Сказки о воображаемых чудесах - Страница 159

Именно он научил ее стрелять, читать книги из собрания Моро. Пока она обучалась, он отвечал на любые ее вопросы: сначала об острове, потом о мире, от которого мы были отделены, и, наконец, об исследованиях Моро. Если бы нас спасли тогда, мне кажется, он бы взял ее с собой. Я представил ее израненное лицо, ее длинные коричневые конечности, в английской гостиной. Но иногда мне казалось, что она предпочитает мое общество. И порой, по ночам, я представлял ее такой, какой увидел впервые, когда она поднималась из волн, подобно Афродите. Афродите, только что совершившей убийство.

Однажды, когда мы сидели в лодке, она сказала мне:

— Прендик, а велика ли твоя страна?

— Гораздо больше этого острова, но меньше некоторых других стран.

— Вроде Индии?

— Да, вроде Индии. Чертов Монтгомери. Что он там тебе нарассказывал?

— Что ваша английская королева еще и императрица Индии. Как может такая маленькая страна, как у вас, победить такую большую страну, как Индия?

— У нас есть ружья.

— Ах да, ружья, — она бросила самодовольный взгляд на свое ружье. — Так что ж, получается, дело опять в ружьях и хлыстах, как и на этом острове?

— Нет! — Я швырнул ярко-оранжевую рыбу в корзину. — Дело в цивилизации.

— Понимаю, — ответила она. — Вы научили их ходить прямо и носить одежду и почитать английскую королеву. Я бы хотела увидеть эту вашу королеву. Наверное, хлыст у нее длиннющий.

Но что же все это время делали зверолюди? Когда правление Моро над ними закончилось, они снова вернулись к своему естественному поведению. Хищники сбились в стаю, и вожаком стал Нерон, свино-гиена. Они перешли на другую часть острова. Другие остались в поселении, и Глэдстон, Глашатай Закона, собрал те остатки правительства, которые у них еще были, а Адольф, собако-человек, стал отвечать за оборону. Септимус, этот болтливый обезьяно-человек, первый из тех, кого я встретил, когда впервые спасался от Моро, попытался создать для них новую религию с различными Большими Мыслями и Малыми Мыслями, но другим это было совершенно не нужно. Монтгомери думал, что нам следует раздать им ружья, но я отказался. Меня злило его сочувствие к ним. Да пусть они все сдохнут, думал я, пусть земля очистится от трудов Моро.

Так продолжалось несколько месяцев. Как я позже осознал, это был период спокойствия между убийством Моро и тем, что последовало дальше.

Она шла через сад, время от времени останавливаясь, чтобы потрогать лилию рукой в перчатке.

— У ваших английских цветов, — начала она, — так много почитателей. Но разве ты когда-нибудь видел хоть что-то прекраснее этого? Первый клубень привезли много поколений назад со склонов Гималайских гор. И он процветает на вашей английской почве.

— Где ты выучилась ботанике?

Она не ответила, просто шла впереди меня по полям, по холму, и мне было нелегко за ней поспеть. На верху холма мы взглянули вниз, на долину, где под серым небом спала английская деревня.

— Ты хотел бы услышать, что случилось, когда ты покинул меня на острове?

Я кивнул и снова искоса взглянул на нее. Что она сделала, чтобы стать тем, чем стала? Когда она говорила, движения ее рук были исполнены очарования; в этом было что-то итальянское. Но все равно ни одна женщина не смогла бы двигаться так плавно. Ее грация была человеку недоступна.

— Я жила в пещере, которую мы до этого делили с тобой. Я следила за ходом времени, как ты меня научил. У меня было ружье, но пуль не было. Да и творений его на острове осталось совсем мало. Ты думаешь, я не могу произнести его имени, но я могу: Моро, Господин Зверей. Это имя выжжено в моем мозгу, помнишь? Без сомнений, это будет последнее, что я произнесу перед смертью. Но это будет еще нескоро.

Ты написал, что зверолюди вернулись к изначальному дикому состоянию. Какой же ты лжец, о мой супруг! Ты знаешь, что это было бы невозможно даже с точки зрения анатомии. Но ты не хочешь, чтобы твоя английская аудитория знала, что после смерти Монтгомери, когда закончились все запасы, ты лакомился человечиной. О да, у них были свиные рыла, или они болтали, точно обезьяны, но перед тем, как ты в них стрелял, они кричали по-человечески. Ты помнишь, как пристрелил и съел Адольфа, своего собако-человека, с которым раньше охотился? Который по ночам спал, свернувшись клубком у твоих ног?

Я посмотрел вниз, на долину. Эта женщина пробуждала все мои воспоминания. Руки у меня тряслись. Я поднес их ко рту, будто они могли защитить меня от охватившего приступа тошноты.

— Они были животными.

— Если твой друг, профессор Гексли, прав, то и ты животное. И я. Ты поражен. Почему? Потому что я упомянула Гексли? Ты и представить себе не можешь, сколько всего я сделала, уехав с острова. Я тоже занималась у профессора Гексли, о котором ты так часто говорил. Твои описания его опытов сослужили мне добрую службу. Конечно, он думал, что вопросы, которые я задавала ему после лекций, были чисто теоретическими. Он сказал мне, что счастлив найти в юной леди такой научный разум. Он не знал, что меня создал биолог. Можно сказать, что я наточила зубы в биологии. Или что мои зубы сточились о науку.

Когда мы вместе жили на острове после смерти Монтгомери, я рассказывал ей о происхождении и истории жизни на земле. Мы осматривали геологические образования, изучали и каталогизировали то, что находили в приливных озерцах, следили за птицами, что гнездились на острове. На острове не было местных видов более развитых, чем черепахи, которые откладывали там свои яйца, но мы изучили анатомию зверолюдей, которых убивали, и обсуждали их особенности. Я объяснил ей, что именно соединял Моро, как свинью сшивали с собакой или волка с медведем. И я даже красноречиво — как мне тогда казалось — показал, что, должно быть, задумал Моро, как зверь должен был превратиться в человека.

— Ты тоже ими лакомилась.

— Они были моей естественной добычей. Если бы я оставалась тем зверем, что Монтгомери купил на рынке в Аргентине, я бы охотилась за ними без единой мысли, без единого колебания. Но я забегаю вперед. Многие месяцы я жила одна. Я вернулась к прежней жизни — не обликом, но поведением. Я охотилась по ночам, разрывала своих жертв на части, ела мясо сырым. Когда я решила, что творений Моро больше не осталось, я питалась тем, что находила в приливных озерах — рыбой, когда мне удавалось ее поймать, моллюсками (их я разбивала о камни). Я рыла землю в поисках черепашьих яиц. Когда прибыл «Скорпион», я чуть не умирала от голода. На острове ничего не осталось, кроме нескольких кроликов и свино-человека, которому удалось сбежать от меня, да еще крыс, которых я не могла поймать, настолько я ослабела. Рано или поздно они сами бы меня сожрали.

— Они разыскивали обломки «Ипекакуаны». Капитан проявил ко мне особую заботу. Он решил, что я англичанка, что меня схватили пираты, которые грубо со мной обошлись. Эдвард, я должна поблагодарить тебя за то, что ты научил меня изъясняться правильно! Когда я имитировала твое произношение, мне и в голову не приходило, что я одновременно учусь говорить как леди. Более грубый акцент Монтгомери мог мне помешать. Я сказала капитану, что потеряла память. Они отвезли меня в Тасманию, и местный правитель обошелся со мной по-доброму; начали сбор средств в мою пользу. Вообрази себе: все эти англичане и англичанки отдавали свои деньги для того, чтобы я могла вернуться домой, в Англию! Денег оказалось предостаточно: мне хватило на путь до Англии и на хирурга, очень хорошего хирурга, который закончил то, что начал Моро.

— После операции денег у меня не осталось, а в вашем цивилизованном мире без них не обойтись. Но я нашла мужчин, которые соглашались платить деньги за компанию красивой женщины. А ведь я красива, Эдвард, правда? Надо поблагодарить Господина Зверей: я стала его шедевром.

Она улыбнулась, и мне это не понравилось. Ее клыки все еще были длиннее, чем нужно. Иногда, когда я возлегал с ней, она кусала меня. Мне хотелось верить, что это происходило случайно. Но так ли было на самом деле?