Скверна - Страница 27

– А как же Ути с ее камнем? – сдвинула брови Фламма.

– Так же, как те свеи, которым ты не успела отомстить, – ответил Алиус. – К тому же я не Слуга Святого Пепла. Я – угодник и…

Он поймал взгляд Фламмы, в котором было все – и усталость, и боль, и облегчение, и тревога, – и добавил:

– И уже не только угодник.

Вечером Глеба увела лошадей, а Кама спряталась за башней угодника, где на узкой тропе, ведущей к пустой дозорной будке и еще выше в скалы, стала выковыривать ножом камни из утоптанной земли, чтобы похоронить мертвеца. К счастью, его самого Глеба наказала не трогать, хотя вряд ли это успокоило принцессу так уж сильно. Хозяйка Эсоксы изменилась сразу же, как только известия о гибели ее подопечной и правителей Даккиты дошли до Кагала. Она стала говорить тише и короче. И в ее движениях появилось что-то от дикого зверя, от старой, многое повидавшей кошки, зубы которой еще не выпали, а в мышцах имеется если и не свежесть, то сила. Выдолбив яму, Кама вытащила из ножен меч своего наставника, меч, которому теперь было суждено остаться с нею, и стала разминаться. Долгая дорога от Ардууса до Мануса, затем до крепости Ос, опять до Ардууса и вот теперь до Кагала и дальше, неизвестно куда, не оставляла времени для упражнений. А ведь они не только держали ее в готовности к любым испытаниям, они же и возвращали ей спокойствие. Или его видимость. Вот и теперь, хотя даже сюда, на узкую каменистую тропу, забирающуюся выше башни угодников, доносился отвратительный запах гниющей плоти, в голове и груди появлялась свежесть.

Город как будто замер. Кама видела сверху все те же улицы, площадь, опустевшую к полудню, четыре башни, в одну из которых из-за нее пришла смерть, улочки, уходящие в сторону Абуллу. Колокол больше не звонил, но ей казалось, что, если бы даже он надрывался, все равно никто бы не вышел из домов. Город спал или затаился в ожидании чего-то еще более страшного, чем то, что уже случилось. Разве только редкие водоносы катили свои тележки от дома к дому да немногие бродяги шныряли в поисках нехитрой добычи. Один из них уже с получаса волок двухколесную арбу чуть ли не к самому основанию башни угодников. Арба, как показалось Каме, была пустой, но давалась бродяге нелегко, хотя виной тому, наверное, была бутыль с вином, к которой он прикладывался через каждые десять шагов. Порты и куртка бродяги были грязны, волосы коротки и спутаны, как могут быть спутаны щетки для чистки войлока, лицо то ли покрыто коркой от ссадин, то ли грязью, а сапог не было вовсе. Сумрак уже опускался над городом, Кама приготовилась спрятаться за валуны, что лежали сразу за коновязью, когда до нее донесся голос Глебы.

– Где ты, принцесса? Как тебе мое новое платье? Похожа я на пьянчужку-могильщика?

– Никогда не встречала похожего, – призналась, выходя на дорогу, Кама. – Да и не знакома ни с одним. В Дакките я могу полагаться только на тебя.

– А я на тебя, – подперла колесо арбы камнем и устало присела Глеба. – Что, конечно, не может обещать нам спасения…

– Что там? – кивнула на тонущий в сумраке город Кама.

– Плохо, – пожала плечами Глеба. – Так же, как во всей Дакките. Насколько я поняла, в полдень была коронация Фамеса, но подробности все еще неизвестны. Ну, кроме объявленных. Мы с тобой убийцы. И кстати, Скурру Сойга тоже приписали нам. Точнее, наемным убийцам, которые проникли в замок и убили королевскую чету, Эсоксу, а потом и Скурру Сойга. Наняли их мы.

– Зачем нам это? – не выдержала Кама.

– Не знаю, – пробормотала Глеба. – Но кое-что настораживает. Эсоксы не могло быть в замке. Однажды она разлюбила его навсегда… Хотя…

– Побежала к матери или к отцу? – предположила Кама.

– Не знаю, – задумалась Глеба. – Открыть глаза на собственного сына отцу – обрушить его жизнь. Сказать то же самое матери – убить ее. Даже если и тот и другой внемлют происходящему. Нет, это не для Эсоксы. Она не хотела, чтобы о мерзости брата было объявлено от ее имени. Надеялась, что рано или поздно Фамес проявит себя, но в присутствии отца он всегда умел быть выдержанным, учтивым, даже доброжелательным.

– Я немного помню его… таким, – прошептала Кама.

– И это говорит о том, что он еще хуже, чем может казаться, – покачала головой Глеба. – И о том, что Эсокса могла решиться. И тогда… Значит, так. В городе все замерли, ждут известий. Готовы ко всему. От войны с кем угодно, до прихода в Даккиту белых.

– Белых? – не поняла Кама.

– Так здесь называют послушников Храма Света, – проговорила уже в полной темноте Глеба. – Они служат в белых балахонах. Без единого пятнышка. Олицетворяют этим чистоту своего покровителя. Храм Света – это Храм Лучезарного, и все это знают, но для успокоения взволнованных сами о своем храме храмовники говорят как о доме скорби убиенных губителем и о нем самом, как о нечаянной жертве. Ну и, конечно, молятся за искупление совершенного им.

– Я слышала, что Храм Света славит Лучезарного и предрекает его возвращение! – вспомнила Кама.

– Приближает его, – твердо сказала Глеба. – Уж не знаю как, но приближает. Покойный король Даккиты поддался давлению атерских королей востока и впустил в Абуллу магический Орден Тьмы. Якобы ради магической полноты. Хотя уже и Орден Луны всегда был темнее некуда… Но если Фамес впустит в Даккиту белых… Они наведут тут свои порядки. Нам нужно торопиться в Баб.

– Как мы выберемся? – спросила Кама.

– Ты еще не поняла? – спросила Глеба. – Я нашла выгонщика лошадей, точнее, его сына, передала наших лошадок в табун. Парнишка погнал их на южные предгорные луга. Думаю, что завтра они уже будут на месте, это недалеко. А вот нам покинуть город не так легко. Магию использовать нельзя. Пробиваться с боем – бессмысленно. До Баба четыреста лиг, ширина долины – где-то полсотни лиг, а в основной ее части – двадцать или того меньше. Ухоженные леса и рощи Даккиты прочесать гребнем стражи – нечего делать. Мы должны уходить тихо. И без магии.

– И как же? – сдвинула брови Кама. – Я должна притвориться мертвой?

– Я могильщик, ты мертвец, – объяснила Глеба. – Или ты думаешь, я зря волосы обрезала? Вымазалась в грязи, надела на себя вонючее тряпье, позаимствовала тележку у настоящего могильщика? Пью вот теперь, чтобы от меня с утра за десять шагов било хмельным остатком? Настоящего могильщика пришлось хорошенько споить. Так что в себя он придет не ранее чем через пару дней. Радуйся, что среди кагалских могильщиков нашелся пьянчужка, – Глеба поморщилась, разглаживая тряпье на утянутой груди. – Зато расходы были только на вино и на выпас лошадей. Все прочее имелось в готовности, включая покойников, которые уже залежались у моего могильщика в его же сенях. Кто-то ведь должен заниматься бродягами? Да, дорогая, бродяги случаются даже в Дакките. И иногда они умирают. К счастью, мертвец у нас свой.

– Да уж поняла, – покосилась на башню, от которой тянуло тленом, Кама. – Но разве я похожа на мертвеца?

– Будешь похожа, – заверила Глеба. – Дам тебе ночью сонной травы, уснешь до следующего вечера. Я тебя переодену в тряпье нашего собственного мертвеца, приложу к ладоням и лицу его гнилую шкуру. Никто не отличит и присматриваться не будет. А к тому времени, когда ты придешь в себя, успею ополоснуть тебя в придорожном ручье.

– А это что за дорога? – после долгой паузы, во время которой ей пришлось справиться с приступом тошноты, спросила принцесса. – За башней, где я приготовила яму для останков? Почему на ней заброшенный дозор?

– Этой дорогой мы не пройдем, – сказала Глеба. – Она ведет в мертвый город. Алу он называется. Три сотни лиг трудного пути через горы до того места, где и по сей день сияет бездна, сделавшая из цветущей страны – Сухоту. И сухотные твари. И еще четыре сотни лиг до ближайших араманских застав. Не пройдем. Нет ни припасов, ни смысла. Потому и дозор заброшен. Ни туда, ни оттуда ходоков нет.

– Тогда я лягу без сонной травы, – отчеканила Кама. – Ведь меч будет у меня под рукой?