Сказка - ложь (СИ) - Страница 1

За окном унылый пейзаж - туман и сырость, и все как будто в дыму, хотя поблизости ничего не горит. Всюду одно и то же. Низкие здания и холмы, похожие на огромных черепах, окутанные вечной пепельной мутью. Ледяное небо и мокрая земля.

Зато в маленькой кнайпе на удивление тепло и чисто. Столики из пахучей сосны, исцарапанные вдоль и поперек. Такие же деревянные скамейки. Кадка с искусственным фикусом в углу, грустным и лохматым, как бездомный пес. От него через всю комнату струится ядовитый запах крашеной пластмассы. За стойкой мается барменша. Переставляет стаканы, зевает, смотрит в окно. У нее острый подбородок и мохнатая родинка над верхней губой, а глаза, как два ластика, стирают все, что у тебя внутри. От их взгляда на душе становится пусто. Худые локти торчат. Светлые волосы собраны в пучок.

- Плесни на донышко, - говорю. - Во рту пересохло.

- Одна "минутка", - бесстрастно откликается девушка.

"Минутками" у нас называют разменные монетки. Не медные, не стальные и не латунные, а невесомые искорки счастья. То, что успел скопить за жизнь. Как глупо иногда получается. Трудишься день деньской, во всем себе отказываешь, а сюда попадаешь без гроша в кармане. Не то что переправиться на другой берег реки - стакан пива купить не на что.

Я развожу руками, и барменша отворачивается. Ей все равно, могу я заплатить или нет. Ощущение наждачной бумаги в глотке становится непереносимым.

- Погоди, сейчас поищу. Вот, слушай. На ней была розовая блузка, прозрачная и прямо на голое тело, и золотые сережки в ушах. Знаешь, такие длинные висюльки, как они называются, дождинки или кукушкины слезки, и когда в них вспыхивало солнце...

- Не трудись, - кривится девушка. - Твое воспоминание сто раз выдохлось.

Я знаю, что она права, но все равно пытаюсь спорить.

- Оно теплое. Живое. Это самое прекрасное, что у меня есть.

Барменша качает головой, не то жалостливо, не то презрительно - выражение ее лица я не могу разгадать. Судорожно роюсь в памяти - ну, не бывает так, чтобы совсем ничего... Ведь был же я когда-то маленьким? Какой-нибудь велосипед, подаренный на день рождения. Бабушкин пирожок с хрустящей корочкой. Прогулка в лесу. Интересная книга, проглоченная за одну ночь. Спортивный праздник. Новая игрушка, в конце концов. Да нет, глупости, только идиоты называют детство беззаботным временем. Это годы пустых обид и страхов. В детстве переживают из-за ерунды - но переживают искренне. Боятся совсем не опасных вещей - но боятся всерьез.

И все-таки, почему я ничего не помню? Только солнечный день, ветерок на щеке, кокетливые березки в кружевных платьицах - и ее, воздушно-розовую, гладкую и теплую, с искорками солнца в ушах. Мы шли по аллее, держась за руки и глядя друг другу в глаза. Никого и ничего вокруг не видели, брели, как слепые - ослепленные своим счастьем. Под ногами хлюпали лужи, пахло нарциссами и талыми ручьями, хотя снег давно сошел - но это тонкое, едва уловимое благоухание чистой воды, и земли, раскисшей, как болотная жижа, тонких ростков и палой листвы, этот неповторимый букет весенних ароматов будет еще долго витать над парком. До первых знойных дней. А потом...

... потом словно кто-то выстроил у нас на пути стену ужаса и мрака. Стоит пройти по аллее чуть-чуть вперед - и картинка гаснет. Что-то случилось. Но мне не хочется об этом думать. Радостных "минуток" там нет - я чую нутром - а лишь отчаяние, тоска и грызущее чувство вины.

- Вспомни что-нибудь другое, - предлагает барменша.

- Ты же знаешь, не могу.

Она усмехается и передергивает плечами.

- Откуда мне знать.

- Тогда, - мой голос становится заискивающим, - не купишь ли у меня сказку?

У барменши - не душа, а сокровищница. Целые россыпи "минуток", блестящих, точно настоящие золотые денежки. Чего я не понимаю, так это почему она до сих пор торчит на нашем берегу. С ее-то богатством вполне могла бы нанять любого лодочника и плыть к серебряным горам с карамельными склонами, сквозь молочно-кисельные закаты и восходы, из облачной страны в край, где срываются покровы и торжествует ясность. Что там находится, ад или рай, у нас не знает никто, но что угодно лучше этой беспросветной серости.

На другом берегу горят огни, подмигивая и согревая, и блистают по ночам звезды, и творожистый месяц круглится на черной тарелке неба. Над ним иногда полыхает кусочек стеклянной голубизны - а у нас мрак сочится изо всех щелей, и солнце вечно спит, зарывшись в плотные тучи, а звезд нет, потому что никогда не бывает настоящей ночи. Только сумерки, густые, как овсяный кисель.

- Сказку? - барменша задумывается, медленно почесывая переносицу указательным пальцем. - То есть, выдумку? - уточняет она серьезно.

Я киваю.

- Да, выдумка, ложь. Кто станет платить за правду? Ну, что, по рукам, - говорю и, поудобнее облокотясь о стойку, начинаю. - Сказка про Янника и его четыре тени.

У Янника Энгеля было четыре тени. Западная обычно шла за хозяином, когда солнце освещало его с востока. Самая дисциплинированная из четверых, она всегда шагала в ногу, не отставая ни на дюйм. Восточная - верная спутница второй половины дня. Коренастая около полудня, она к вечеру истончалась и вытягивалась, но все равно не достала бы западной и до плеча, поставь их рядом. Но западная и восточная тени плохо уживались друг с другом и никогда не ходили вместе.

Две другие - бледные и дистрофичные - следовали за Янником по ночам в призрачном сиянии уличных фонарей. Одна читала ему стихи и пела грустные песни, вторая - брела молча, развязно улыбаясь своим мыслям. Иногда она так же молча принималась жестикулировать, корчила на ходу гримасы или останавливалась, изрекая что-нибудь нецензурное, а когда Янник растерянно переспрашивал: "Что?", презрительно поджимала губы и замыкалась в себе до конца прогулки.

Южная и северная тени походили друг на друга, как братья-близнецы, тогда как западная и восточная отличались и внешностью, и характером.

Не то чтобы Янник Энгель был каким-то особенным. Каждый человек отбрасывает несколько теней, но мы не слишком внимательно приглядываемся к ним и ошибочно принимаем за одну. Так что если Янник и мог чем похвалиться, так это чуть большей наблюдательностью. У тому же его тени - и в этом Энгелю, безусловно, повезло - умели поддержать беседу, и он охотно с ними разговаривал, когда поблизости не околачивался никто из посторонних.

Так и жили они, и все у них шло, как надо, пока однажды Янник не поссорился со своей подругой Ангелиной. Из-за чего произошла размолвка - не суть важно, из-за какого-то пустяка, но через три дня вздорная девица позвонила и потребовала извинения в стихах. Да, в стихах - не больше и не меньше. Целый вечер Янник мучился, рифмуя "цветы-мечты" и "прости-спасти". Рифму к слову "люблю" он подобрать так и не смог, а потому решил немного прогуляться. Тем более, что от поэтических упражнений у него жутко разболелась голова. Поеживаясь в холодном тумане, он плелся еле-еле, теребя в уме слова и фразы, переставляя их и тасуя, словно шулер колоду - до полной бессмыслицы. Северная тень - мутная и расплывчатая на фоне мокрых стен - тащилась следом и нашептывала ему в ухо что-то меланхоличное.

"А зачем, собственно, держать собаку и лаять самому?" - подумал Янник и обернулся к тени:

- Эй, парень, у меня есть для тебя работка!

Тень серьезно выслушала его рассказ о ссоре с подругой и согласилась помочь. Янник хохотнул, вспомнив Сирано де Бержерака.

- А чем мы хуже? Сейчас мы с тобой такого замутим - только держись! Эй, да у нее уши отвалятся от нашего экспромта!

Вместе они дошли до ночного ларька и купили букет цветов. По дороге тень сочинила длинную элегию, такую красивую и печальную, что у самой в глазах стояли слезы, когда, смущаясь, протягивала хозяину блокнот. Получилось шесть рукописных листов, и каждый она оформила кружевными виньетками, и еще в углах нарисовала по котенку.