Скрипач (СИ) - Страница 29
- Ты никуда не поедешь, – сказал Ришаль спокойно, – мы только начали тур. Сегодня первый концерт.
Ганс взял другой лист бумаги и крупно написал: «Я уезжаю».
В этот момент какая-то звериная злоба мелькнула в масленых глазах режиссера. Ганс привстал со стула. В это мгновение Ришаль бросился к нему и схватил за горло. Стул с грохотом упал на пол. Ганс был много выше Ришаля, но это не помешало режиссеру, вытянув руку вверх, чуть-чуть приподнять его над полом.
Эта неожиданная ловкость и сила неуклюжего толстого режиссера каким-то непонятным образом действовали на юношу. Он не мог ни пытаться вырваться, ни даже просто шевелиться.
- Ты никуда не поедешь, потому что у нас запланирован тур, – сказал Ришаль.
Ганс задыхался. Шею пронзила боль. Юноша чувствовал, как руки начинают неметь.
Вдруг пальцы Ришаля разжались так же неожиданно, как и оказались на шее юноши. Ганс упал на колени и, глубоко и тяжело вдыхая воздух, закашлялся.
- Через пятнадцать минут жду с инструментом внизу, – весело улыбнулся Ришаль и ушел.
Юноша потер шею, все ещё продолжая с хрипом втягивать воздух. В груди и горле сильно жгло. Поднявшись и расправив перед зеркалом вороник рубашки так, чтобы не видно было небольших кровоподтеков и синяков, оставшихся от пальцев, юноша взял инструмент и направился вниз.
Тогда его впервые посетила эта мысль…
Всего в Мюнхене они пробыли две недели, за которые успели дать три концерта и посетить два частных приема, где Ганс сыграл по нескольку самых виртуозных произведений. Несмотря на малую вероятность полного успеха, выступления в Мюнхене принесли значительную прибыль.
Ганс, умевший очаровывать людей своей открытой улыбкой и ясными глазами, познакомился с несколькими немецкими музыкантами и скрипичными мастерами, а также получил приглашения от некоторых знатных особ на празднества, которые, к сожалению, не смог посетить.
Слава «Черноглазого Дьявола», как прозвали юношу за темно-карий цвет глаз и необыкновенное, мастерское исполнение пьес на скрипке, разнеслась не только по Мюнхену. Благодарные слушатели сохраняли и рассылали программки выступлений своим родственникам и знакомым, жившим за пределами города, и даже за пределами страны. Все существо юноши мгновенно стало оплетаться самыми невероятными легендами и сказками. Девушки, томно вздыхая, сотни раз пересказывали своим подругам небылицы о несчастном, немом юноше-музыканте, с каждым рассказом придумывая от себя больше и больше подробностей. Безродный скрипач в уме каждой из них становился романтическим героем, каждая в тайне надеялась, что именно ей откроется пугающий секрет дьявольского таланта черноглазого, что именно она станет его возлюбленной. Притягательный, но вместе с тем вселяющий страх образ приезжего скрипача был подобен яркому свету для мотылька – такой же невыразимо нужный и желаемый, но опасный, недосягаемый, смертоносный.
Несмотря на радушие, окружившее компаньонов, а в особенности юношу-музыканта, Ганс и его наставник покинули Мюнхен сразу после третьего, завершающего, концерта.
По пути в Эрфурт гастролеры дали ещё один небольшой концерт прямо под открытым небом (благо день выдался теплый и солнечный), после чего продолжили свой основной маршрут турне.
Эрфурт показался юноше милым, тихим городком, где встретили зрители, заочно знакомые с его талантом. Это был небольшой рабочий городок, но тем уютнее и приветливее казался он приезжим.
Тихий городок так и не запечатлелся в памяти чем-то отличительным, особенным. Ганс только с улыбкой вспоминал, как на одном из концертов совсем юная, лет шести-семи, барышня, услышав, как мелодия из настороженно-тихого звучания переходит в колоссальнейшее, мощнейшее крещендо, а затем резко обрывается, от неожиданности громко воскликнула: «Ой!», а затем, смутившись, уткнулась в рукав материнского платья и заплакала. После того, как юноша доиграл произведение, он спустился в зал со сцены и вручил один из подаренных ему букетов той самой барышне, чем вызвал бесконечную радость и гордость последней, а также такую же бесконечную зависть других дам.
Следующим городом в маршруте была Прага.
Вспомнив об этом городе, юноша невольно поморщился и натянул спустившееся одеяло на плечи. Наверное, из всех городов, которые довелось посетить Гансу, с этим – изящным, очаровательным, поистине жемчужной Европы – было связано одно из самых ужасных воспоминаний поездки.
Была уже глубокая осень. С каждым днем становилось все холоднее и холоднее. Прага встретила путников порывистым ледяным ветром и дождем вперемешку со снегом. Замерзшие и усталые, они с трудом нашли извозчика и насилу добрались до ночлежки.
На следующее утро картина кардинально поменялась – вместо дождя, смешанного со снежными хлопьями, поднялся холодный пронизывающий ветер. Обойдя половину города по обледеневшим тротуарам, компаньоны договорились насчет концерта в одном единственном зале Сословного театра, да и то с условием, что гастролеры самостоятельно развесят по городу афиши.
Настроение Ришаля было безнадежно испорчено. Неверной рукой дописав в напечатанных ещё в Париже афишах дату и время спектаклей, подозвав Ганса, пешком режиссер отправился выполнять недостойную его работу.
Когда последняя афиша заняла свое место, Ришаль облегченно вздохнул.
- Теперь надо плотно поужинать и немного отдохнуть, – сказал Ришаль, весело блеснув глазами.
Зайдя в первую попавшуюся забегаловку, компаньоны отужинали, а затем Ришаль, взяв Ганса под руку, повел его куда-то.
- О, moncher, – говорил Ришаль, – заведение, в которое мы направляемся, поистине стоит настоящего мужчины. О, это обитель трех граций, мир наслаждения, прелести и любви!
Чем дальше Ришаль описывал все прелести некоего места, куда они направлялись, тем тщательнее Ганс запоминал, куда и когда они поворачивали, пытался прочитывать названия улиц и номера домов. Они перешли по небольшому мосту с коваными перилами, затем повернули налево, спустились по наклонной мостовой и свернули под арку. Вечерние сумерки уже окутали город, и в темноте среди окружающего желтоватого масляного света Ганс явно увидел один фонарь, выполненный из красного стекла. Ришаль взял юношу под локоть и указал ему на небольшую дверь, ведущую, очевидно, в подвальное помещение. Разглядывая необычный фонарь с изящной ножкой, Ганс перестал смотреть под ноги и запнулся за что-то.
- Осторожнее, мосье! – сказал Ришаль, придерживая юношу за плечо.
Ганс оглянулся. В мостовую был вделан небольшой камень в виде сердца. Камень этот выступал немного над остальными. За него-то и зацепился ногой юноша.
Спустившись по ступенькам к двери, Ришаль стукнул несколько раз дверным молоточком. За дверью послышались легкие шаги и женский смех, и через пару секунд она отворилась.
Подозвав Ганса рукой, Ришаль шагнул в приглушенный свет, хлынувший в образовавшуюся щель на улицу. Юноша последовал за ним.
Как только Ганс вошел в комнату, ему в нос тут же ударил резкий запах дамских духов, свечей, вина… Дав глазам пару секунд, чтобы привыкнуть к новой обстановке, юноша оглядел помещение. Просторная комната с невысоким потолком. У одной из стен располагался небольшой камин, а против него было установлено несколько диванов. По всему помещению расположены были деревянные колонны, очевидно, поддерживающие потолок. Окна были очень маленькими и находились под самым потолком, что ярко напомнило юноше о его каморке в провинциальном театре. Но, пожалуй, самым главным украшением этой комнаты было несколько прелестных, симпатичных дам, расположившихся на диванах и у колонн. Дамы о чем-то переговаривались, шутили, звонко смеялись. Когда открылась дверь, и Ришаль вошел в помещение, они на секунду притихли, после чего возобновили оживленную беседу, не обращая внимания на пришедших.
Над дверью тихонечко позванивали колокольчики. Через пару секунд послышались легкие быстрые шаги. Юноша поглядел на ведущую на второй этаж лестницу у противоположной стены, где мелькнул женский силуэт.