Скиталец - Страница 2

– Там армия, – прошептала Элеонора по-французски. – Глянь! – Она указала на еще одно зарево, чуть в стороне.

Такие же огни они видели в небе Франции. Свет пламени отражался в облаках, обозначая места стоянок английской армии, двигавшейся через Нормандию и Пикардию.

Все еще не отрывая взора от пламенеющего небосклона, Томас с разочарованием переспросил:

– Это действительно армия? Не Грааль?

– Томас? – Теперь в ее голосе звучало беспокойство.

– Не обращай внимания, – сказал он.

Будучи внебрачным сыном священника, Томас вырос на Священном Писании, а в Евангелии от Матфея предсказано, что в конце времен будут битвы и слухи о битвах. Священное Писание возвещает, что мир придет к своему концу в безумии, неразберихе и кровопролитии войны. Томасу вспомнилось, как в последней деревушке, через которую они проходили, местные жители взирали на них с подозрением, а угрюмый священник даже объявил путников шотландскими лазутчиками. В ответ отец Хобб взъерепенился и даже обещал поколотить сельского пастыря, но Томас успокоил их обоих, а потом поговорил с пастухом, который сказал, что видел дым на северных холмах. По словам пастуха, шотландцы маршировали на юг, хотя женщина, которая вела дом священника, заявила, что эти шотландцы никакие не воины, а разбойники, промышляющие угоном скота.

«Надо закрывать на ночь дверь, – сказала она, – и задвигать хорошенько засовы. Тогда и никакие шотландцы не страшны».

Дальний свет угас. То был не Грааль.

– Томас! – Элеонора смотрела на него, беспокойно сдвинув брови.

– Мне приснился сон, – промолвил он. – Сон, и ничего больше.

– Я почувствовала, как шевельнулся малыш, – сказала девушка, касаясь его плеча. – Мы с тобой поженимся?

– В Дареме, – заверил ее Томас, который сам был незаконнорожденным и вовсе не хотел, чтобы и его ребенок тоже носил это позорное пятно. – Завтра мы доберемся до города, обвенчаемся в храме, а потом уже зададим свои вопросы.

И мысленно взмолился, чтобы на один из этих вопросов им ответили: «Никакого Грааля не существует». Пусть то, что он видел, окажется лишь сном, или мороком, или просто отблеском походных костров в облаках. Пусть будет так, ибо иначе можно сойти с ума. Пусть будет так, и тогда он сможет бросить все эти поиски, забыть о Граале и снова стать тем, кем он был и хотел быть всегда. Лучником английского короля.

Бернар де Тайллебур, француз, член ордена доминиканцев и инквизитор, провел осеннюю ночь в свином хлеву, а с наступлением белесого от густого, влажного тумана рассвета преклонил колени и возблагодарил Всевышнего за ночь, проведенную на грязной соломе. Потом, памятуя о своей великой миссии, он обратился к Святому Доминику с мольбой испросить у Господа успеха в сегодняшних дневных трудах.

– Как пламя твоих уст исполняет нас рвения к истине, пусть так же осветит оно нам путь к успеху! – произнес он вслух и, подавшись в истовом порыве вперед, стукнулся лбом о грубый каменный столб, поддерживавший угол крыши свинарника. Ощутив боль, де Тайллебур уже намеренно ударился головой о камень еще несколько раз и, когда почувствовал, как с рассеченного лба тонкой струйкой потекла кровь, воскликнул: – О блаженный Доминик, будь ты благословен во славе своей пред ликом Господа! Освети наш путь!

Кровь уже была на губах доминиканца, и, слизнув ее и ощутив солоноватый вкус, он задумался о безмерности страданий, каковые претерпели святые и мученики во имя церкви. Руки его судорожно сжались, на изможденном лице расцвела улыбка.

Солдаты, которые предыдущей ночью сожгли дотла большую часть деревни, изнасиловали всех женщин, которым не удалось убежать, и убили мужчин, пытавшихся этих женщин защитить, теперь почтительно взирали на то, как священник бьется головой о заляпанный кровью камень.

– Доминик, – выдохнул Бернар де Тайллебур, – о, Доминик!

Некоторые воины осенили себя крестом, ибо святого человека ни с кем не спутаешь: это они могли распознать сразу. Один или двое даже преклонили колени, хотя в длинных кольчугах делать это не особенно сподручно, но большинство попросту опасливо таращились, кто на святошу, а кто на его слугу, сидевшего перед свинарником и дерзко встречавшего их взгляды.

Как и сам Бернар де Тайллебур, слуга был французом, но что-то в его облике наводило на мысль о более экзотическом происхождении. Его желтоватая кожа была почти столь же смуглой, как у мавра, а длинные, гладкие, черные как вороново крыло волосы придавали узкому лицу хищный, зловещий вид. Этот малый носил кольчугу, а на поясе у него висел меч, и хотя он был всего-навсего слугой священника, но держался уверенно и с достоинством. Его нарядная, аккуратная одежда производила странное впечатление, ибо все войско в целом изрядно смахивало на шайку оборванцев. Имени этого человека никто не знал, да никто и не интересовался, как не спрашивали его и о том, почему он держится особняком, сторонясь всех остальных слуг и солдат. В левой руке таинственный слуга держал сейчас кинжал с очень длинным, тонким клинком, а когда понял, что к нему обращено достаточно много взоров, стал балансировать этим ножом, поместив его острие на кончик пальца. Клинок не ранил кожу, ибо находился в импровизированных ножнах – отрезанном пальце латной рукавицы. Вот уже кинжал, сверкая, закрутился в воздухе, а потом опять остановился и застыл неподвижно. При этом слуга даже не смотрел на нож: взгляд его темных глаз был сосредоточен на солдатах. Священник же, не обращая на это представление ни малейшего внимания, заунывно читал молитвы. Щеки его были в разводах крови.

– Доминик! Доминик! Озари нам путь!

Нож завертелся снова, сталь поблескивала в слабом свете туманного утра.

– На коней! По седлам, бездельники! Пошевеливайтесь! – послышался зычный голос седого мужчины, проталкивавшегося сквозь толпу зевак со свисавшим с левого плеча большим щитом. – На что, дьявол всех вас раздери, вы тут глазеете? Во имя Иисуса на Его проклятом кресте, что это еще за чертов балаган? Или кому-то кажется, будто у нас уйма времени? Пошевеливайтесь, ради Христа! Живее! На его щите красовался красного цвета герб, но краска настолько выцвела, а кожа щита была такой потертой и побитой, что разобрать символ не представлялось возможным.

– О муки Христовы! – вскричал мужчина, воззрившись на доминиканца и его слугу. – Святой отец, мы сейчас уходим! Прямо сейчас! Я не буду дожидаться молитв и всего прочего. – Он повернулся к своим солдатам: – По седлам, кому сказано! Порастрясите кости, нас ждет работенка.

– Дуглас! – вырвалось у доминиканца. Седой человек быстро обернулся.

– Меня зовут сэр Уильям, и тебе, святой отец, стоило бы это усвоить!

Священник заморгал, видимо еще не совсем очнувшись от молитвенного экстаза, потом встряхнулся, небрежно поклонился, как бы признавая свою оплошность, и пояснил:

– Я разговаривал с благословенным Домиником.

– Ну, это дело важное. Надеюсь, ты попросил его убрать этот чертов туман?

– Он сам поведет нас сегодня. Он укажет нам путь!

– Тогда ему самое время натянуть свои чертовы сапоги, – проворчал священнику сэр Уильям Дуглас, рыцарь из Лиддесдейла, – потому как готов твой святой или нет, а мы выступаем.

Старая, тронутая по кайме и на локтях ржавчиной кольчуга сэра Уильяма была не раз пробита в боях, так что новые кольца бросались в глаза, а видавший виды щит был испещрен вмятинами, как лицо шрамами. Ему минуло сорок шесть, и он утверждал, что носит самое меньшее по одному рубцу, оставленному мечом, копьем или стрелой, за каждый год, высеребривший сединой его короткую бородку.

– Поехали, отец, – добавил рыцарь, распахивая тяжелые ворота хлева. – У меня есть для тебя лошадь.

– Я пойду пешком, – сказал Бернар де Тайллебур, взяв крепкий посох с кожаной петлей, пропущенной сквозь навершие.

– Ну, тогда ты и речку перейдешь «аки посуху», не намочив ног, а? – усмехнулся сэр Уильям. – А заодно, надо думать, и твой слуга.

Во всем отряде он был единственным, на кого набожность французского доминиканца не производила ни малейшего впечатления. Вот в хорошо вооруженном, уверенном в себе слуге священника угадывался человек опасный, но все знали, что сэр Уильям Дуглас не боится никого на свете. Он был таном, пограничным вождем, защищавшим свою землю огнем и копьем, и вряд ли мог проникнуться трепетом перед каким-то ретивым святошей из Парижа. По правде сказать, рыцарь не больно-то жаловал святош, но взять с собой в этот утренний рейд Бернара де Тайллебура ему велел сам король, и сэр Уильям нехотя согласился.