Скрипка некроманта - Страница 11

Жалко было глядеть, как Никколо складывает покрывальца своей скрипки, как запирает их в футляре. Старый Манчини подошел к нему, обнял, поцеловал и, повернувшись к Маликульмульку, сказал по-немецки:

— Это мой младший сынок, он родился таким слабеньким… Жена еле выходила его… Пресвятая Дева, что же я скажу моей бедной жене?

— Завтра же к вам пришлют хорошего доктора, — ответил Маликульмульк. — И пропажа скрипки — дело рук человеческих. Она найдется, уверяю вас.

— Нет, она уже никогда не найдется. Ее унесли духи, которые на посылках у маркиза ди Негри. Она полна жизни, а мой бедный сынок отдал ей душу… Прощайте, синьор.

— Прощайте, — сказал по-итальянски Никколо и посмотрел в глаза Маликульмульку огромными несчастными глазами — черными, как полагается итальянцу. Он и на вид был совсем хвор — еле держался на ногах.

— Мы обойдемся без провожатых, — буркнул Риенци. — Мы сами отлично усадим наших дам в экипаж, если он уже подан. Будь проклят этот замок — он погубил мальчика.

— Поезжайте сперва вы вчетвером и присылайте за нами экипаж, — по-итальянски сказал певцу Манчини. — Никколо должен выпить лекарство и немного посидеть, я хочу убедиться, что оно подействовало. Потом я привезу его.

— Тебе не следовало соглашаться на это выступление, Джузеппе, — по-итальянски же ответил Сильвани. — Никколо играл прекрасно, лучше он уже не сыграет никогда. Скрипка поняла, что больше ей здесь делать нечего, она взяла все и может возвращаться к своему сумасшедшему хозяину. Если какой-нибудь висельник восстанет теперь из могилы и будет убивать врагов маркиза — это твоя вина, Джузеппе!

Маликульмульк хотел по-итальянски же возразить, но не нашел нужных слов.

Певцы с нарочитой галантностью пропустили в дверь дам. Дораличе шла, как гренадер, задрав нос и показывая максимальную степень презрения к Рижскому замку и его обитателям. Аннунциата держалась поблизости от Никколо. Уже в коридоре она обернулась и посмотрела на Маликульмулька — он стоял в дверях и глядел вслед артистам.

Взгляд был испуганный и тревожный.

Маликульмульк остался ночевать в замке и утром был зван к завтраку.

Княгиня уже несколько остыла, но горничная Глашка, питавшая к философу некоторую склонность (совершенно невинную!) сказала тихонько, что ночью, после отъезда гостей, шуму было много. Все гостиные и прилегающие к ним помещения на всякий случай обыскали.

— Я готова биться об заклад, что это работа магистратских немцев! — сказала Варвара Васильевна. — Не удивлюсь, если сегодня же в гнусной газетенке появится известие о краже.

Она имела в виду «Rigasche Anzeigen», которую не читала — как большинство дам, не хотела пачкать пальцы в типографской краске, однако приписывала этому изданию все слухи и сплетни, гулявшие по Лифляндии и Курляндии.

— Это опасная шутка, душенька, — возразил князь. — Если скрипка будет найдена и выяснится изобретатель этой проделки, судьба его будет печальна.

— А если не будет найдена? Иван Андреич, что ты там толковал про нечистую силу?

— Ваше сиятельство, итальянцы все как один полагают, будто человек, подаривший мальчику скрипку, связан с нечистым. Якобы скрипка должна была выпить из мальчика все силы и непостижимым путем вернуться к хозяину.

— Что ж его отец, видя, как угасает дитя, не отправил тотчас скрипку обратно к тому колдуну? — спросила возмущенная княгиня. — У Голицыных, слава Богу, довольно богатства, чтобы возместить стоимость проклятой скрипки, если она пропала бесследно! Но человек, убивающий собственное дитя ради денег… Такого человека следует проучить, и проучить жестоко! Степка! Приведи немедля Шмидта! Я пошлю его к итальянцам, пусть посмотрит мальчишку! А и ты, Иван Андреич, хорош! Тебе было велено заниматься итальянцами — где ты бродил?! Отчего не с ними был?!

Маликульмульк уставился в тарелку. Он понимал, что Варваре Васильевне опять нужно выкричаться. Но умом-то понимал, а судорога, прижимающая локти к бокам и вдавливающая голову в плечи, к уму отношения не имеет — ишь, все тело поджалось, до самых тайных уголков. Мужской крик так не действовал — этого Маликульмульк наслушался за карточными столами вдосталь. А женский внушал дичайший страх, терпеть этот страх не было мочи — он вдруг вскочил и, опрокинув стул, выбежал из столовой.

Свою вину он видел ясно — должен был, должен был! Сопровождать дивное дитя с его скрипкой чуть ли не в нужник! Следить за каждым шагом! Двери перед дитятей распахивать!

А когда скрипочку оставили ненадолго в комнате — сесть у дверей на табуретку и никого не пущать! Кстати, где же болтался казачок Гришка? Это ведь ему следовало быть при итальянцах неотлучно.

Вина и негодование перемешались в голове — от сознания, что совесть все же нечиста, Маликульмульк взялся преувеличивать все, до чего дотянулась возмущенная память, и таким образом делать из себя почти что невинную жертву княгининой злобы. К счастью, хватило его ненадолго.

Он забрался в башню, в свою разоренную и потому не запертую комнату. Там он почувствовал себя в безопасности, забрался в амбразуру и кое-как умостился на узком подоконнике. Немилосердно дуло, но он раскурил трубочку и почувствовал себя гораздо лучше. Дует — и ладно, главное, что княгиня не полезет сюда по шаткой и узкой лестнице.

Но в конце концов полегчало, да и сквозняк выжил его из убежища, Маликульмульк побрел вниз. Там, в сводчатых сенях, его и отыскал взволнованный Степан.

— Иван Андреич, вы вчера лекаря нашего не встречали? Все с ног сбились, их сиятельство кричать изволят…

— Нет, — подумав, отвечал Маликульмульк. — Я даже в комнату к нему стучался — не было… А нынче — стучать пробовали?

— Стучали, так комната заперта. И никто ничего не слыхал.

Маликульмульк подошел к окну, глядевшему в Северный двор, уперся ладонями в подоконник и нахмурился; странным образом сдвинутые брови помогали размышлять. Князь посылал его поискать Христиана Антоновича сразу, как только стало ясно, что скрипка пропала. В гостиных доктора не было, в комнате не было, не на поварню же он пошел! Хотя и сие возможно: понимая, что к позднему роскошному ужину его не пригласят, Шмидт мог потихоньку поужинать на поварне, чтобы не лечь спать голодным. Сам Маликульмульк частенько туда заходил.

Он отправился на поварню — все ж таки лучше ходить и что-то узнавать, чем сидеть без дела. И оказалось, что старичка доктора там ни вечером, ни утром не видели. Это уже становилось любопытно — ради какой же прелестницы Христиан Антонович не ночевал в замке? Сие — комическая сторона вопроса. А серьезная — когда и для чего он ускользнул из замка?

Чтобы аппетиту, разыгравшемуся от волнений, зря не пропадать, Маликульмульк немного ослабил поводья своей прожорливой ипостаси, Косолапому Жанно, которого уже дня три пытался удерживать в каких-то границах. А то бы и в парадный фрак было не влезть, не говоря уж о панталонах.

— Слава те Господи! — сказал Косолапый. — А что, Трофимушка, не осталось ли каши?

Поскольку пост окончился, кашу опять варили скоромную, заправляли шкварками и салом. Трофим велел вывалить два половника в большую миску, и Косолапый Жанно приник к этой миске с вожделением.

Он уж собирался просить добавки, но на поварню прибыл гонец от княгини. Варвара Васильевна сообразила наконец, где искать пропажу. Делать нечего — Маликульмульк отправился к ней в кабинет в надежде, что она уже малость поостыла. Не тут-то было — ее сиятельство, уже без крика, но с сердитой физиономией, желали знать, чем это занимался во время приема Косолапый Жанно, раз не удосужился присмотреть за музыкантами. И вспомнили заодно, что Шмидт так и не нашелся.

— Ваше сиятельство, на поварне его со вчерашнего дня не видали. Он и ужинать не приходил, — сообщил Маликульмульк. — Боюсь — не попал ли герр Шмидт в беду.

— Какая еще беда? Я другого боюсь — не выследил ли он для кого-то скрипку. Недаром он так радовался, узнав, что мы в Ригу на жительство перебираемся! Помяни мое слово — у него есть знакомства в магистрате. И он-то доподлинно знал, где будут помещены проклятые итальянцы! И все ходы-выходы в том крыле замка знал!