Скажи "Шалом" - Страница 2

Однажды утром, когда мы зашли на кухню, радостное событие уже произошло, но мы от него едва не упали в обморок. Геркулес наметал семь котят.

Это были маленькие, беспомощные комочки, некоторые белые, некоторые серые, а некоторые, как морской песок. Что же нам было делать с семерыми? Утопить? Это было бы выше наших сил. Оставить? Тоже выше. Так что же?

И тут мне пришла в голову гениальная мысль:

— Мы их раздарим!

— Да, но по какому поводу? — обеспокоено спросила самая лучшая из всех жен.

— Да по любому. Как благодарность за поздравление с днем рождения или еще с чем.

На следующее утро мы с корзинкой в руке посетили супружескую чету Пашутов, безмерно поблагодарили их за все те многочисленные проявления дружеских чувств, каковые г-жа Пашут нам выказывала, и всучили ей в руки новорожденного котенка.

— Нет-нет, — отнекивалась г-жа Пашут. — Что вы… Спасибо… Мне не надо.

Ее протест был пропущен мимо ушей. Мы проинформировали г-жу Пашут, что это котенок мужского пола по имени Ромео и поспешно удалились… Уже на следующий вечер мы услышали тихое царапанье в нашу входную дверь. Снаружи стояла мама Геркулес и держала в зубах маленького Ромео. Следуя тому необъяснимому инстинкту, которые имеют только кошки, она отыскала и принесла обратно своего сыночка, так что в нашем доме теперь снова стало семеро котят. На другой день я забрал самого крепенького из них, сел в городской автобус, а вышел из него уже без котенка. Таким образом, их осталось только шесть.

Так продолжалось два дня. А потом я услышал в кухне голос жены. Она считала.

— Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, — считала она.

Я побледнел. Уж на что может быть способен материнский инстинкт — но это совсем ни в какие рамки не лезет. В конце концов, Пашуты жили совсем рядом. Но чтобы кошка доехала до автовокзала и получила в бюро находок своего потерянного котенка — нет, так не бывает.

Однако, все обстояло совсем иначе. Достаточно было одного взгляда на кошачье семейство, чтобы понять, что в седьмом случае речь идет о малыше-подкидыше темно-шоколадного цвета, который в данной семье может быть только пасынком. Очевидно, Геркулес взял себе за образец победоносную Красную Армию, которой личности пленных безразличны, лишь бы число сходилось. Один пленный сбежал — неважно, хватай первого же прохожего, и список снова полный…

Седьмой котенок рос с невероятной скоростью и терроризировал весь дом. Никто не мог никуда сесть без того, чтобы снизу из-под него не раздался пронзительный болезненный крик. Это навело меня, однако, еще на одну гениальную мысль: "Мы должны тете Илке в знак нашей любви и благодарности сделать ответный подарок".

— Кухонный гарнитур?

— Нет. Только Геркулеса.

Так мы и сделали. Мы поздравили тетю Илку с выздоровлением, о котором она и не подозревала, шумно пообнимали ее и преподнесли внушительного размера кота Геркулеса, который помнил ее еще с тех пор, когда был маленьким. Я изобразил в красочных выражениях, как сильно он по ней скучал и как по буквам вымяукивал эту сердечную любовь. Геркулес прыгнул тете Илке прямо под подол, где и принялся нежно мурлыкать. Тетя Илка растаяла. Мы спокойно постояли рядом с ней еще пару секунд, после чего немедленно удалились, помахав издали рукой.

В четверг исчезли двое из семи котят, в пятницу еще три, а в субботу уже не осталось ни одного. Геркулес забрал их всех. Так еще раз восторжествовала изобретательность человека над грубой силой природы.

Цвиньи, это уродливое дитя монгольских степей, я обнаружил одним морозным утром в нашем тогда еще весьма ухоженном саду.

Было едва ли пять утра, время, когда большинство людей еще спит — за исключением политиков, которые должны вставать очень рано, поскольку иначе колесо истории без них никак не крутится. В этот пасмурный утренний час я услышал за окном тихое, жалобное повизгивание. Я раздвинул шторы и посмотрел заспанными глазами наружу. Посреди моего — я повторяю: тогда еще очень ухоженного — сада я увидел очень маленькую собачку, которая своими очень маленькими лапками взрыла весь сад и с очень большим аппетитом пожирала выдранную траву. Собачка была не только очень маленькая и очень белая, но и относилась к какой-то очень неопределенной породе и была совершенно не в состоянии координировать между собой все свои четыре ноги.

Я хотел было снова задернуть шторы, чтобы плюхнуться назад, в теплую постель, но самая лучшая из всех жен уже проснулась и спросила:

"Что там?".

"Собачий щенок", — ответил я, едва ворочая языком.

"Живой?"

"Да".

"Ну, так впусти его".

Я открыл дверь в сад. Очень молодая собачка вбежала в нашу спальню и тут же пописала на красный ковер.

Тут я должен заметить, что весьма неохотно разрешаю мочиться на свой ковер. Потому я взял эту белую скотину в охапку и выдворил ее обратно в сад. Моей тихой надеждой было, что Он, питающий птиц лесных, позаботится и о собачках садовых. Но Он не позаботился. Зато собачий визг и скулеж усилился многократно, вследствие чего из соседского дома выскочила в ночной рубашке г-жа Камински. Надо сказать, что вид г-жи Камински в ночной рубашке был не из приятных, а уж что она при этом выкрикивала, лучше вообще опустить. Однако все сразу изменилось, как только ее взгляд упал на причину утренней побудки. В весьма радужных выражениях г-жа Камински попыталась убедить нас, что нам непременно следует взять на воспитание это крошечное существо. Она не упустила ни одной мало-мальски известной ей детали, в частности, что собака является очень верным животным, и не только верным, но также мудрым и честным. Можно даже, откровенно сказала г-жа Камински, откровенно сказать: собака — лучший друг человека, даже может быть больше правительства.

— Но если это так, г-жа Камински, — позволил я себе вмешаться, — почему бы вам самой не взять на воспитание это крошечное существо?

— Я что, сумасшедшая? — отбила любительница собак. — Или у меня своих забот не хватает?..

Вот так и получилось, что мы взяли на воспитание эту очень маленькую и очень молодую собачку. Немедленно был созван семейный совет, и после коротких дебатов между моей женой и мной было решено дать этой очень молодой и очень маленькой собачке имя Цвиньи за ее уши в крапинку, а может, потому, что так ее назвали бы где-нибудь в монгольских степях, а может, и по какой иной причине, я уже не помню.

Цвиньи чувствовала себя у нас, как дома, и быстро засела в наших сердцах. Кормить ее было легко, потому что она пожирала все, что оказывалось в пределах ее досягаемости: кнопки, шпагат, наручные часы, все. К тому же она повадилась таскать нам из соседского сада всякую падаль. Этим она демонстрировала нам свою трогательную привязанность, и помахивала своим коротким хвостиком всякий раз, когда мы ее окликали, словно видела в наших руках венгерскую салями. В удивительно короткий срок она научилась слушать мои приказы. Вот вам примеры:

— Сидеть! (Цвиньи настораживает уши и лижет меня в лицо).

— Барьер! (Цвиньи чешет себе живот).

— Лапу! (Цвиньи не шевелится).

Я мог бы привести тут еще целый ряд примеров, но и из этих ясно, что Цвиньи была совершенно не дрессируемой, не воспитуемой и механически слушающей собакой, стало быть, независимым, самостоятельно думающим живым существом.

Жаль только, что она постоянно писала на ковер. Она писала постоянно, и только на ковер. Почему? Понятия не имею. По новейшим изысканиям глубин психологии известно, что злополучные привычки восходят к травматическим происшествиям в детстве, или даже еще раньше. Может быть, Цвиньи появилась на свет где-нибудь на маковом поле, и потому вынуждена писать всякий раз, как увидит красный ковер, за который, между прочим, я отдал целое состояние. В общем, причина так и осталась неизвестна, а пятна остались пятнами.