Сказка про белого бычка - Страница 23

— Ладно уж. Ступай. И да пребудет над тобой благословение Натараджи.

— Ом нама Шивайя!

— Ом!

Белый бычок и двое мужчин пошли дальше по коридору, а старый узбек еще долго глядел им вслед, пока его глаза еще могли что-то различить. Потом он уже прислушивался, улавливая мерное цоканье копыт.

«Динь-дилинь-дилинь» — послышалось издалека.

Усто ракс удовлетворенно кивнул. Вроде, получилось.

Развернулся и медленно пошел в обратную сторону.

Не пройдя и десятка шагов, нос к носу столкнулся с небольшой группкой людей.

Впереди, пыхтя, несся Мирза. Отстав от него всего на полметра, трусил Рафик, а за ним маячило трое крепких парней, вооруженных автоматами.

— Салам алейкум, домуло! — волком оскалил зубы Рахимов. — А где эта падаль? В какую щель вы ее спрятали?

— Алейкум ассалам, дети мои, — величественно поклонился Спитамен-ака. — В чем дело? Что за ночной кросс?

— Темир… — потупившись, глухо выдавил из себя Мирза. — Он… умер…

— Здешняя жизнь — только игра и забава; будущее жилье для тех, которые богобоязненны. Разве вы не сообразите?

— Омен! — заслышав слова из священной книги, пригладили руками подбородки мужчины.

— Где он? — после непродолжительной паузы взревел Рахимов. — Где эта сволочь? Я порву его на мелкие кусочки!

— Там, — неопределенно махнул себе рукой за спину мастер.

— Рафик, за мной! — скомандовал Мирза и повернулся к остальным. — Вы останьтесь здесь, составьте типа компанию учителю! Глядите, чтобы домуло не скучал, нах!

Парочка, размахивая пистолетами и фонариками, скрылась в темноте подземного хода.

Посмотрев им вслед, Усто ракс покачал головой и с грустью пробормотал:

— Они понесут свои ноши на спинах. О да, скверно то, что они несут!..

Окрестности города Топрак-Кала, Хорезм, Кушанское царство, 118 г.

Фработак в очередной раз отлучился «по делам», оставив Романа на хозяйстве. И куда его только дэвы носят? Такой таинственный и загадочный, словно Арамис из «Трех мушкетеров».

Ну какие могут быть дела у пастуха-горца? Знай, приглядывай себе за скотиной, чтоб была сыта да цела. Тем более что ее, этой самой скотины, под Фработаковым началом было немало. Разумеется, по представлениям жителя мегаполиса Градова, для которого и два десятка коров и тридцать-сорок овец уже были громадным стадом, требующим неустанного внимания. Иначе катастрофа.

Понаблюдав чуток за работой Фработака, журналист проникся невольным уважением к пастушьей профессии. До этого он как-то особо не вникал в тонкости подобного ремесла. Вероятно, потому, что не сталкивался с ним вплотную.

Эка невидаль, выпустил животину из загона и пусть себе пасется. Там сольцы положил, здесь водички в поилки налил. Вечером собрал всех, загнал и пересчитал, чтоб не было недостачи.

На поверку оказалось все намного сложнее. Горец почти не сидел на месте, скача по окрестным скалам не хуже того архара. Особенно тяжело было под вечер, когда солнце клонилось к закату, и в сумерках трудно было отыскать какую-нибудь особенно прыткую овцу, которую угораздило забраться в неглубокую яму (будто там трава слаще, чем на поляне) и там застрять копытом между двух камней.

Вообще-то Ромка читал, что в таких вот условиях, когда скот ежедневно не пригоняют домой, сдавая с рук на руки хозяевам, а выпасают вдали от населенных пунктов, должно быть несколько пастухов. И еще они вроде бы используют сторожевых собак. Прежде всего, для защиты от диких животных.

На расспросы «постояльца» Фработак неохотно ответил, что у него и впрямь были и помощники, и псы. Но из-за недавнего мора и те, и другие скончались. (Почему издохли собаки, Градов так и не понял. В вопросах ветеринарии он не был подкован так, как Бахор, но здраво полагал, что коровье бешенство для собак неопасно.)

— Впрочем, при таком молодце, хвала Ахура-Мазде, мне собаки не больно-то и нужны, — ухмыльнулся горец.

Питерец гордо расправил плечи, хотя и не совсем понял, за что пастух назвал его молодцом. Ведь пособлять хозяину он пока не пробовал. Потом до него дошло, что Фработак имел в виду не гостя, а… их недавнего проводника.

Белого бычка.

Животное своими повадками и правда отчасти напоминало пастушью собаку.

Утром, когда горец принимался за выгон скота на пастбища, бык выбирался из ограды последним, выпихивая то боком, то копытом, то рогом своих ленящихся собратьев. С блеющей «мелочью» он вообще не церемонился, вероятно, не считая овец ровней мычащей «аристократии».

На лугу Белый (таково было немудреное имя бычка) тоже держался верховодом, с глубокомысленно-меланхолическим видом пасясь особняком, чуть в стороне от остального стада. Порой какой-нибудь рогатый наглец, принимая за чистую монету смиренный вид Проводника, пытался вторгнуться на его личное пространство. Тогда оскорбленное животное мигом сбрасывало кроткую личину и, роя копытом землю и наклонив лобастую голову, увенчанную грозными орудиями, угрожающе фыркало. Этих проявлений недовольства хватало, чтобы хам тут же убирался от греха подальше.

Время от времени кто-то из стада удалялся на слишком большое, по мнению вожака, расстояние от остальной паствы. Вослед сородичам неслось уже не фырканье, а самый настоящий рев, заслышав который, те немедленно возвращались на исходную позицию. Если двигаться, так только всем вместе, не рассредоточиваясь на большой площади. Такова была «установка», которой руководствовался бык-надсмотрщик.

Вечером совместно с Фработаком Белый загонял притомившихся животных обратно в стойло. Здесь горец осматривал, ощупывал и охаживал своих питомцев. Задавал им воды, сена на ночь, доил коров.

Часть молока они с Романом употребляли в чистом виде, остальное пастух перерабатывал в специальных горшках, получая масло, сметану и творог. Мяса, следуя заветам Заратуштры, горец не употреблял. Хотя, памятуя о гостеприимстве, пару раз предлагал Градову специально для него заколоть молоденького барашка. Журналист проявлял благородство и неизменно отказывался, про себя думая, что на одном хлебе, овощах и кисломолочных продуктах он долго не протянет.

Конечно, не оставляла надежда, что все это долго не продлится. Спитамен-ака обещал, что игра в прятки продлится не дольше одной-двух недель. А Роман привык доверять своему наставнику. Почти во всем.

В душе он по-прежнему не верил, что угодил в прошлое.

Может, чуточку переместился в пространстве — это вероятно. Потому как окружающий его пейзаж вовсе не походил на унылые Кызылкумские просторы, среди которых затерялись развалины древней крепости Топрак-кала. И окрестные возвышенности больше походили на горы, и с растительностью дела обстояли иначе. Этакое-то разнотравье, а не чахлые кустики и сухие колючки.

Иным был и воздух. Журналист не мог объяснить, чем именно отличался местный от того, которым он дышал дома, однако факт оставался фактом. Почти такой же ему довелось «отведать» на священной горе Кайлас, где Роман провел около двух недель, предаваясь самосозерцанию и медитации. Но то все-таки Гималаи, а здешние горы никак нельзя было назвать великанами.

Все попытки выяснить их месторасположение у Фработака оказывались безуспешными. То ли произношение Градова было таким скверным, то ли пастух был таким темным или просто не желал отвечать. Но одно горец отметал категорически. Они находятся не на территории Ирана (Парса, как именовал его хозяин).

Роман попробовал припомнить, где еще остались на Земле колонии огнепоклонников. Вроде где-то в Азербайджане. Однако и это географическое название ничего не говорило пастуху. И вообще он предпочитал отмалчиваться, ссылаясь на неимоверную занятость. Весь профессиональный напор журналиста только и позволил выудить, что поблизости находится Город, куда гостю, само собой, соваться не следует. Иначе дэвы утащат его в царство злобного Ангро-Майнью.