Сказки - Страница 5

- А кто же рассказы-то выдумал? Они же, наборщики?

- Нет, это не их ума дело: на то есть свои люди - писатели. Писатель все видит и все слышит, да потом пером и опишет. И вас всех, господа, сколько вас тут ни есть, опишет; а наборщики наберут вас в слова и отпечатают в книжку; смотрите же, глупостей не говорить.

- Вот еще! И глупостей даже не говорить! - закричали голоса со всех сторон. - Точно мы ничего уже не значим! Точно горя и бед всяких не натерпелись! За что же это, за что?..

И кругом поднялся такой гвалт, такой гам, что хоть уши заткни.

Между тем стало рассветать, и в комнату из-за шторы блеснул первый луч солнца. В клетке над окошком висела Ванина канарейка. Она вдруг встрепенулась и запела, - запела так весело и звонко, что шум в комнате разом затих.

Что же пела она? - А вот что:

- Не шумите! Не тужите! Что было, то сплыло; что сплыло - забыто, слезами вон смыто. Взошло солнце, пригрело и душу, и тело, - наслаждайтесь! Упивайтесь! Сами смело за дело. Хоть бы век понемножку так прожить - и слава Богу!

За занавеской спала Ванина няня, и она от пения канарейки проснулась, выглянула к Ване.

- Э, батюшка! Певунья наша и тебя никак разбудила.

- Ах, няня! Няня! - вскричал мальчик. - Да ты разве не слышишь, что она поет?

- Что поет? Известно, Бог горло дал - ну и дерет. Да у тебя, голубчик, что глазенки так разгорелись? Не сов ли какой хороший, видел?

- И какой еще, няня! А может быть, и не сон… Вся комната тут говорила!..

- То есть как так комната говорила? Что-то в толк не возьму…

- А вот я тебе расскажу. Послушай.

И стал он рассказывать. Слушала няня да только головой качала.

И вы, друзья, кажется, головой качаете? Не верите, чтобы комната могла говорить?

Раскройте глаза ваши, раскройте уши, глядите кругом и слушайте хорошенько: не только комната - весь мир вокруг вас внятно заговорит.

Было время жатвы - как у людей, так и у муравьев-земледельцев. Вся нива у подножия муравейника кишела муравьями-жнецами. Одни из них сидели на верхушках колосьев и своими острыми челюстями, как серпом, срезали стебельки спелых зерен дикого риса. Другие ждали у корней колосьев, подхватывали срезанные зерна и, тут же очистив их от пленки, уносили в склад.

Между полосами хлеба были проведены правильные дорожки, которые лучами сходились к главным воротам муравейника. По краям дорожек, на определенных дистанциях, были временные склады зерен. Срезанные зерна доставлялись жнецами от колоса только к первому складу. Отсюда другие муравьи, носильщики, перетаскивали их далее, к следующему складу. Так, от склада к складу, зерна поступали наконец на руки муравьев-магазинщиков у входа в муравейник, а те относили их уже внутрь муравейника, в зимние амбары и кладовые.

Вся эта работа производилась мелкими пепельно-черными муравьями. Но они не были хозяевами муравейника. Хозяевами были крупные бронзово-рыжие муравьи, которые всей компанией лениво нежились на солнышке, на пологом скате муравейника. Отсюда, с вышины, им удобно было обозревать всю площадь нивы и наблюдать за чернорабочими.

Между отдыхающими рыжими хозяевами отличалась необычайною величиною и дородностью одна особа. Она, как видно, пользовалась особенным почетом, потому что возлежала на душистом коврике - розовом лепестке. То была родительница всех окружающих рыжих, мать-муравьиха.

И покой ей, точно, был нужен. Все утро пошло у нее на кладку яиц. Не десяток, не сотню и даже не тысячу яиц положила она: десять тысяч штук ровнехонько! Близкая к обмороку, выбралась она на вольный воздух отдышаться. Благо есть целый полк опытных дядек из той же трудолюбивой породы мелких чернорабочих: из яичек они выведут личинки; свернется личинка в кокон, ждут-пождут, сколько нужно, а там выпустят из кокона уже готового, как есть, муравья. О, они знают свое дело!

Пригретая солнышком, мать-муравьиха вздремнула было немножко. Очнувшись, она потянулась своими шестью пухлыми ножками и, щурясь от света, окинула все поле сонным взглядом.

- Это кто же там, детушки? - со сладким зевком спросила она, кивая усом вдаль. - Ведь это из нашей же братьи, рыжих?

Она не ошиблась. Вдали, куда указывала она, среди мелких чернокожих жнецов резко выделялся своим крупным ростом и золотисто-бронзовою шкуркой благородный рыжий муравей. Взобравшись на верхушку колоса, он с видимым удовольствием обгрызал цветоножки зерен. Но, благодаря своему росту, своей силе, он работал втрое быстрее чернорабочих. Задними ножками он держался за стебель, передними притягивал к себе то или другое спелое зерно; притянув, начинал крутить его на цветоножке, потом разом обгрызал цветоножку, сам сдирал с зерна пленку и очищенное уже зерно бросал вниз. Приставленные к колосу чернорабочие муравьи едва поспевали поочередно относить сброшенные зерна к ближайшему складу.

- Да, это Грызун, - отвечал на вопрос муравьихи. один из отдыхавших тут же рыжих муравьев.- Зубы, знать, чешутся.

- Недаром же и назван Грызуном, - заметила муравьиха, - чуть вышел из кокона, как дядьке своему уж руку отгрыз. Зачем? Спросите-ка. Да вот так, за здорово живешь. Крикните-ка его сюда.

- Грызун! Грызун! - крикнули хором свитские.

Грызун, сидя на колосе, оглянулся: его требовала родная мать. Как послушный сын, он беспрекословно спустился наземь и отправился восвояси.

- Ты что же это там делал, баловник? - встретила его вопросом муравьиха.

- Работал, маменька, - просто отвечал Грызун, отирая потный лоб.

- Работал! Да ты знаешь ли, что значит работать? Это значит не так вот, как ты сейчас, в зерна-мячики играть: это значит круглый год наблюдать, чтобы семя, заготовленное на посев, не подмокло, перевертывать его, облизывать, в сухую погоду выносить на воздух. Это значит в поте лица обрабатывать поле: прошлогоднее жнитво вы грызть, землю взрыхлить и вновь засеять, а покажутся всходы - выпалывать сорные травы, поддерживать дорожки…

- Все это я готов делать, если нужно…

- То-то вот! Хорошо, что прибавил: «Если нужно». На что же у нас чернорабочие? Ты у меня, не забудь, голубчик, благородный рыжий муравей, коренной земледелец.

- Да по тому-то самому, маменька, что я коренной земледелец, мне и следовало бы, кажется, служить примером пришлым чернорабочим.

Между рыжими свитскими кругом послышался сдержанный смех. Сама мать-муравьиха, несмотря на свою полноту, приподнялась на локоть.

- Хорош мальчик, - сказала она. Свободный муравей-плантатор хочет служить примером, и кому же? Невольникам-неграм!

- Но ведь и у людей негры уже свободны…- позволил себе возразить Грызун.

- Нашел с кем сравнивать! Когда род людской рыскал еще по дремучим лесам, питался дикими плодами и кореньями, мы, рыжие муравьи, имели уже свои благоустроенные муравейники, возделывали поля; а бурые муравьи-скотоводы завели уже свой молочный скот. Но кроме этих двух высших пород - рыжих и бурых - солнцу угодно было произвести на свет и муравьиную чернь. И в какой же цвет оно окрасило их? В черный - в цвет рабства. Как же нам было не принять этого дара небес?

- Да как-то совестно, право… - проговорил Грызун. - Они - мелкие, слабые, работают в на себя, и на нас; а мы - крупные, сильные, сидим себе сложа руки. На что же нам дана наша сила?

- Как на что? А как же мы добыли себе этих рабов? Силой. Не будь я так занята в детской, клянусь солнцем, я шла бы впереди вас. Вы, рыжие дети мои, прежде всего - воины. Не забывайте этого. Воинские подвиги, воинская слава - вот ваше прямое призвание. И сам ты, сынок, не раз уже выказал свою молодецкую удаль. А после подвигов не грех и отдохнуть на лаврах.

Между тем набежала грозовая туча и закрыла солнце. Блеснула молния и загремел гром. Буйный вихрь, гоня перед собой столб пыли, налетел на муравейник. Нескольких рыжих муравьев подбросило в воздух. Мать-муравьиха ухватилась было за свой коврик, но вихрем ее стряхнуло с розового лепестка, и самый лепесток унесло невесть куда.