Скорость. Назад в СССР (СИ) - Страница 9

Нормально Без грубости и фамильярности общались с больными Выполняли назначения врачей, не суетились, но и не затягивали с процедурами.

Утром пришла Татьяна Константиновна в белом халате с фонендоскопом на шее. Осмотрев меня, послушав и померив давление, она удовлетворенно кивнула. Потом спросила беспокоит ли меня что-нибудь.

А меня сильно беспокоило две вещи. Во-первых, я знал, что мне придется отвечать за угон и дела, которые я натворил с чужой машиной. Но я был полон желания отработать, возместить ущерб и искупить свою вину.

А во-вторых, я не стал ей рассказывать, что я до сих пор находился под огромным впечатлением от увиденного в сегодняшнем сне, в котором я находился за рулем нереально красивой и очень быстрой машины.

Я не знал, как описать словами ее и мои ощущения от вождения этого мощного болида. Не знал почему во сне меня преследовали не менее красивые автомобили на одном из которых была надпись русскими буквами «полиция» вместо «милиции».

Как описать горную дорогу, проходящую то ли в Крыму, то ли на Кавказе. Откуда-то я точно знал, что мои преследователи ехали на чехословацкой и немецких машинах.

Единственное, что меня беспокоило в то утро — смогу ли я испытать такие же ощущения в реальной жизни, как испытал во сне. Смогу ли когда-нибудь оказаться за рулем этой ве

После утреннего обхода, ближе к десяти часам утра меня отключили от аппарата искусственного дыхания. Прокапали капельницу

Затем ко мне подошла одна из медсестер и сообщила, что меня переводят из реанимации в общую палату и она будет меня сопровождать. Передала больничную пижаму и попросила ее надеть.

Спросила, знаю ли я, где мои вещи.

— Я совсем не помню, как меня сюда привезли. Поэтому ничего не знаю про вещи.

Она ушла что-то уточнять, а я стал прощаться с соседями и желать им скорейшего выздоровления.

Через пару минут медсестра вернулась и сказала, что мою одежду забрала мама.

— Если ты готов, то мы можем идти.

Я встал с кровати, она попыталась меня поддержать, но я отказался. Я уже прошелся немного в пижаме, пока она отсутствовала и чувствовал себя вполне сносно.

Через полчаса я оказался в общей палате на шесть человек. Стены покрашенные до середины в светло-салатовый цвет, Несмотря на такое количество людей, общая палата это все же свобода. Это был настоящий мини срез общества нашего СССР.

В палате вместе со мной, русским из Москвы, лежали пациенты из Молдавии, Прибалтики, Украины, Киргизии и азербайджанец Аждар то ли из Батуми, то ли из Баку.

Конечно, я прекрасно знаю, что Батуми находится в Грузии, но судя по разговору Аждар жил и там и там, на два города.

А работал он на товароведом на Рогожском рынке. Как я понял, это было и плюсом и минусом для тех, кто лежал в палате, потому что его койку постоянно осаждали многочисленные родственники, друзья и коллеги.

Посетители одаривали всех в палате и в отделении угощениями, но были очень шумными. Рядом Аждаром постоянно кто-то находился.

Все это мне поведал сосед справа, пятидесятилетний мужик из Киргизии, шепотом пожаловавшийся в первое же утро на то, что посетители товароведа приходили в любое время, даже после отбоя, когда к этому больному подошел врач.

А его любовница Зара, так вообще, несколько раз оставалась сидеть рядом с ним на ночь. Но все было «культурно», никаких «штучек».

Я посмотрел на тучную темноволосую женщину рядом с кроватью азербайджанца, но киргиз отрицательно замотал головой.

— Нет, нет. Не смотри. Это его жена, а Зара сейчас прячется где-то во дворе и ждет когда эта уйдет, — он снова сказал мне все это шепотом, широко раскрывая глаза, видимо, для большей убедительности.

Жена Аждара повернула голову в нашу сторону почувствовав, что разговор идет о ней с супругой, но скорее всего ничего не расслышала, потому киргиз лежал к ней спиной.

В этот момент в палату впорхнула моя матушка, запыхавшись от быстрого шага.

— Алекс! — она с детства меня так называла. Не обращая ни на кого внимания, она бросилась к моей койке, наклонилась обняла меня и поцеловала в щеку, — как ты сынок?

При этом улыбаясь, она заглянула мне в глаза и начала гладить щеку.

— Я нормально, мам, ну все, хватит, — меня немного стесняла ее нежность и открытое выражение материнских чувств, ведь я уже ощущал себя взрослым мужчиной.

Разве взрослому мужчине подобает принимать эти телячьи нежности?

Матушка ничего не ответила на это, еще раз улыбнулась, осмотрелась и поздоровалась с окружающими.

— Я тебе яблоки принесла, мне только с утра позвонили на работу, сказали, что тебя перевели в общую палату из реанимации, я ничего не успела приготовит. Что хотелось бы покушать?

— Мам, ничего не надо тут нормально кормят, не беспокойся за меня, — соврал я, не желая обременять ее готовкой и доставкой домашней еды в больницу. На самом деле я не знал, как кормят в больнице, потому что еще ни разу не ел. Когда я очнулся в реанимации все нужные организму вещества и минералы вводили через капельницу.

— Как ты себя чувствуешь? Это твой лечащий врач? — она с надеждой посмотрела на доктора, стоящего у кровати азербайджанского торгаша ловеласа.

— Нет, моего врача зовут Татьяна Константиновна Черчесова. Ее сейчас нет. Она придет уже завтра утром. Замечательная женщина. Говорит, что я родился в рубашке.

Матушка меня внимательно слушала с немного встревоженным выражением лица.

— Сказала, что при таком ударе другие ломают шеи или получают тяжелые сотрясения мозга, а я отделался ссадинами…– я запнулся потому что увидел, как в уголках маминых глаз блеснули слезы, — мам, прости. Я не хотел. Сам не знаю, как все это получилось.

— Ничего, главное что ты жив, — она вымученно улыбалась, достав платок, и смахивая кончиками слезы из своих испуганных глаз, — всё уже позади.

Мне стало не по себе от жгучего стыда. Лучше бы я этого не видел. Не зная, как успокоить маму я решил перевести тему.

— Как там отец? Он не приходил в больницу?

— Папа нормально. Он всё уладил с этой машиной, с Москвичом. Ему пришлось отдать…

— Ничего, главное что ты жив, — она вымученно улыбалась, достав платок, и смахивая кончиками слезы из своих испуганных глаз, — всё уже позади.

Мне стало не по себе от жгучего стыда. Лучше бы я этого не видел. Не зная, как успокоить маму я решил перевести тему.

— Как там отец?

Финишировать первым —

очень дорогое удовольствие.

Никки Лауда, трехкратный чемпион мира.

— Папа? Нормально. Он всё уладил с этой машиной, с «Москвичом», ему пришлось отдать нашу «Копейку» тем людям. Оформили через комиссионку. Он, конечно, очень переживал, был сам не свой, но уже смирился.

— Что? Отдал машину? Вот черт! Нет! — раздался негромкий шлепок. Я непроизвольно прикрыл лицо ладонями быстрым движением.

Что же я натворил? Это просто кошмар! Как же так? Я был растерян, впервые за долгое время. В душе засвербило, дыхание приостановилось и горлу подкатил комок какого-то дикого сожаления.

Кисти все еще были прижаты к лицу. По мере того, как ладони медленно скользили вниз к подбородку, открывая глазам пространство палаты с находящимися в нем людьми, ко мне приходило новое осознание того, что произошло.

До этой минуты я был уверен, что смогу сам отработать и возместить причиненный ущерб команде, у которой угнал гоночный четыреста двенадцатый «Москвич».

Я видел, как десятки разбитых разбитых во время гонок машин восстанавливаются и снова встают в строй.

Но чтобы понять меня и мои эмоции, надо было знать, как жила моя семья и что для отца значили его «Жигули» первой модели. Впрочем так же, как и для всех нас.

Несмотря на то, что семья входила в четыре с половиной процента, «счастливых обладателей» личного автомобиля, мы жили исключительно бедно.