Скрипка для дьявола (СИ) - Страница 14

- Вы же устали, разве нет? – поддразнил премьера тот, проводя рукой по обтянутой белым хлопком спине черноволосого, проникая пальцами за пояс брюк и чувствуя стремительно пробирающиеся под рубашку искусные руки.

- Конечно, ангел мой... – выдохнул ему на ухо Эйдн, лаская губами шею и возбуждающе прихватывая зубами чувствительную кожу. – Но отдыхать я предпочитаю в раю...

- Неужели все итальянцы такие ненасытные? Мы ведь в Париже – проникнитесь хоть раз праздностью французов и их культурой!

- Ах, культурой?.. – понимающе поднял вверх брови Дегри, пригвоздив одной рукой запястья Париса к кровати над головой, а другой расстегивая последнюю пуговицу на рубашке и скользя кончиками смуглых пальцев по гладкой, упругой плоти живота, затем спускаясь ниже – на скрытые под костюмной тканью бедра, своими действиями заставляя любовника вскрикнуть, и, приоткрыв чувственные губы, закрыть глаза от удовольствия. – Именно это я и делаю, mon garçon (мальчик мой) – проникаюсь культурой французов... – он приблизил лицо к взволнованно дышащему Парису и провёл кончиком носа по его щеке, не прекращая своих ласк через плотную ткань. – Твоих любимых развратных французов...

- Я боюсь вас... а... иногда... когда вы... ммм... в таком... – слегка дрожа от возбуждения, запинаясь, прошептал Линтон. Ему не хватало воздуха и было жарко. – Разденьте меня... скорее...

- No(Нет), – Эйдн нежно укусил его за ухо, растравливая горячими прикосновениями твёрдые соски на груди юноши, чувствуя, как он сгорает от желания и нетерпения. – Скажи мне это на языке любви, ange (ангел).

- Aimez-moi… Prends-moi… (Люби меня... Возьми меня...) – вспыхнув ещё жарче, полупрошептал-полупростонал Парис, комкая в непослушных пальцах ткань покрывала.

Эйдн выпрямился с тонкой улыбкой на губах, поглаживая рукой бархатистую кожу на щеке и подбородке англичанина, ощущая его прижавшиеся к ладони губы и вкрадчивые, почти кошачьи ласки языком и мягкими, длинными ресницами.

Распалённый и дьявольски соблазнительный, почти обезумевший от собственного сладострастия и похоти – такого Париса он сейчас желал всем своим существом. И всегда боялся его в таком состоянии. О да, эта ночь будет именно такой – касающейся каждого нервного окончания полными электричества руками, имя которому – страх. Полный неосознанной нежности страх.

- Vous – ma peur (Tы – мой страх), – прошептал Эйдн, приникая к карминным, жаждущим поцелуя губам, освобождая юношу от тканных оков и чувствуя, как изящные аристократичные пальцы варварски срывают с него одежду, вслед за этим стремительно и властно блуждая, ощущая и исследуя его тело, терзая кожу в пытке блаженства.

- «J’aime … amour …» («Люблю...люблю... ») – шептал, прижавшись к нему в ночной тиши, падший от его рук золотоволосый ангел, со ставшей в его объятиях грешной плотью.

- Мой желанный... – придерживая Париса за талию, едва слышно промолвил ему премьер, наслаждаясь знойной близостью уст и дыхания, опершись другой рукой о кровать и скользя пальцами вдоль изысканных изгибов спины и ягодиц полусидящего на нем эфеба. Погружение в горячее, любимое тело... знакомые и неповторимые по тембру сладостные возгласы... спутанные влажные волосы, и слишком короткая для полного утоления разгоревшейся жажды парижская ночь. Забудем пока об этом...

- Je t’aime…

- Я слышал ночью странные звуки, сир, – сказал Лоран, забираясь в экипаж. Перегнувшись через сложенную гармошкой кожаную крышу, он уставился на меня своими бездонными, как ночное небо, глазами.

- Вот как... – рассеянно пробормотал я в ответ, устраивая в сундуке на запятках свой клетчатый саквояж. – Должно быть, тебе приснилось. Или это были звуки с улицы. Париж не спит даже ночью... – я запрыгнул следом за Морелем и устроился на сиденье напротив него. Отъезжать из Парижа мы должны были через пару минут.

- Нет, они доносились из-за стены, – промолвил Лоран, как-то странно, словно обвиняюще глядя на меня. – Из номера вашего наставника.

- Не знаю. Я ничего не слышал! – фыркнул я, зевая и бессовестно кривя душой.

Разумеется, всё я слышал и даже знал причины, в отличие от наивного Лорана. Поэтому не мог всю ночь сомкнуть глаз. Отрывочные, громкие, и редко слышимые, но возмутительно непристойные звуки. Но, несмотря на это, я – раз за разом видя Париса и Эйдна, не мог испытывать к ним отвращения. Почему? Чем они в эту ночь отличались от грязных похотливых животных?

Этому я пока не мог подобрать внятного названия, но знал, что отличались – и очень сильно. Мой разум отказывался систематизировать философию этих отношений. Систематизировать – значит понять. Понять – значит осознать все стороны её сущности, в том числе и положительные. Осознать – отчасти принять. Принять – почти полюбить. Я был не готов к этому.

Наконец, явились Парис и Эйдн со своими чемоданами. Пока Дегри отдавал швейцару распряжения касательно погрузки багажа, Линтон поднялся в экипаж и сел на то же коричневое кожаное сиденье, что и я.

- Доброе утро, господа. У вас усталый вид, – заметил он.

Меня так и подмывало фыркнуть в ответ, что после таких ночных концертов другого вида и не бывает, но сдержался, закусив нижнюю губу.

- Да, плохо спалось, – только и произнес я. – Должно быть, луна влияет. Недавно читал в одном из обозревателей, что это связано с водной средой в организме.

- О да, приливы и отливы в полнолуние – это естественное природное явление. И мы – люди, не исключение, – ответил Парис, – Лоран, ты впервые уезжаешь заграницу, или тебе прежде приходилось путешествовать?

- Впервые, месье, – сказал Морель, плотнее закутываясь в тёмно-фиолетовый плащ с воротником-стойкой из толстого бархата. На улице стоял утренний холод осенней поры, да и час был ранний. – Я даже в остальных городах Франции не бывал, только в Париже.

- Какой ужас, – послышался голос за стенкой экипажа, и в повозку забрался Эйдн. Кучер стегнул лошадей, они тронулись в путь. – И вы ещё не деградировали, друг мой? Феноменально, – несмотря на неучтивость, даже грубость этих слов, произнесены они были будничным, необижающим тоном. Обыкновенная констатация факта в духе Дегри.

Француз переместил взгляд с Париса на балетмейстера и просто ответил:

- Да, сир.

- Если выучишься как следует игре на скрипке, то сидеть на месте тебе не придётся – будешь гастролировать по всей Европе. Цыгане класса люкс.

Я не удержался и тихо хихикнул в рукав, слыша громкое насмешливое фырканье Париса. Порой мне казалось, что Эйдн вовсе не из аристократов – такими незамысловато-наглыми были его шуточки.

Вдруг я заметил, что Лоран резко побледнел и сжал в пальцах уголок плаща.

- Лоран, что с тобой? – слегка подавшись вперед, спросил я. Все обратили свой взгляд на юношу и он, выпрямившись, пробормотал:

- Ничего страшного... Всего лишь слегка замутило. Должно быть, из-за недосыпа.

Я хотел было спросить у него ещё что-нибудь, чтобы увериться, что ему не становится хуже, но Морель метнул в мою сторону такой пронзительный взгляд, что я передумал. Он хотел, чтобы его оставили в покое и не донимали расспросами. Между тем, моё до этого момента спавшее любопытство пробудилось и начало покалывать раскалённой иголкой каждую клетку тела – что же такого было в словах Эйдна, что Лоран вдруг так заметно отреагировал?

А он, отвернувшись, смотрел на проносящийся мимо пейзаж: площадь, сады, особняки, ранних прохожих. Красновато-каштановые волосы, прекрасно контрастирующие с чернильным цветом плаща. Неизменнный футляр со скрипкой в побелевших пальцах. Задумчивый, поглощающий всё вокруг жадный взгляд. Словно он прощался с родным городом и желал отпечатать на своей сетчатке, как в мокрой глине, каждую незначительную мелочь.

Он был далёк, бесконечно далёк от меня, и одновременно всегда присутствовал рядом. Почти отвергал. Почти принимал. Так, что я больше не ощущал своего одиночества, забыл про отчаяние.

О нет, это был совсем не ребёнок – не несмышлёный подросток с уймой бурлящих гормонов. В некотором плане он был даже взрослее меня, как это ни печально признавать. Боже, ещё и эта стена безмолвия!.. Ну почему он ничего не хочет рассказать мне?!