Сказки балерин-прим(СИ) - Страница 32

Хореограф подошёл к чёрту, вспомнил, что дома забыл молоко на плите, дохнул в рыло, овеял дыханием морду чёрта.

- Привиделся ли ты мне, чёрт в корыте?

Вижу тебя ясно, но смысла не вижу в купании чёрта.

Черти соблазняют, обманывают, поджаривают грешников, множат грехи, но зачем тебе корыто, в котором я с молоденькими прима-балеринами играл в "Лодочка и штормовое предупреждение?".

Смотрю на тебя и грешу в мыслях, представляю, что не чёрт ты, а - мохнатый африканский чёрный арбуз, и я тебя разрезаю бензопилой "Дружба"!

Я тебя казацкой плёткой имени Николая Васильевича Гоголя по шею ожгу, соблазню тебя коровьим именем, поставлю на рыло печать Соломона.

Чёрт исчез - или привиделся старому работнику семафорно-балетной промышленности.

Прошмыгнула мышь, хореограф назвал её мелким бесом, присел на кушетку, размышлял о роли мыши в балете, где каждая карлица в половую щель лезет.

Опустил руки, потрогал лиловую мошонку, усмехнулся устало, сравнил мошонку с нейтронной Звездой и удивился малости человеческого тела по сравнению с громадой Вселенной.

- Может быть, не километрами и не килограммами Вселенная богата, а - знаниями, человеческими эмоциями, и тогда - летящая, прыгающая на столике в кабаке прима-балерина намного важнее для Вселенной, чем взрыв Сверхновой? - хореограф в отрывках памяти искал исчезнувших прима-балерин, надоело копаться в мозгах, приступил к физическому поиску - так художник на водопой берет ведро.

Хореограф кряхтел, с натугой поднимал кровати и сундуки, заглядывал в бочки с мёдом.

Хотел окликнуть балерин по именам, но не знал ни имен, ни прозвищ, ни погонял красавиц.

Всю жизнь жил на готовых балеринах, не задумывался, что кроме тел и грации у них есть имена и паспорта с криво наклеенными фотокарточками, где балерина позирует возле доменной печи.

Наконец, когда - измученный, измочаленный поисками прима-балерин и Правды - хореограф поднял взор (очки минус сто), хотел проклясть потолок Театра, он увидел на маятнике Фуко хохочущую, слегка вспотевшую от волнения - седьмую прима-балерину - затейницу, которая верит, что затылок - вторая попа.

- Милейший спонсор, я на качельках! - прима-балерина прошептала с упреком, словно хореограф не предупреждал, не заламывал руки, не кусал губы в предвкушении Вселенской беды, когда каждое яблоко превращается в Королевский Сад.

- Что с тобой, девица с разумом, величиной с орех кокос? - хореограф спросил едва слышно, потрогал пятку прима-балерины - теплая пятка, значит - девушка живая, а не ходячий мертвец.

- Ты посмотри, спонсор, на мой затылок - не выросла ли на нём вторая попа! - прима-балерина округлила очи-блюдца, вздрогнула, упала на руки старца, проломила ему кости, но старец не замечал боли и пыли из костей, радостно смеялся, потому что обрел живую плоть - пусть не свою, пусть за золотые монеты, но второе тело - как аккумулятор.

То, что глупенькая прима-балерина сравнивала свой затылок с попой, по большому счету - чудила, не видела разницы между женским и мужским началом, между золотом и глиной - успокоило хореографа, вернуло его к повседневной жизни - так продавец мяса возвращает кухарке её отрубленную (нечаянно) ногу.

Старец отнес прима-балерину к фонтану с шампанским, бросил девушку в живое вино, и наблюдал, как пузырьки затеяли веселую игру на гладкой коже восторженной красавицы, имя которой - Грация!

Прима-балерина купалась, полоскала то, что полощется, прижимала ладошки к грудям (не скроют маленькие веера красоту и величие Фудзиямы), рассказывала о коварстве альфонса Волкова - покорителя чёрных дыр.

Рассказ девушки - путанный, как рыболовная леска; балерина забывала, с чего начинала предложение - хохотала миленько, и её смех смывал неумение говорить, убивал обиды.

Девушка перешла с альфонса на слонов, затем - на розовые модные шляпки с Кузнецкого моста, коснулась истории монастырской жизни (прима-балерины полагают, что монастырь - закрытый элитный театр для принцев и фей).

Хореограф блестящим взглядом облизывал воскресшую прима-балерину; давно понял, что альфонс украл в рабство других прима-балерин, но слушал, находил в мягком - словно водка "Мягков" - повествовании новые забавы.

На миг хореограф представил вместо прима-балерины старого чёрта в корыте - с седыми прядями под хвостом, с глубокими - Аризонское ущелье - морщинами на рыле.

Сердце режиссера бухнуло и паровым молотом упало с верхней полки бани.

Но затем поцеловал девушку в прозрачный лобик, отошел от фонтана, споткнулся о копыто, проблеял мудрое:

- БЕЕЕЕЕЕ! Мда!

Во как! - промолчал, будто умер, затем добавил с тоской вечного странника. - То-то и оно!

В зеркале не себя видим, а - чёрта!

Пугаем черта догорающим костром Инквизиции, отдаляемся друг от друга, становимся чужими, удовлетворяем самолюбие, а доверие не приобретаем, потому что обиженное доверие уходит от нас на тонких балетных ножках.

В великой печали хореограф шмякал губами, мычал; ушел бы из жизни, но долг перед нагими прима-балеринами держал крепко, крючком вцепился между ног.

Он вышел из Театра, подставил сморщенный гриб лица под струи кислотного дождя, ощущал, как медленно сходят омертвевшие слои кожи, приятно зудит новая розовая кожица - залог успеха у балерин.

- Я не знаю соблазнов, потому что у меня душа - хрустальный фужер!

Прима-балерина - влажная, распаренная шампанским - на пуантах выбежала за благодетелем, поцеловала ему морщинистую ветвистую руку, боялась, что хореограф бросит её в океане житейских обид, а он - компас.

Вышли в скверик перед Большим Театром, и - когда прима-балерина уверилась, что потеряла своё тело - увидели альфонса на асфальте, будто придверный коврик в Доме Советов.

Альфонс в отчаянии снизу вверх дул под юбки проходящих девушек (они не замечали мужчину под ногами, видели лишь свои цели с Принцами на Белых Конях), тяжело дышал и шептал из ранних сочинений Аристотеля:

- Надеялся, что прима-балерины постригут меня в монахи, или просто обреют налысо - по французскому обычаю.

Но не понимают ничего, кроме поднятия выше головы ноги. - Альфонс увидел старого хореографа, с ним - седьмую прима-балерину и договорил с неожиданной тоскливой страстью палача из Вашингтона. - Не пора ли мне сейчас оглянуться на зад миллионерши, заново переосмыслить свою жизнь, где прима-балерины - обуза, бабы в крестьянской телеге, а работящие торговки - клад? - вдруг, расплакался, вскочил - не заметил подзатыльник от студентки китаянки, побежал свататься к миллионерше.

Седьмая прима-балерина - свободная, как негр в штате Линкольн - добежала до фургона, обошла его со всех сторон, смотрела в окна на взволнованный подружек в машине, округляла глаза и попеременно поднимала ножки выше головы - знак уважения к американскому автомобилестроению.

- Спонсор! Режиссер! Хореограф с отвисшими бубенцами, тьма в ваших причиндалах! - девушка протягивала руки к художественному руководителю, волнительно изгибалась, подгоняла дряхлого хореографа. - В окошко автомобиля заглядываю, вижу шесть своих и ваших подружек - прима-балерины без трусов: бзырятся, волнуются, словно их приковали золотыми цепями к серебряному быку.

Но, может быть, лукавый шалит с моим зрением - так смешной щеночек играет с арбузной коркой?

Чёрт посадил свиней в фургон, а мне на очи накинул прозрачную пелену невесты главного буржуя, и - сквозь розовую дымку - я вижу не свиней, а - подружек, агрессивных, с дурно вздёрнутыми носиками.

- АХ! Паровоз мимо промчится - не взгляну на паровоз, потому что нашёл свои игрушки - потерянных прима-балерин! - хореограф прислонил нос к стеклу окошка фургона (синий нос испугал девушек в машине, они завизжали, тыкали пальчиками в стекло, рассуждали - нос или слива на лице режиссера); недоумение девушек убедило старого подслеповатого хореографа. - Да, глупенькие прима-балерины с кроткими личиками, на которых написана решимость - воспитать семью енотов.