Скрипач (СИ) - Страница 9
Ганс удивленно смотрел на всех этих людей, которые слушали его с таким трепетом и наслаждением. Конечно, он не играл для них так, как играл, например, солнечными осенними днями и могилы матери, но в его музыке было нечто такое невесомое, легкое, едва уловимое, трепетное, живое, дрожащее, как дыхание природы, которое мальчик слышал в осеннем лесу.
Порой юноша пытался угадывать настроение того или иного прохожего и специально начинал играть мелодию, которая отразила бы его чувства. Тогда прохожий,несомненно, оборачивался и будто бы спрашивал взглядом: «Как ты это делаешь? Как у тебя получается сыграть то, что у меня на сердце?»
Тогда Ганс только улыбался и продолжал играть.
Через некоторое время у юноши набрались постоянные слушатели, которые даже порой приносили с собой небольшие складные стулья, расставляли их на площади и усаживались поудобнее, чтобы послушать нескончаемый музыкальный концерт, который длился с утра до самого вечера. Особенно юноше запомнился один пожилой мужчина – он был всегда одет в аккуратный плащ, из-под которого виднелся серый пиджак, застегнутый на одну верхнюю пуговицу. Мужчина слегка прихрамывал на правую ногу, поэтому постоянно появлялся с тонкой изящной тростью в руках, которая легонько постукивала о тротуарный камень.
Этот человек появлялся каждый день строго в девять утра, слушал игру мальчика полчаса, а затем уходил, чтобы снова появиться уже около семи вечера. Ганс сначала долго не мог понять, чем же таким особенным этот мужчина выделялся из толпы, но однажды он заметил вот что: простые зеваки обычно слушали музыку с широко распахнутыми от удивления глазами, восторженно хлопали и иногда даже кричали, сбиваясь поплотнее в толпу как можно ближе к скрипачу. А этот пожилой мужчина всегда стоял поодаль, слушал, сосредоточенно прищурившись, и не сводил слишком ясного и вдумчивого для его лет взгляда с лица юноши.
Однажды вечером этот человек, казалось, специально пришел попозже, чтобы дождаться конца игры. Когда Ганс завернул скрипку в черную ткань и собрался было уходить, мужчина легонько придержал его ручкой трости за плечо и окликнул.
Юноша попытался показать жестами, что он не сможет поговорить с уважаемым господином, но тот все же пожелал вести беседу.
- Я слушаю вашу игру, молодой человек, уже больше месяца. И с каждым днем я удивляюсь вашему таланту все больше и больше. За эти тридцать с лишком дней мне не довелось прослушать ни одной повторной мелодии, но, насколько я наслышан, музыка на этой площади не смолкает ни на минуту с рассвета и до вечера. Вы должны понимать, что ваше положение в обществе нельзя назвать приемлемым, но я все же не могу не предложить вам одну вещь. Вы, должно быть, не знаете, что я известный театральный режиссер, но я поведаю вам. Честно признаться, в моем театре я главный, – мужчина лукаво улыбнулся, – и, основываясь на этом, могу твердо заявить: с музыкантами у нас дела обстоят очень плохо. Никто не задерживается в оркестре больше двух-трех недель, да и оркестра как такового у нас нет, поэтому, осознавая, конечно, всю тонкость данного дела, я осмелюсь предложить вам поступить на службу музыканта в нашем театре. Насчет денег не переживайте. Понимая ваше положение, я обещаю вам позаботиться о повышенном жаловании. С репертуаром театра вы будете ознакомлены в ближайшее же время и, если удастся, я надеюсь, что удастся, мы справим для вас новую квартирку. А пока вы сможете пожить в любой комнатке здания театра, ну, конечно, если они вам приглянутся…
Ганс задумчиво слушал речь незнакомца, опустив глаза и разглядывая камни под ногами. Неужели, он всерьез предлагает юному шестнадцатилетнему музыканту серьезную работу в театре? Ведь там же все так… так красиво, изящно, утонченно, так не для него…
- Надеюсь, вы согласны? – спросил мужчина, чем окончательно ввел Ганса в сомнения.
Юноша до сих пор помнил все произошедшие недавно события. Они не выходили из его головы ни на минуту. Разве что музыка помогала ему отвлечься на совсем недолгое время, а потом все тяжелые воспоминания возвращались вновь.
Видя смущение юноши, пожилой мужчина все-таки продолжил свою речь.
- Я вижу, вам надо поразмыслить над моими словами. Надеюсь, одного дня вам будет достаточно. Завтра вечером я буду ждать вас здесь, на площади. Тогда все и обсудим.
С этими словами мужчина вежливо откланялся, приподняв на прощание шляпу.
- Доброй ночи, – сказал он и медленно удалился прочь по узкой улочке.
А Ганс Люсьен тем временем все стоял, сжав в одной руке сверток темной материи, и не знал, что делать ему дальше.
Смеркалось. Небо потемнело, принимая при этом красновато-лиловый оттенок. Рваными полосками разбегались по этому сочному фону темные облака. Ганс шагал по узким улочкам, плутавшим между кирпичными домами. Он не спешил возвращаться на свой пыльный чердак, поэтому хотел подольше погулять по городу и подышать прохладным вечерним воздухом и подумать.
Ганс редко бывал в этой части города. В течение трех прошедших лет, что он жил тут, юноша практически не выходил никуда с проклятых угольной шахты и пристани, разве что на городской рынок. А после того злополучного события на старой барже и недели, проведенной на чердаке, юноша начал потихоньку возвращаться к жизни и прогуливаться ночами по городу, хоть и видел порой по сторонам выпученные глаза надсмотрщика с шахт.
Глубоко вдыхая ночной воздух полной грудью, Ганс оглядывался по сторонам и отмечал все новые и новые детали. Где-то была оставлена на ночь распахнутой форточка, где-то окно не было задернуто плотной тяжелой шторой, где-то цветок криво стоял на подоконнике и готов был тут же съехать вниз и с громким треском разбиться о серые камни. Юноша внимательно разглядывал резные каменные фигурки, украшавшие балконы и крыши домов, как вдруг до его слуха донесся голос. Ганс прикрыл глаза и медленно повернул голову в направлении звука.
Нежная мелодия лилась из одного из открытых окон. Зажмурившись, юноша двигался на звук, инстинктивно отшатываясь в сторону, когда слышал, как тихонько гудит кирпич, из которого построены все дома в округе. Через несколько шагов он уже мог четко различать произносимые слова.
«Здесь», – шепнул Гансу внутренний голос.
Юноша остановился, приоткрыл глаза и посмотрел вверх. Он стоял перед небольшим двухэтажным домом, стены которого были аккуратно побелены, видно, совсем недавно. Окно на втором этаже было распахнуто настежь. Ветер колыхал легкие прозрачные шторы из голубоватого тюля.
Ганс слышал пение. Пение девушки, которая аккомпанировала себе на фортепиано. Юноша, может быть, не обратил бы внимания на эту музыку ночи, но…
Это была та самая элегия. Любимая элегия его матери.
С каждой секундой, вслушиваясь в музыку, Ганс вспоминал свою мать. Ему казалось, будто бы в каждой ноте, в каждом звуке неведомо присутствует частичка его ласковой, нежной, задумчивой, заботливой, трепетной, чувствительной, впечатлительной, любимой матери.
Юноша огляделся по сторонам. Увидев невысокое, но крепкое ветвистое дерево, Ганс Люсьен парой ловких движений взобрался на него и оказался почти у самого окна. Заглянув внутрь дома через тонкую занавеску, в полумраке комнаты юноша различил силуэт молоденькой девушки. Золотистый волосы легкими кудрями спадали до пояса; худые, белые, как подснежник руки то и дело взмывали вверх и опускались на клавиши; тонкий стан был объят легкой накидкой; босые ноги едва касались холодного пола. Она сидела за фортепиано спиной к окну, так, что Ганс не мог видеть её лица. Но этого и не требовалось.
Очарованный искренностью пения и красотой незнакомки, Ганс, широко распахнув глаза, с удовольствием наблюдал, как девушка играет. Наслаждаясь музыкой, Ганс не заметил, как случайно обломил небольшую ветку дерева, на котором притаился, опершись на подоконник. Девушка услышала, как ветка с хрустом полетела вниз, и резко обернулась. Ганс еле успел пригнуться вниз так, чтобы его нельзя было увидеть за подоконником.