Скиталец - Страница 4
Алина уже собиралась последовать за Ольгой, но тут увидела идущего по улице Федора и задержалась.
Определенно, расческа не входила в число его друзей, так как волосы были все так же всклокочены, рукава потертого пиджака – закатаны до локтей, демонстрируя загорелые жилистые предплечья. Рядом с Федором семенил крупный лохматый пес, и даже с такого расстояния Алина сумела разглядеть гроздья репейников на его неопрятной серой шерсти.
Она ощутила легкую тревогу: не идет ли этот наглый тип на поминки, чтобы снова устроить какую-нибудь провокацию? С него станется… Но нет, обошлось, Федор прошел мимо, бросив на Алину мимолетный взгляд. Она вспомнила, как на кладбище пожелала больше никогда не видеть этого человека, и вот он снова перед глазами, как живое подтверждение, что желания не часто сбываются. Ну и хрен бы с ним. Пускай себе шляется, лишь бы не слышать его паскудных оскорблений.
– Сам ты нелюдь, – прошептала она, глядя на удаляющуюся фигуру.
Федор словно услышал, оглянулся, и Алине стало не по себе: «Он ведь не мог меня услышать?!» Она попятилась, развернулась и буквально вбежала в дверной проем.
Люди начали расходиться примерно через два часа. Многие уже хорошо пьяные вываливались со двора и наполняли вечернюю тишину не ко времени веселым гамом: «Васька, Машка, айда ко мне, у меня литруха припрятана!.. Мужики, я с вами, погодите!.. Давай-давай, Толяныч, догоняй!..» Лишь немногие (в основном женщины) вздыхали: «Эх, жаль старика, но ведь все там будем…»
Ольга, Сеня и Эдик уходили одни из последних. Максимка крикнул на прощание новому другу:
– Да пребудет с тобой Сила, Чубака!
– Сам ты Чубака, – со смехом отозвался Сеня, а потом выхватил из воображаемых ножен воображаемый световой меч и рассек воздух воображаемым лучом. – Я Эникен Скай-Уокер!
Максимка захихикал.
– Пойдем, Скай-Уокер, – с иронией сказала Ольга и взяла сына за руку. Возле калитки она оглянулась и посмотрела на Алину: – Завтра увидимся, ага? И подумай насчет сурикатов.
– Они такие з-забавные, – уткнувшись взглядом в землю, пьяно пробормотал Эдик. – Оленька их прос-сто… просто обожает, вот.
Когда посуда после «траурного» застолья была перемыта, засобиралась и тетя Катя:
– Как раз успеваю на электричку. Ничего, что я вас тут одних оставляю? Сориентируетесь? Или, может, все-таки остаться пока, а?
– Да езжайте, теть Кать, не переживайте, – отвечала Алина. – Мы с Максимкой ребята самостоятельные, сообразим, что к чему.
– Ну, тогда ладушки. Знаешь, Алиночка, мне словно камень с плеч, что вы пожить здесь решили, правда. Надеюсь, вам тут будет хорошо.
– Мы отлично проведем время, – ответила Алина, искренне веря в свои слова.
Максимка, лежа на диване, пытался смотреть по телевизору дешевый фильм про свихнувшихся роботов, но его глаза слипались, слипались…
Алина сидела в кресле и с улыбкой наблюдала, как смыкаются веки сына и как он борется со сном, во что бы то ни стало стараясь глядеть на экран. Однако сон оказался сильнее детского упрямства. Алина перенесла Максимку на кровать, которую предусмотрительно застелила тетя Катя.
Несмотря на тяжелый день, самой Алине спать не хотелось. Она уселась обратно в кресло и продолжила смотреть телевизор, предварительно переключив канал. Шел документальный фильм про советский кинематограф – неплохой вариант, чтобы скоротать вечерок.
Но прошло совсем немного времени, и Алина поймала себя на том, что чаще глядит не на экран телевизора, а на стоящую на столе фотографию дедушки в тонкой деревянной рамке. Андрей Петрович выглядел на ней лет на шестьдесят: короткий ежик волос, чуть оттопыренные уши, легкий намек на улыбку в виде приподнятых уголков губ и почему-то удивленный взгляд. Довольно приятное лицо, добродушное, глядя на него, Алина верила, что дедушка не был плохим человеком. Да и с чего бы в этом сомневаться? Нет никаких оснований. А Федор пусть к черту катится со своим непонятным презрением.
Только сейчас Алина обратила внимание, что в гостиной больше не было фотографий, кроме той, что стояла на столе. Зато на стенах висело множество деревянных панно. Замечательные работы, искусные. Одно Алина могла сказать точно о дедушке: он был отличным резчиком. В основном изображал деревья, лесные чащи, но с некоторой изюминкой, привносящей элементы таинственности…
Алина эту изюминку разглядела не сразу, ведь странные существа прятались, маскировались. Они казались частью древесных стволов, частичками листвы, существа выглядывали из-за вздыбленных над землей мощных корней, но как намек, обман зрения. Интересная фантазия, неординарная.
А на одном, самом крупном панно Андрей Петрович изобразил ангела. Широко расправив крылья, он стоял на тропе, и ветви сплетались над ним в виде арки. Ангел был безликим: ни глаз, ни рта, ни носа – это показалось Алине немного жутковатым. И вообще, он не производил впечатления светлого божьего посланника.
Алина провела пальцами по панно, ощутила его лакированную объемность: ай да дедушка, ай да мастер! Она попыталась вспомнить, увлекался ли он резьбой по дереву много лет назад, во времена ее детства… В голове возник образ: Андрей Петрович держит в руках… да, точно, новенькую, украшенную резьбой разделочную доску. Ну, хоть что-то. Хоть какие-то воспоминания, если только образ не ложный.
Документальный фильм прервала реклама, и Алина совсем убавила громкость телевизора. Зевнула, ощутив наконец легкую сонливость, но решила, что постель подождет.
Она подошла к книжному шкафу, и ее взгляд тут же наткнулся на собрание сочинений Шекспира: «Трагическая история о Гамлете, принце Датском», «Сон в летнюю ночь», «Макбет» и… о да, «Король Лир». Алина ощутила себя детективом, разгадавшим маленькую загадку: определенно, между прозвищем дедушки и персонажем произведения Шекспира существовала связь.
Алина осмотрела корешки остальных книг и удивилась, насколько разнообразны были литературные предпочтения деда: Рэй Брэдбери, Клиффорд Саймак, сказки народов мира, Марк Твен, Блаватская, Говард Лавкрафт, мифы Древней Греции, Джеймс Хедли Чейз, малый атлас мира – по виду еще советских времен, Фридрих Ницше, Чехов, словарь русского языка…
Разные жанры книг, резьба по дереву – Алина подумала, что дедушка, возможно, и был замкнутым, но жил в своем особом, совсем не скучном мире. Ей вдруг стало стыдно за то, что она бывала здесь всего пару раз за многие годы. И ведь даже в голову не приходило взять да навестить родного человека. Непростительное равнодушие, итог которого очевиден: близкий родственник теперь в памяти как в тюрьме с непроницаемыми стенами.
Она подошла к окну, вгляделась в ночь и вспомнила кладбище. Вспомнила, что на погребении не испытывала печали. Зато сейчас на душе было тоскливо. Почти беззвучно с губ сорвалось:
– Прости, дедуль.
Алина вздохнула, подошла к дивану и легла, стиснув в ладони пульт от телевизора. Закрыла глаза. Подумала: «Как же здесь непривычно тихо и спокойно». Ей сейчас даже допускать не хотелось, что рано или поздно придется вернуться в Москву. Лучше пока обмануть себя и поверить: все теперь будет прекрасно. Вообще все. Странно, но впервые за долгое время Алине вспомнилась колыбельная, которую пела ей мать. Слова и мелодия всплывали в сознании бережно, осторожно, словно были частичками хрупкого полуистлевшего пергамента – коснешься, и рассыплются в прах…