Скрипач - Страница 2

О том, что сосед играет в ресторане, я узнала от той же Раисы Петровны — нашего местного информбюро. Эта старая сплетница знала все и про всех. Ей бы в разведке работать!

Как только сосед заселился, Раиса тут же нашла повод его навестить и попыталась выяснить как можно больше о нем и о его жизни, но прокололась. Сведений она почерпнула так мало, что ей пришлось кое-что додумывать самой. Только я уже четко определяю, где правда, а где Раисины фантазии.

Обидевшись на неразговорчивого соседа, старуха записала его в свой черный список, и теперь можно быть уверенной, что спокойно жить она ему не даст. Бедный парень, теперь ему придется жить в постоянном напряжении, потому что любой промах будет использован против него. Но пока Раисе придраться было не к чему. Представляю, как она страдает от этого. Новичок даже женщин не водит на съемную квартиру, не говоря уж о том, чтобы затопить соседей или устроить несанкционированную оргию. За это Раиса объявила его голубым и долго трепалась на лавочке под моим окном о том, что в старые времена за это сажали, а теперь люди совсем стыд и совесть потеряли и ничего не боятся.

Так и есть, вскоре заиграла скрипка и я услышала, как в подъезде заорала Раиса. Ее хриплый голос звучал, как бухенвальдский набат, не надо было даже прислушиваться, чтобы услышать, что она там орет.

— Да сколько можно?! — вопила неугомонная старуха. — И пиликает, и пиликает. Спать порядочным людям не дает. Это вам не филармония, а жилой дом. Если это не прекратится, я участковому пожалуюсь. Паганини хренов.

— Извините, — ответил ей чей-то спокойный голос, — но еще нет одиннадцати. Хочу вам напомнить, что я имею полное право играть на скрипке с шести утра до двадцати трех часов.

— Есть, — торжествующе заверещала Раиса, — уже есть одиннадцать. Уже три минуты двенадцатого, чтоб ты знал!

Надо же, дождалась старушенция своего звездного часа. Скрипач увлекся и опоздал на целых три минуты. Теперь у старухи есть веский аргумент в борьбе с ним — «мешает спать порядочным людям». Я не сомневалась, что крови неизвестному музыканту наша Раиса Петровна попортит много. Отравит его безоблачное существование ядом «народного гнева». Захотелось выйти на площадку и посмотреть на таинственного незнакомца, чью музыку я слушала все это время сквозь стены с огромным удовольствием. Как он играл! Но, когда в подъезде бесчинствует Раиса, лучше туда не высовываться — это неписаный закон. Поэтому я сдержалась и лишь вышла в коридор и прислонила к двери ухо.

— Извините, — все так же спокойно произнес скрипач, — этого больше не повторится. Я немного увлекся.

— Конечно, не повторится, — уверенно заявила Раиса, — потому что тогда тебя, мил человек, выкинут отсюда в двадцать четыре часа. Ты же снимаешь эту квартиру, да?

— Допустим, — согласился мой новый сосед, — но я не вижу причин, по которым меня можно было бы отсюда выселить, я никаких законов не нарушаю и никому не мешаю жить…

— Мне, — возмущенно гудела старуха, — мне мешаешь. У меня, между прочим, гипертония, мне покой нужен, а ты тут устраиваешь свои концерты. Напьется у себя в кабаке и день с ночью путает. Алкаш.

— Что вы несете?! Я вообще не пью, — попытался оправдаться несчастный парень, — даже пиво.

— Ну, значит, наркоман, — вынесла свой приговор Раиса. — Развелось тут всякой нечисти, так и ждешь, что или ограбят, или убьют.

Я почувствовала неловкость. Так со мной происходило всегда, когда я сталкивалась с чьей-то бесцеремонностью и наглостью. И пусть меня лично это не касалось, но почему-то мне никак не удавалось избавиться от этого нелепого чувства стыда за чужие поступки.

Хлопнула дверь, и наступила тишина. Я облегченно вздохнула. Но как же жаль, что эта грымза так резко оборвала чудесный концерт. Я и сама не заметила, когда эти вечерние мелодии стали для меня даже не привычкой, а необходимостью. Но спустя несколько минут мелодия заструилась вновь. Она даже стала громче, как будто играли в соседней комнате. Она плавала в воздухе, наполняя собой все вокруг. Я блаженно улыбнулась.

Когда-то в детстве я решила поступить в музыкальную школу. Это было именно мое решение, а не родителей. Я хотела научиться играть на скрипке. Слух у меня был превосходный, и провала я не боялась.

Мне купили маленькую скрипочку-восьмушку, которую я сразу же полюбила, словно живое существо, и не желала выпускать из рук ни на минуту. Мои детские фантазии уносили меня на большую сцену, туда, где я стояла одна посреди огромного зала, вся в цветах, и играла волшебную мелодию, а тысячи восторженных глаз смотрели на меня с обожанием, совсем как мои любящие родители.

Реальность оказалась намного грубее моих мечтаний, она не имела с ними ничего общего. Моя учительница (как сейчас помню, звали ее Ангелина Андреевна) буквально после первых же уроков безапелляционно заявила моей маме:

— У вашей Марии деревянные руки. Ей придется много трудиться, чтобы освоить такой сложный инструмент, как скрипка. Лучше бы вы отдали ее на фортепиано. Это не девочка, а настоящая буратинка.

Я случайно услышала ее слова и сразу же возненавидела. Глядя на свои маленькие ручки, я пыталась понять, в каком же месте они деревянные. Нормальные руки, чего она ко мне прицепилась?!

Вернувшись домой, я достала из футляра свою детскую скрипку и провела смычком по струнам. Внутри все сжалось от отвратительного скрипа — это был точно такой же звук, который возникает тогда, когда по стеклу проводят куском пенопласта. Где же тот чудесный звук, который я слышала по телевизору? Мне тогда показалось, что инструмент заколдован злой волшебницей, и желание играть на нем у меня пропало.

Я устроила родителям настоящую истерику, и они великодушно разрешили мне не продолжать эти мучительные занятия. Скрипку спрятали обратно в футляр и засунули в кладовку, где она и лежит до сих пор, всеми забытая и заброшенная. А меня отправили на бальные танцы, где никто не обращал ни малейшего внимания на мои «деревянные» руки. С танцами у меня получилось гораздо лучше, чем с музыкой, и дважды я даже занимала призовые места на разных конкурсах. Но после школы интерес к этому занятию у меня пропал, я поступила в университет, и началась моя новая, взрослая жизнь.

От этих воспоминаний мне стало не по себе, как будто кто-то уличил меня в предательстве. Надо же, столько лет я не вспоминала об этом эпизоде своего детства, а тут вдруг он сам выпрыгнул из самого глухого подвала моей памяти, такой яркий и четкий, как будто все случилось только вчера, а не много лет тому назад. Захотелось вновь подержать в руках этот непослушный инструмент, показалось даже, что теперь-то я смогу его приручить и скрипка запоет в моих руках.

С трудом мне удалось обнаружить в кладовке посеревший от пыли футляр. Пришлось даже протереть его влажной тряпкой. Когда я его открыла, то увидела ее. И вновь, как в детстве, мне показалось, что скрипка живая. Боже мой, в девятнадцать лет быть такой наивной дурой!

Когда я достала ее, у меня даже слезы навернулись на глаза — я представила, каково было ей все эти годы лежать в темноте и пыли одинокой и всеми забытой.

Но едва только смычок коснулся струн, как скрипка дико завизжала, как будто ее пытали. Ничего не изменилось, скрипка по-прежнему отказывалась мне подчиняться.

За стенкой загадочный музыкант резко прервал свои репетиции, как будто он услышал вопль моей скрипки и из солидарности с несчастным инструментом решил меня больше не баловать бесплатными концертами. Но скорее всего, он решил больше не испытывать терпение Раисы. Баба Рая — тетка решительная, и если уж вцепилась в кого-то, то прощай спокойная жизнь. Видимо, скрипач почувствовал эту черту ее характера.

Незаметно для себя я уснула. А во сне вновь заиграла эта удивительная музыка. Она проникала сквозь кожу и текла по моим венам обжигающим, пьянящим потоком.

Кто-то подошел ко мне и взял за руку. Мы кружились в каком-то безумном танце, и мне было так легко и так хорошо, что хотелось, чтобы музыка не кончалась никогда. Я не видела его лица, лишь размытый темный силуэт, но это ничего не меняло. Какая разница, как он выглядит? Я ничего не весила и почти летала над полом, покорная его рукам. Я вся превратилась в движения и музыку, утратив свою личность.