Скуки не было. Вторая книга воспоминаний - Страница 15

Когда она обращалась со своими открытыми письмами к Шолохову и гонителям Пастернака, таких колебаний у нее не было.

А тут – были.

Вызваны они были, как это видно из только что прочитанных нами ее дневниковых заметок, не только собственными ее сомнениями в необходимости такого демарша, но и реакцией некоторых (и даже многих) близких ей людей, всегдашних неизменных ее единомышленников:

Е. А. – это Евгений Александрович Гнедин, человек редкого мужества и благородства, промыкавшийся по сталинским тюрьмам и лагерям свои семнадцать лет и сохранивший (в отличие от многих) ясный ум и «душу живу». А Вениамин Александрович Каверин в эти самые дни (25 января 1968 года) написал и пустил в Самиздат Открытое письмо Константину Федину, на весь мир объявив, что разрывает с ним полувековую дружбу из-за постыдного поведения этого «Комиссара собственной безопасности», как его тогда называли, в деле Солженицына.

С мнением этих людей она не могла не считаться.

Да и сама, как она замечает в этих своих дневниковых записках, предпочла бы топтать Сурова и Софронова, а не Маргариту, которая, какой бы она ни была, всё же принадлежала к «либеральному лагерю». Получалось, как в знаменитом тогда стихотворении Межирова «Артиллерия бьет по своим»:

К тому же, в своем ответе на ее первое (пока еще личное) письмо Маргарита утверждала, что Л. К. неправильно поняла и истолковала смысл и пафос ее стихотворения. Что оно – не на общую, а на личную тему. Это не наш, общий, а только ее личный счет «оплачен и оплакан». Так что Норильск и Потьма, Караганда и Магадан, подвалы Лубянки и Шпалерной, и вообще всё, что Лидия Корнеевна в своем открытом письме обозначила словом сталинщина, тут не при чем.

Это она, конечно, лукавила. И сама прекрасно знала, что лукавит.

Почти полувековой давности номер «Нового мира» с тем ее стихотворением у меня, конечно, не сохранился. И сейчас, когда для этих моих воспоминаний оно мне понадобилось, пришлось разыскивать его в Интернете. Отыскал я его там без труда. Но этот интернетовский текст от того, новомирского, несколько отличался.

Четверостишие, которое в том, новомирском варианте начиналось словами «Мы были молоды, горды, а молодость – из стали…», теперь выглядело так:

С чего бы это ей вдруг понадобилось отредактировать эту строфу, поэтически ничуть ее не улучшив (скорее даже ухудшив)?

Догадаться нетрудно.

За строчкой «А молодость из стали» – даже не в подтексте, а ЗА текстом – маячила рифма: «Сталин». И этот след, указывающий на истинный смысл стихотворения, ей надо было замести.

«Алигер ездит по друзьям, плачется, моего письма не показывает, но называет его грубым и ужасным», – замечает в своих дневниковых записках Лидия Корнеевна.

Эти ее друзья, к сочувствию которых она взывала, к числу друзей Лидии Корнеевны не принадлежали. Они не были людьми одного круга. Но круги пересекались. И жалобы Маргариты, смысл этих ее жалоб до нас доходил. (До меня он мог дойти от того же Евгения Александровича Гнедина, с которым у меня были свои отношения, или от Ирины Эренбург).

Из тех жалоб Маргариты на злые козни Лидии Корнеевны, которые до меня докатились, больше всего меня поразила одна. Это была даже не жалоба, а – благородное негодование. Пустив свое письмо в Самиздат, говорила она, Л. К. поступила непорядочно: «Она же знает, что я не могу ей ответить тем же!»

Вот, значит, почему уже в своем ответе первое, личное письмо Лидии Корнеевны она так возмущалась тем, что оно было напечатано на машинке. Порядочные люди, поучала она, личные письма пишут от руки, и она, Маргарита, всегда только так и делает.

То, что свое письмо Лидия Корнеевна прежде чем его отправить перепечатала на машинке, сразу внушил ей подозрение: уж не собирается ли эта бешеная старуха сделать его открытым? И это ее напугало.

Тут надо сказать, что перепугалась она не зря.

Вот так же сто лет тому назад перепугался директор императорских театров Гедеонов. Он распорядился не выплачивать московским актерам какие-то причитавшиеся им деньги. И те отправили к нему депутатом старейшину цеха Михаила Семенович Щепкина. Выслушав старика, Гедеонов решительно ему отказал. Щепкин сказал, что будет жаловаться министру. Гедеонов дал понять, что это нимало его не заботит. «В таком случае, – сказал Щепкин, – нам остается один выход: пожаловаться в «Колокол», Герцену». И этот аргумент подействовал: напуганный такой перспективой, Гедеонов распорядился деньги актерам выдать.

Самиздат был нашим «Колоколом».

Не случайно, решившись сделать свое личное письмо Маргарите открытым, то есть пустить его в Самиздат, Лидия Корнеевна сперва назвала его – «ПИСЬМО В «КОЛОКОЛ», и только потом, по чьему-то совету, сменила это милое ее сердцу заглавие на другое, несравненно худшее. («Не казнь, но мысль. Но слово»).

Всё это я к тому, что испуг Маргариты Иосифовны при мысли, что обращенное к ней письмо Л. К. попадет в Самиздат, был понятен. Но в докатившихся до нас ее жалобах («Порядочные люди так не поступают, ведь она же знает, что я не могу ей ответить тем же…») была и своя комическая сторона.

Ее стихотворение было напечатано в журнале стотысячным (если не более того) тиражом. А в распоряжении Лидии Корнеевны была только пишущая машинка «Эрика», которая берет «четыре копии».

Алигер была, как выражались герои Зощенко, – «кавалер и у власти». За ее спиной были «армия и флот», и вся пропагандистская машина великой ядерной державы, а у Лидии Корнеевны только вот эти жалкие «четыре копии». Немудрено, что жалобы Маргариты на «непорядочное» поведение обидчицы, нечестно использующей в идейном споре своё преимущество, вызвали у меня юмористическую, сатирическую реакцию.

Вот этой своей сатирической реакцией я и поделился с Борисом.

В существо спора, разговаривая с ним на эту тему, я старался не входить, поскольку у меня были все основания опасаться, что в этой расколовшей «либеральный лагерь» дискуссии ему будет ближе позиция Алигер.

Если уж даже такие люди, как Евгений Александрович Гнедин и Вениамин Александрович Каверин ей сочувствовали и считали, что Лидии Корнеевне, быть может, не стоило бы на нее нападать, то Борису сам Бог велел заступиться за Маргариту. Они были старше, а он был ее сверстником, человеком того же поколения, от имени которого выступала она.

И он тоже вполне мог бы сказать, что –

Не такими, конечно, словами, без этого ее фальшивого, ложного пафоса:

Он на эту тему высказывался иначе: