Скитальцы (цикл) - Страница 294

Грохнула, захлопываясь, дверь.

Так закончилась история моей женитьбы.

Я, которому оставалось жить меньше месяца, не должен был гневаться на судьбу. Скорее мне следовало благодарить Солля за своевременное решение — он поступил как умелый и жестокий хирург. Милосердный до жестокости…

Так думал я в минуты слабости. Сказалась большая потеря крови; тем временем прошёл день и другой, и обмелевшие было красные реки понемногу восстановили своё полноводье. Усталую покорность судьбе будто смыло горячим течением; во мне проснулся оскорблённый супруг. Потому что нет таких законов, по которым мужнюю жену мог уводить силой кто бы то ни было — хоть бы и её родной отец…

Хозяин был рад моему отъезду. Он даже не умел скрыть этой радости; последние дни были для него чёрными днями убытков, и, обязанный проявлять ко мне внимание и щедрость, он втайне скрежетал зубами. Он бы вышвырнул меня раньше, если бы не страх перед полковником Соллем; зато на радостях от моего отъезда он забыл взыскать с меня за прокорм лошади.

Первым делом я отправился в конкурирующий трактир, где осталась наша карета, и попытался разыскать кучера; оказалось, что кучер продал карету и смылся вместе с денежками. Старший сын из по-кроличьи многодетного семейства решил, вероятно, завести собственное дело; я со вздохом пожелал ему удачи, прикупил снеди и, покачиваясь в седле, шагом двинулся на юг, по направлению к городу.

Все, способные удержать в руках хотя бы лопату, выползли из посёлков в поле. Люди, чьё пропитание составляла земля, спешили вытянуть из душистых чёрных развалов все, какие можно, соки; по дорогам теперь носились только гонцы да бездельники, да ещё важные господа, никогда не нюхавшие чернозёма. Я был сам себе господин, гонец и бездельник.

Голова кружилась немилосердно; сам не знаю, как я удерживался в седле. Ехать приходилось медленно, и копошащиеся на пашне работники провожали меня удивлёнными взглядами. Бездельник, да ещё и пьяный с самого утра.

В полдень дорога была пуста; солнце припекало почти по-летнему, грязь давно высохла, обратившись в пыль, и потому я заметил сперва пыльный шлейф и только потом — всадника. И тоже, кажется, пьяного — лошадь время от времени упиралась, мотала головой и делала слабые попытки сбросить раздражающую ношу.

Потом мне показалось, что это мальчишка.

Пелена упала с моих глаз только тогда, когда мы почти поравнялись. Я натянул поводья и спрыгнул в пыль, и успел как раз вовремя — скверная лошадь под маленьким всадником решилась-таки на подлость, и я, подскочив, поймал падающего человека у самой земли.

— Р-рета-ано…

Минут пять мы лежали на разогретой солнцем обочине. Моя лошадь смирно топталась рядом, лошадь Аланы придётся потом ловить; моя жена никогда не была хорошей наездницей. Верх мужества с её стороны — оседлать такое своенравное животное…

Её волосы переплетались с незапылённой, едва увидевшей солнце травой. Её пальцы перебирали щетину на моих ввалившихся щеках; Светлое Небо, почему я отправился в путь небритым?!

Некоторое время мы исступлённо извинялись друг перед другом. Мы с наслаждением просили прощения за все мыслимые и немыслимые грехи; не знаю, во что вылился бы наш экстаз раскаяния, если бы Алана не нащупала на моём затылке поджившую рану и не заплакала, на этот раз из жалости. Два глупых голубя на обочине большой дороги — вот кем мы были, разумные и выдержанные в общем-то люди.

Потом земля выдала далёкий стук копыт, и Алана рывком села.

— Гонятся, — сказала она едва ли не с гордостью. — Ретано, а давай пришпорим так, чтобы они неделю гонялись, а?

Если учесть мою разбитую голову и Аланины навыки верховой езды, то предложение прозвучало более чем смело.

— Алана… — начал я осторожно. — А ты уверена… ты ДЕЙСТВИТЕЛЬНО меня простила… за ТАКОЕ?!

Она взглянула мне в лицо и вдруг нахмурилась:

— Ты хочешь сказать, что приличная женщина не простила бы? Что ТАКОЕ не прощается, да? Что я липучка, овечий хвост, репей, прицепилась к тебе… несмотря ни на что?!

Безмятежное солнце подёрнулось тяжёлой ватной тучей.

— Да ничего такого я не хотел сказать! — Я поднялся вслед за ней. — Какой мне был бы смысл доживать эти дни, если бы не…

Её лицо снова изменилось. На этот раз его преобразил не гнев — страх.

— Алана, — сказал я поспешно, — а отец… Танталь говорила с твоим отцом насчёт этого… Скитальца?

Топот копыт стал отчётливее. По дороге приближался, пыля, небольшой воинственный отряд.

Танталь снова поразила меня — в который раз. Я уверен, что если бы не она — Эгерт Солль не сказал бы мне больше ни слова. Ни при каких обстоятельствах. Ни о чём. Никогда.

О чём она талдычила ему эти три дня? Как убеждала? И ведь ей самой требовалось время, чтобы ОСОЗНАТЬ совершенное мной — и если не простить, то хотя бы смириться…

При виде отца Алана изобразила на лице достоинство и независимость — для этого требовалось всего лишь повыше задрать нос. Эгерт вздохнул; поодаль от дороги уже разбита была палатка, сыто потрескивал костёр и висел над огнём закопчённый котелок. Полковник с молодым воинством путешествовал по-походному, без излишеств.

В палатке мне было предложено сесть; Солль по-прежнему не глядел в мою сторону, но уже то, что он готов терпеть меня под собственной парусиновой крышей, говорило о колоссальной уступке с его стороны.

Алана села рядом и демонстративно взяла меня за руку. Жест, не принятый в приличном обществе, но весьма красноречивый в Аланином исполнении.

— Вернулся разведчик, — сообщил Солль, неспешно прохаживаясь взад-вперёд. — Странные новости… Река разлилась.

Мы молчали. Полковник сроду не занимался сельским хозяйством — странно, откуда такой интерес к какому-то половодью.

— Река СОВСЕМ разлилась. — Кажется, Солля задела наша непонятливость. — Мост смыло. Паром тоже смыло. Прервалось сообщение с городом…

— Не время для паводка, — удивлённо сказал Аген, присутствовавший при беседе. Хотя я предпочёл бы, чтобы он присутствовал с той стороны от входа.

Солль пожал плечами:

— Говорят, в каких-то горах чрезмерно тает снег… Всё бывает, хотя, если разобраться…

— Аген, — сказала Танталь, задумчиво разглядывая заплаты на парусиновом потолке. — Ты бы не мог попросить кашевара, чтобы мне приготовили отдельную порцию, без масла?

Аген не сразу понял.

— СЕЙЧАС попросить, — уточнила Танталь, и Аген покрылся краской. Солль молчал, не спеша подтверждать распоряжение, и Аген решился на дерзость:

— Без масла вовсе не так вкусно, — сказал он, угрюмо глядя в глаза Танталь. — И я не рискнул бы указывать кашевару, ведь он делает свою работу…

Я никогда бы не подумал, что этот плечистый парень умеет так лихо выстраивать намёки.

Танталь мягко улыбнулась:

— Я ЛЮБЛЮ без масла, Аген. Воспринимай это как мою личную просьбу.

Надувшись, Аген сделался квадратным, как тумба. Вопросительно взглянул на Солля — прочёл в его глазах молчаливое подтверждение. Поклонился и вышел, задёрнув полог чуть резче, чем требовалось.

— ОН закрывает нам дорогу, — быстро сказала Танталь. — Черно собрался с силами… Или вот-вот соберётся. Эгерт, тот наш разговор…

Полковник наконец-то перестал расхаживать. Опустился на низкий чурбачок, причём острые колени оказались чуть не на уровне глаз.

— Значит, тарелка с супом? И придёт хозяин, выльет суп, положит каши?

Я нервно сглотнул. Хотелось есть.

— Наоборот, — деловито пробормотала Алана. — Выгребет кашу, наполнит супом.

Снаружи — в отдалении — весело переругивались Соллевы выкормыши. Только голос Агена звучал угрюмо и раздражённо; сытный запах снеди пробивался сквозь парусину, заставляя мои ноздри конвульсивно подёргиваться.

— За свою жизнь, — задумчиво пробормотал полковник, — я встречался с одним только магом — деканом Луаяном… Скиталец не в счёт.