Сказки. Обо всём понемногу (СИ) - Страница 9

- Она не из-за этого, – он замолкает. Как объяснить Фрелиху тоску, слов-то таких нет. Их прежний музыкант, Иоганн, смог бы объяснить, он знал. Да только сам Иоганн два года как напился и утонул в реке. Все кричал, что его ждет царица русалок. Может, и не врал, тело так и не нашли.

А Фрелих не знает. Вроде и руки на месте, и голос такой, что некоторые дамы умереть под него готовы. Про любовь небесную и земную может все разъяснить, хочешь по-благородному, хочешь по-простому. Но говорит обо всем – как с горы смотрит. Его время понимать мир еще не пришло.

- Эти arancie, - со вкусом произносит Фрелих чужое слово, - здесь не растут. Загубят они ее.

- Без тебя не знал.

- Не сердись, Жако. Думаешь, мне не жалко? Где мы их возьмем? У архиепископа во дворце попросишь?

- У него нет, я узнавал.

- Ты точно чокнутый.

- А ты – нет?

- И я, - смеется музыкант и хлопает его по плечу. - Пойду во дворец, поспрашиваю. Тебе-то, верно, даже одним глазком на кухню заглянуть не дали?

Оставшись один, Жако пытается понять, куда же его занесло. Все серо, но видится теперь как будто лучше. Вот стена, вот окна, забранные ставнями, кривая улица, ведущая в гору, где скоро два века как строят новый собор. Он огромен, с башнями и шпилями, украшен статуями, галереями и всем, что приятно глазу.

Зато внизу есть церковь Марии-у-ручья. Ее так назвали, как можно догадаться всякому, потому что рядом течет тихий ручей. В его выпуклом изгибе, как птаха в ладони, уместилась церковь. Совсем простая, приземистая, с маленькими слепыми окошками. Должно быть, помнит еще императора Карла.

Огромная фигура у церкви пугает Жако, пока он не вспоминает, что сегодня днем успел наболтать Фрелих. Торговец, у которого выздоровел после долгой лихорадки единственный сын, заказал статую местному камнерезу. Попросил ангела, утешающего в трудную минуту. Готовую работу хотел пожертвовать собору, но возле Марии-у-ручья лошади встали, как вкопанные.

Своевольный оказался ангел. Под стать мастеру.

Камнереза Жако пару раз видел в городе. Маленький, всклокоченный человек с насмешливым взглядом. Такой не пожалеет – высечет тебя на века чертом рогатым, если не угодишь.

Жако подходит ближе и задирает голову.

У ангела благообразное лицо, обрамленное крупными кольцами волос. Лицо старой тетки, которая все про людей знает, особенно про тебя, да-да, про тебя, чего глаза прячешь? Брюзгливо поджатые губы, сплетенные пальцы рук. Такого ничем не удивишь. Но такой, может, и выслушает. У каждого своя работа, что поделаешь.

Жако вдруг понимает, как устал, и присаживается на камень рядом. Жесткие складки ангельского одеяния и крыльев надежно прикрывают от ветра. Ангел отсюда кажется склонившим голову к плечу – чтобы ни слова не пропустить.

– Ну, слушай…

***

Хильда прижимает к груди бумажный пакет, набитый продуктами. Пакет тяжелый, нести неудобно. Вот же дура, ругает она себя, надо было в два все разложить. Жарко, и новая льняная блузка, наверное, некрасиво промокла под мышками. Хильда злится. С чего вообще набрала столько? Праздников не предвидится, живет она одна, и ест немного. Приходится есть немного, поправляет она себя и с раздражением смотрит на кофейню напротив. В подсвеченной теплыми огнями витрине медленно вращаются подставки с пирожными. Кусочки фруктов и глазурь сияют, словно драгоценности в сундуке, облака сливок – белые и пышные, шоколад – ох, сколько там шоколада!

- Вы мои хорошие, - шепчет Хильда и тут же – больно! – сама себе прикусывает язычок.

Ей на выходных достанутся хлопья, йогурты, все – с разным вкусом (кого она обманывает?), и апельсины. Их можно было и не брать, но Хильда соблазнилась цветом, сочным, оранжевым. Такой сейчас не в моде, предпочтительней естественные цвета. Вроде овсяных хлопьев.

Так жарко, а ведь еще только июнь. Отпуск не раньше, чем через три месяца, и она уже ненавидит это лето в городе. Что еще получится с поездкой. Клара обещала помочь, но Клара всегда обещает, потом оказывается, что все неожиданно сорвалось, и ты же извиняешься, чтобы Клархен не сильно расстраивалась.

Мысли идут по привычному кругу. Записаться на танцы? Занятия на два ее хватит, пожалуй. Новая жизнь, покупка туфель в специальном магазине. Потом краснеть от напряжения, не успевая за инструктором. Тот будет вежливо улыбаться, объяснять, как правильно, потом ему надоест. Почему-то все перестают ее замечать, рано или поздно. Хильда? Да, ходила такая, помните, все время становилась сзади и руками так смешно размахивала? Нет, не знаю, куда делась.

Бассейн? Хлорка, тяжелая сумка, далеко ехать. Крафт? Все эти курсы вышивки, мягких игрушек, самодельных альбомов – почему-то ее сразу тянуло там чихать.

Из кофейни, смеясь, выходит какая-то пара, и Хильда чувствует шлейф запахов. Кофе, свежемолотый. Коньяк, имбирь, мускат. И большой кусок шоколадного торта.

Ее тортом тоже все объедались. Потом, правда, мама считала своим долгом напомнить, что уметь неплохо готовить – это не профессия. Так и говорила: считаю своим долгом напомнить. Да и сейчас говорит.

Жизнь такая унылая, думает Хильда. Все эти выдумки, чем бы заняться. Убивают время, а удовольствия – тьфу.

Домой она решает ехать на трамвае. Хорошо бы сесть у окна. До остановки нужно подняться в гору, по вымощенной булыжниками улице. Она старается не думать, в какую мокрую мышь превратится наверху. В довершение всех бед, каблук туфли застревает между камнями, и она роняет пакет. Дресс-код несчастный. Юбка неудобная, как в такой нагнуться и собрать раскатившиеся апельсины? Вот Марсия переодевает мокасины, когда уходит с работы, а она никак не соберется. Да и мокасины с юбкой – как-то глупо.

Поднимая апельсины, она спиной чувствует чей-то взгляд. Резко поворачивается, готовая к чужим смешкам, но там никого нет. Только побитая временем статуя. Историческое наследие.

Высокий ангел. Скорее всего, ангел, судя по одному оставшемуся крылу. Заинтересовавшись, Хильда подходит ближе. Ангел совсем некрасивый. И недобрый. Желчное выражение лица, жесткие складки у подбородка. Хильда вдруг понимает, кого он ей напоминает. Бабушку Марию. Такой же вечный перманент на голове и выражение «я-тебя-насквозь-вижу-милая-моя». Хильда вдруг ловит ангельский взгляд, и ей становится страшно.

Ну, и что ты с собой сделала, идиотка, спрашивает ангел. Не все они с тобой, а ты? Хильд – значит «битва», ни с того ни с сего вспоминает она. Ангел разочарован, точно она – лучшая ученица, неожиданно ляпнувшая глупость. И ей становится так обидно, что последним поднятым апельсином она запускает прямо в историческое наследие города. Сейчас вызовут полицию, и что я ей скажу, думает Хильда. Мне не понравилось, как он на меня смотрит? В психушку отправят.

Однако на улице никого нет, возмущенных криков тоже не слышно. Она снова поднимает глаза. Ангел все еще ждет ответа. Хильда осторожно дотрагивается до кончика каменного крыла. Оно шершавое и теплое.

- Я больше не буду, - виновато говорит она.

***

Жако еще долго молча сидит рядом с ангелом. День умер, пришли мутные, тяжелые сумерки. Словно проснулся, а мир исчез куда-то. Ночь Отчаяния, говорила мать, и крестила его беспутную голову, и проверяла, заперта ли дверь.

- Пора мне, - наконец говорит он и встает. Что-то мягко стукает его по затылку. Он оборачивается. На снегу темнеет шар. Он подносит его к лицу и видит, что его цвет – цвет пламени, а запах – летний. Ангел по-прежнему каменный и не изменился ни на волос, как такого благодарить? Иди уже, говорит он всем своим видом.

Жако бежит, оскальзываясь на мокром снегу, за пазухой греется плод цвета солнца.

Завтра они придут сюда. Он, его танцовщица, Фрелих, остальные. Вся бродячая компания. Будут плясать и петь, чтобы сказать спасибо так, как умеют. Ангел выражения лица не изменит. Такая работа, что поделаешь.