Сказки центральной Индии - Страница 57

Дочь опять в слезы. А что им делать? Собрали помаленьку все, что надо для свадьбы, и рису наварили.

Задумалась дочка. «И впрямь они нас нынче поженят,— говорит она сама себе.— Эх, лучше убегу я отсюда. Нет у меня другого спасения». Решила так и убежала из дому. Был у нее попугай, так его она тоже с собой взяла.

Шла она, шла и зашла кто его знает как далеко. Стала она где-то в пруду купаться и начала тереть руки и ноги, а грязь у нее с тела, говорят, комками полезла. Стерла она ее немало, скатала всю в один ком и положила на землю. А потом, говорят, из этой грязи вышла пальма-пальмира. Пока она купалась, пальма взяла да и выросла. Она говорит:

— Надо мне влезть на эту пальму. Как она легко и скоро растет.

Сказала так, взяла на руки попугая и влезла на пальму. Потом говорит:

— Слушай, пальма-пальмира, расти повыше, чтобы никто меня не нашел.

И, правду сказать, только она это вымолвила, пальма, говорят, стала расти и расти и выросла высоко-высоко. Там девушка отпустила попугая, и он ей еды принес. Тем они оба жить стали.

А дома девушки не видать. Домашние ищут ее, с ног сбиваются — к свадьбе, сами знаете, все готово. Искали день, искали другой, да не нашли и искать перестали — что им еще делать было?

Прошло невесть сколько времени, шла там раз в полуденную пору девушка из племени махлэ — свой плетеный товар несла продавать. Захотелось ей пить. Положила она корзинки под той самой пальмой-пальмирой, воды из пруда попила и сама села в тени. Тут девушка с пальмы ей говорит:

— Слушай, девушка махлэ, дай мне маленькое решетцо, а я тебе браслет дам.

— Давай,— отвечает девушка махлэ.— Брось его мне.

Тут и вправду она его сбросила, а та ей кинула наверх решетцо, и прилетело оно ей прямо в руки. Поймала его девушка и говорит:

— Слушай, девушка махлэ, ты надела браслет. Только никому его не показывай. Как придешь в деревню продавать корзинки, браслет ты прикрой. А то не отняли бы его у тебя.

— Ладно,— отвечает та.— Как зайду в деревню, я его прикрою.

Сказала так девушка махлэ и поднялась, а девушка с пальмы ей опять говорит:

— Не говори никому, что я здесь. Если скажешь, смотри — не жить тебе.

— Ладно,— та отвечает.— Никому не скажу. Сказала и прочь пошла.

А родители девушки вот как решили: «Видно, наша дочка с тоски утопилась или еще как-нибудь руки на себя наложила. Потому нам ее и не найти, а то бы давно уж нашлась». Поискали они везде, где могли, отчаялись и искать перестали.

Той порой, говорят, девушка махлэ шла по деревням со своим товаром и пришла однажды к их дому, а рука у нее была завязана. Увидали они это и спрашивают:

— Слушай, девушка махлэ, что у тебя с рукой приключилось?

— Поранилась я,— отвечает.

— Поди сюда, покажи,— говорят ей.— Надо бы взглянуть, какая у тебя рана.

А она не хочет показывать. Как стали к ней приставать посильней, она говорит:

— Нет, не покажу. Если вы мою рану увидите, я сразу тут и помру.

Засмеялись они и говорят:

— Чудно ты рассказываешь. Когда это кто помирал от того, что рану показывал? Ни за что не поверим. Ну, дай нам посмотреть на твою руку. Увидим, помрешь ты или нет.

По правде сказать, как начали они ее уговаривать — и так и по-другому по-всякому,— она им показала. Видят, рука в порядке.

— Где твоя рана? — спрашивают.— Зачем сказки рассказываешь?

А как увидали браслет, сразу признали и говорят:

— Слушай, девушка махлэ, откуда у тебя этот браслет?

— Я его нашла,— отвечает она.— А где, я вам не скажу. Если скажу, разом помру тут на месте.

— Все ты врешь,— ей говорят.— Как просили тебя показать рану, ты это же говорила, а ведь не умерла. Мы знаем этот браслет — это браслет нашей дочки. Вот мы и спрашиваем, где ты его раздобыла.

— Никогда не скажу,— отвечает та.— Она мне никому говорить не велела.

— Нет, скажи,— говорят ей.— Мы ее искали, искали, пока не отчаялись. Потому тебя и спрашиваем.

— Нет,— отвечает.— Никогда не скажу. Тут мать девушки говорит:

— Сделай милость, девушка махлэ, скажи. Мы дадим тебе полное решето рису.

— Хорошо,— отвечает.— Вы мне сперва его дайте. Они и впрямь дали ей полное решето рису. Тогда она и говорит:

— Вон там дорога идет, видите? Идите этой дорогой. Там у такого вот дерева растет пальма-пальмира. Она наверху, на этой пальме, й попугай у нее.

— Да,— говорят они.— Не иначе, как это она.

Пошли они, посмотрели — она самая это и есть. Глядят на пальму — уж очень высокая вытянулась. Как им ее оттуда достать? Начали ее звать:

— Спустись, дочка, спустись. Не будем мы его женить на тебе.

Так они ей говорили, чтобы ее вниз сманить. А она не спускается. И так ее и сяк уговаривали, она все не сходит. Заплакали родители, запричитали:

А она в ответ:

Так они и вернулись ни с чем. Тогда пришли жены братьев и тоже принялись плакать:

Ничего не ответила девушка и не спустилась, а дерево еще выше выросло. Где уж им было взобраться и стащить ее вниз? Надоело им, и они вернулись домой. Потом стали ходить все по очереди, один за другим, пробовали ее уговаривать, а она все не спускается. Тут они разозлились и стали звать бурю с дождем. И впрямь налетела буря с дождем: и ветер дул и дождем секло. Промокла девушка вся насквозь, и стало ей холодно; а ветер, говорят, дует вовсю — пальма ходуном ходит.

— Ой-ой-ой! — говорит девушка.— Нельзя мне тут оставаться. Спускаться надо.

Тут, говорят, ветром пальму согнуло до самой земли, а потом она опять выпрямилась. Так вот, как пригнуло ее ветром вниз, девушка взяла попугая и на землю сошла.

А домашние ее уже всем сказали в деревне:

— Придет наша младшая, так вы ей не отворяйте и в дом ее не пускайте. Если пустите, мы вашу дочь заберем — нашему сыну в жены.

И сами они дома закрылись, а младшему сыну, что цветок посадил, так сказали:

— Поди засвети свет под коровьим навесом. Дров возьми вдоволь да нажги побольше горячих углей. Поставь там кровать и ложись. Она сама туда придет и с тобой рядом ляжет — вот и станет твоей женой.

Парень и вправду все сделал, как ему было сказано. Ну вот, говорят, девушка застыла совсем и пришла в деревню. Просится в один дом, в другой, а никто ей не отворяет. Пришлось ей домой идти. «Откройте мне»,— просит, да только и вправду они ее не пустили.

Пошла она к коровьему навесу, где брат ее лег. Согрелась, отошла малость и говорит:

— Его я боялась, от него убежала, а теперь, выходит, к нему и пришла. Будь что будет, не стану я жить в этом мире. Видно, я всех прогневила — никто меня и в дом пустить не захотел. Видеть никого не могу.

Вот отогрелась она, отошла и села на кровать рядом с братом. А у него на поясе было нахарни. Отвязала она его, легла да горло себе и перерезала. Тут и умерла.

Как пошла по телу последняя дрожь, брат проснулся. Видит: кровь ручьем льет.

— Ох,— говорит.— Она руки на себя наложила, зарезалась этим нахарни. Затем она его у меня и отвязала.

Стал он думать и думать, кто его знает, о чем он там думал, только взял и сам горло себе перерезал тем же нахарни и умер.

Как утро настало, домашние видят: оба лежат на одной кровати и оба мертвые. Что им тут делать? Пошли народ созывать по деревне.

— Пойдемте,— говорят,— с нами. Надо дрова нести1.