Сказки о воображаемых чудесах - Страница 121

— Случилось это в конце восьмидесятых, — начал сэр Джеффри. — Не помню, как впервые услышал об этом; не удивлюсь, если из какой-нибудь фривольной статьи в «Панч». Поначалу я не обращал на слухи внимания; мне казалось, это что-то из разряда «популярных заблуждений и сумасшествия толпы»[6]. Незадолго до того я вернулся с Цейлона, и меня ужасно, чудовищно угнетала погода. Когда я ступил на берег, только начиналась осень, и следующие четыре месяца я почти не выходил из дома. Дождь! Туман! Как я мог о них забыть? И самое странное было то, что, похоже, все остальные особенно не страдали. Мой слуга по утрам поднимал портьеры и чрезвычайно бодрым голосом объявлял: «Еще один ненастный денек, сэр!» Я просто отворачивался к стене.

Он, казалось, почувствовал, что его отвлекли воспоминания личного характера, и затянулся сигарой так, словно из нее бил источник памяти.

— Ситуация изменилась после обычного убийства — обычного, как казалось тогда. Жена уинсфордского крестьянина (они состояли в браке несколько десятков лет) пришла однажды вечером в питейное заведение «Стог пшеницы», где ее супруг засиделся за пинтой пива. Достала из-под юбок старое охотничье ружье. А потом сказала фразу, которую очевидцы передавали впоследствии очень по-разному, и пальнула из обоих стволов. Один дал осечку, но единственного выстрела оказалось достаточно. Мы выяснили, что муж, увидев, к чему все идет, не выказал ни удивления, ни страха, просто поднял на нее взгляд и… ну, ждал своей гибели.

Когда проводили расследование, свидетели сообщили, что убийца, готовясь выстрелить, сказала следующее: «Я делаю это во имя всех остальных». Или, может: «Я делаю это, Сэм (так звали крестьянина), чтобы спасти остальных». Или просто: «Мне нужно сделать это, Сэм, и спасти тебя от другой». Женщина, казалось, совсем спятила. Следователям она поведала очень запутанную и пугающую историю, которую они, к сожалению, не записали, потому что ничего не поняли. Но суть была в том, что она больше не могла вынести вопиющей безнравственности своего мужа, поэтому и пристрелила его. Когда судья спросил свидетелей, знали ли они о распущенности жертвы — ну, вы понимаете, в маленьких селениях таких вещей не утаишь, — мужчины, все как один, заявили, что не знали. Однако уже после судебного следствия из женской части общины раздались несколько смутных и абстрактных намеков о том, что они могли бы кое-что рассказать, если бы да кабы, ну и всё в таком духе. Посчитали, что преступница не может предстать перед судом по состоянию здоровья, и вскоре после этого она повесилась в Бедламе.

Не знаю, хорошо ли вы знакомы с удручающей жизнью представителей этой части общества. В те годы сельское хозяйство было делом в лучшем случае утомительным; крестьянин был приговорен к уединенному существованию, отупляющей скуке и низкому заработку. Батраки все пили горькую. Цены искусственно занижались. Женщины быстро старели из-за бесконечных родов и тяжкого труда: работать им приходилось не меньше, чем мужчинам, а то и больше. То есть я хочу сказать, что эта часть общества в прошлом (а может, и сейчас) менее всего склонна к супружеским изменам, интригам и романам. И все же, как ярко показал тот случай с убийством, в северном Чешире распространилось мощное поветрие мужских измен.

— Я что-то не совсем понимаю, — отозвался я, — каковы могут быть доказательства подобных вещей.

— Мне случилось поехать в графство Чешир той осенью, как раз в разгар событий, — продолжал сэр Джеффри, водя по пепельнице кончиком сигары. — В конце концов я взял себя в руки и снова начал принимать приглашения. Один приятель, с которым мы познакомились в Александрии, на удивление преуспевающий торговый агент, пригласил меня пострелять.

— Неожиданный выбор места для охоты.

— Неожиданный человек. Нувориш, если уж по правде. Он принял меня по-королевски; домом ему служил один из этих красно-кирпичных особняков в псевдоготическом стиле, каких полно в Чешире, ну, вы знаете такие. Удивительно, каким одиночеством и меланхолией там веяло. Пострелять так и не удалось: все выходные лил дождь. Мы сидели дома, листали журналы, играли в каирский вист — так тогда называли бридж — или просто смотрели в окно. Одним вечером, не зная, что еще придумать, хозяин, которого звали Вотт, так…

— Хозяин, которого звали Вот так? — переспросил я.

— Да, Вотт. Он так загорелся мыслью устроить гипнотический сеанс. Давно увлекался месмеризмом, или, как он предпочитал называть это, гипнотизмом. Он предложил нам заглянуть в темные глубины нашего подсознания. Мы все отказались, но Вотт настаивал, и в конце концов уговорил одного здоровяка из местных. Тот происходил из старой помещичьей семьи, и был — это важно! — фермером до мозга костей, до кончиков грязных ногтей. Все его разговоры вращались вокруг репы.

— Даже когда он говорил из темных глубин подсознания?

— О, вот к этому я сейчас и веду. На собрании также присутствовала жена данного джентльмена, и невозможно было не заметить, сколь виновато он выглядел в ее присутствии: его глаза бегали, он вздрагивал, когда кто-то заговаривал с ним из-за спины, и временами на него нападала какая-то отстраненность, мечтательность.

— Может, переживал за свою репу?

Сэр Джеффри раздавил сигару с таким видом, словно упрекал меня в легкомыслии.

— В общем, суть была в том, что этот краснолицый, ничем не примечательный тип изменял своей жене. У него на лбу это было написано. Казалось, для жены это тоже не было тайной: лицо у нее было стянуто не хуже, чем ее ридикюль. Когда он согласился на эксперимент, она вся побледнела и попыталась увести его, но Вотт попросил его не расстраивать всю честную компанию, и в итоге под предлогом головной боли она ушла. Не знаю, о чем думал этот парень, соглашаясь на такое; может, бренди в голову ударило. Так или иначе, свет в зале приглушили, достали обычные приспособления: крутящийся диск, все как положено. Сквайр, к изумлению Вотта, упал как подкошенный. Поначалу мы подумали, что он просто во власти винных паров, но затем Вотт начал задавать вопросы, и тот отвечал хоть и медленно, но четко. Имя, возраст и так далее. Уверен, что Вотт хотел, чтобы его подопытный постоял на голове, надел жилетку задом наперед или что-то в этом духе, но не успел он начать, как мужчина заговорил. Он к кому-то обращался. К какой-то женщине. И он сразу так изменился, это было просто поразительно.

Сэр Джеффри, когда пребывал в нужном настроении, умел неплохо изображать других, и теперь он превратился в загипнотизированного сквайра. Глаза его заблестели, рот приоткрылся (усы, правда, все так же стояли торчком), одну руку он поднял, словно силясь отогнать докучливого духа.

— «Нет, — говорит он. — Оставь меня. Закрой эти глаза… о, эти глаза. Почему? Почему? Оденься, о боже!»

Казалось, он сильно мучается. Конечно, Вотт должен был сразу же разбудить его, но он, как, признаюсь, и все мы, был заворожен зрелищем.

«С кем ты разговариваешь?» — спросил Вотт.

«С ней, — говорит сквайр. — С иностранкой. Женщина с когтями. Кошка».

«Как ее зовут?»

«Баст».

«Как она попала сюда?»

Тут сквайр ненадолго замолчал. А затем он дал сразу три ответа:

«Из-под земли. По причине отсутствия спроса. На „Джоне Диринге“».

Этот последний ответ сильно удивил Вотта. Позже он рассказал мне, что «Джоном Дирингом» называлось грузовое судно. Оно регулярно курсировало между Александрией и Ливерпулем.

«Где ты видишь ее?» — спросил Вотт.

«В стогах пшеницы».

— Он, видимо, имел в виду паб, — вставил я слово.

— Не думаю, — мрачно отозвался сэр Джеффри. — Дальше он продолжал распространяться о пшеничных стогах, становился все оживленнее, хотя понимать его стало сложнее. И он начал издавать звуки… ну, как бы объяснить. Он тяжело задышал, и его движения…

— Кажется, я понял.

— Хм. Не думаю, на самом деле. Потому что я в своей жизни не видел ничего более удивительного. Этот человек занимался любовью с кем-то, кого он называл кошкой. Или стогом пшеницы.