Сквозь века. Первая часть. Занятие «не хуже других» - Страница 1

Он шёл один по грязной дороге. Кованые сапоги. Пистолеты за поясом. Рубашка из тончайшего батиста, очень дорогого, не вполне белая уже, воротник надорван. Потёртые бархатные штаны модного лилового тона – и такой же камзол. Тяжёлый испанский плащ. Ношение полковой формы, разумеется, обязательно – но именно поэтому Харрада не в форме своего полка, а в светском платье. На груди – ладанка-оберег со святыми мощами – вещь, в бою совершенно необходимая. Левая рука – привычно-небрежно – на эфесе. Сзади тихонько топает рыжий Чинк. Умница Чинк. Дружище Чинк. Верный боевой конь.

Позванивает амуниция, брякают шпоры.

Ветеран. Доблестный воин Его Величества. Дон Михаэль де Ла Харрада, или, за глаза, Рыжий Чёрт.

Каким ветром занесло его сюда, зачем, что делает он на этой ненужной ему войне, будет ли он жив – и есть ли в том смысл… Зачем вообще он родился? Каково его предназначение, – да и есть ли оно вообще – это предназначение… Такие или столь же глубокие мысли отродясь ещё не посещали его кудрявую рыжую голову. Он был молод, велик ростом, силён, здоров, беззаботен. Он был счастлив – и даже не подозревал об этом.

Сегодня, несмотря на усталость и хорошую выпивку, ему охота пройтись.

Слева – мутный закат над голым полем, справа – хлипкие изгороди. Позади, уже далеко, – харчевня «Золотой Лев», дыра дырой, несмотря на название. Впереди, далеко за лесом, – военный лагерь, его, Михаэля, палатка (одноместная, не хуже офицерской), слуга – брюзга, походная грубая постель и, как пить дать, нетоплено.

Если б не вечерняя поверка – так и вовсе бы в полк не возвращался – а пошёл, например, к Жанин, хорошенькой жене кондитера. Она всегда кормит его сластями. Но после вечерней зори запрещено покидать лагерь. Последствия – страшно подумать.

Вот разве после поверки сбежать незаметно. Повеса решил, что, пожалуй, так и сделает, если у костров сегодня будет скучно: то есть если не приехали маркитантки.

Он вступил в войска совершенно случайно, как, впрочем, почти все его товарищи, два года назад. Будучи девятнадцати лет от роду, сумел-таки уйти из-под отцовской опеки, из-под отцовской власти. Попросту сбежал. В чём был и куда глаза глядят. Рассчитывал наняться на корабль до Америки. И без малого через неделю, вполне закономерно, оказался посреди дороги: в довольно дорогой одежде, при дорогой шпаге, с парой очень дорогих лошадей, и – без денег и без выхода, между домом и морем. А главное – при слуге, который вот-вот поймёт, в какое дурацкое положение влип хозяин. Чёртов репей! Харрада уж и так и эдак гнал его от себя – от самого дома гнал. Настырный Ренато не отставал ни в какую. Понятно: боится вернуться домой один. Старого-то господина боится ещё больше, чем молодого.

Молодой господин судорожно соображал, что же предпринять для «сохранения лица». Времени до обеда и, следовательно, до разоблачения оставалось совсем немного. Гордость позволила бы Михаэлю, потомственному дворянину, не есть самому. Но не позволяла не накормить слугу. Продавать же что-то «с себя» – значит признать, что нуждаешься. Немыслимо.

Выручили вербовщики. Очень выгодное предложение: «призовая выплата» – сразу на руки, как дворянину, за вступление в полк. Плюс довольствие, экипировка, регулярное жалованье, содержание одной лошади. Плюс «воинские» – за каждое крупное сражение, если оно выиграно, разумеется. А главное – огромная честь служить в кавалерии элитного гвардейского полка. Он нужен королю! Вступление со своим конём только приветствуется.

Кроме того, вступив в войска, сын лишает отца всяких прав на себя. Теперь он принадлежит армии. Вот так!

Дон Михаэль решил свои проблемы, отправившись с нарядом вербовщиков, так кстати подвернувшихся, – и в расположении полка подписал контракт со Штурмовой Белой ротой: и чести больше, и оплата у штурмовиков – дворян максимальная, а срок службы меньше. И капитан Белой роты де Вилла-Лобос раздражал его менее других, что тоже важно.

Его записали. Но прежде чем причислить к элитным частям, сильно и незаслуженно обидели глупой просьбой снять камзол и рубашку – «дабы убедиться, что физически он развит не хуже, чем прилично дворянину его возраста».

Харрада взбесился! Но подчинился. Ему, как и всем, пришлось, стиснув зубы, пересилить себя и не скандалить: армия – это армия; деньги нужны были до зарезу – а теперь вот ещё и долги проклятым вербовщикам.[1]

Мало того, что он должен был, как урод в цирке, хвастать собой – так от него ещё потребовали ответа на совершенно неумный, нелепый, неуместный, по его разумению, и оскорбительный вопрос: какого рода оружием он владеет! А то по нему не видно?! Что «родился» с мечом и в седле. Что силён и опасен! Чертовски опасен! Да против него любой из этих здесь – просто курёнок!!!

Харрада терял терпение.

– Я похож на человека, не владеющего каким-то оружием?! – невежливо, вопросом на вопрос, тихо, сквозь зубы отвечал он, уже едва сдерживая себя.

Капитан Штурмовой роты всё понял.

– Я беру Вас, – быстро сказал он, явно опережая формальности. – Мне нужны такие люди. Запиши, голубчик…

– Но положено вписать, каким именно… – встрял писарь, пытаясь восстановить порядок.

Лучше бы он молчал.

В ту же секунду щеку и ухо ободрал ему, и воткнулся глубоко в стену стилет. Три свечи в канделябре распались на три огрызка каждая, рассечённые выхваченной у дежурного офицера шпагой, тот и пискнуть не успел. Стол проломлен ударом огромного кулака и опрокинут, стул из-под писца вышиблен. Капитаны отброшены в сторону – и на них предупреждающе-грозно нацелено смертоносное жало шпаги. Невесть когда позаимствованный у одного из них пистолет упирался дулом прямо в наглый любопытный нос помертвевшего бумагомараки. Пистолет, отнятый у другого, торчал у буйного новобранца за поясом. Сапогом буйный новобранец наступал писцу на грудь. Погром занял ровно полторы секунды – как ураган прошёл. Внезапно наступившая звенящая тишина казалась нереальной.

Харрада смотрел обидчику прямо в глаза, и рука его не дрожала.

Теперь он соизволил заговорить (он уже вполне овладел собой, хотя и не остыл ещё). Обвёл собравшихся тяжёлым взглядом и спросил тихо и зловеще:

– Ещё?

Арестовать дебошира не попытались, о чём он втайне даже пожалел: хорошая получилась бы драка. Капитан ладонью вверх протянул руку – за пистолетом – и сказал:

– Нет достаточно, благодарю Вас. – И писарю: – Подбери свои бумажки, кретин, сядь за другой стол и пиши: все виды оружия, в совершенстве. И считай, что легко отделался. Перебьёшь ещё раз – велю выпороть и прогоню с места. Пиши. Белая рота. – Потом пожал полуголому великану руку и сказал: – Вы мне нравитесь.

На что тот, не отводя ясного взгляда голубых глаз, холодно и нагло заявил:

– А вы мне – нет, – и добавил раздражённо: – Порядочки тут у вас!

Обиженный лейтенант с возвращённой шпагой сделал было попытку реабилитировать себя в глазах начальства, объяснивши нахальному новичку в двух словах, что армия – это дисциплина. Широко осклабившись, Харрада ответил ему:

– Выйдем? – и тот побелел: чёртов верзила справился с ним голыми руками – а на выходе ему вернут его оружие. Побелеть-то побелел, но, молодец, не опозорился, за эфес схватился:

– Да я тебя…

– Господа, господа, вы в штабе! – прикрикнул на смутьянов капитан Белой роты. – Соблюдайте приличия. Поединки запрещены. – А капитан Чёрной Разведроты Париетас для доходчивости повторил: армия – это дисциплина. И начал расписывать, как много зависит от дисциплины. На что Михаэль ничтоже сумняшеся отбрил «не своё» начальство, указав на писаря, всё ещё размазывающего по щекам кровь и слёзы: