лишь о его первом спектакле «Три толстяка», о «Селе Степанчикове» и о трилогии по романам Валентина Распутина можно говорить как о работах режиссера состоявшегося, а не только «примкнувшего». Если оглянуться назад, прошлое МХАТа хранит много историй о несостоявшихся личностях, о загубленных судьбах, о человеческих и актерских трагедиях. Можно считать, что Владимиру Николаевичу еще повезло.