Скажи, что ты моя - Страница 18

Мне не хотелось рассказывать, как я волнуюсь за свою дочь. Через несколько минут я сдам смену вечернему персоналу, переоденусь и уеду домой. Домой к полной тишине. Однако я продолжала:

– Но было бы лучше, если бы она вернулась домой.

– Зачем? – спросила Ритва. – И для кого было бы лучше?

Я вздрогнула от этого нескромного вопроса. Но Ритва такая, я ее хорошо знаю. Пришлось проглотить обиду.

– Мне кажется, так было бы лучше для нее, – сказала я. – С тех пор, как умер Ханс, она стала сама не своя. Даже начала ходить на психотерапию.

– Звучит так, словно это что-то плохое, – произнесла Сесилия.

– Я этого не говорила.

– Но если ей тяжело – разве не хорошо, что у нее есть с кем поговорить?

– Может быть, – ответила я. – Но ведь она может поговорить со мной. Не знаю, хорошо ли это – обсуждать свои личные дела с незнакомыми людьми.

В кофейной чашке звякнула ложка: я продолжала размешивать сахар, хотя он давно растаял. Лицо горело оттого, что все уставились на меня. Лучше бы я промолчала.

– Я знаю свою дочь, – продолжала я. – Сейчас она особенно уязвима.

– Тебе не о чем тревожиться, – возразила Ритва. – Изабелла – хорошая девочка.

– Мне кажется, иногда полезно поговорить с человеком со стороны, – сказала Сесилия. – Всем полезно было бы хоть раз пройти курс психотерапии, я в этом совершенно уверена.

Само собой, ты так думаешь. А если ты так думаешь, то это автоматически становится истиной, не так ли? Ты в два раза моложе меня, но все знаешь лучше всех. Но ты даже представить себе не можешь, как я скучаю по моей доченьке и как тревожусь за нее.

– Само собой, я ее поддерживаю, – произнесла я после паузы. – Если она сама этого хочет, я сделаю все от меня зависящее, чтобы ей помочь.

Я в полном отчаянии. Что они вообще понимают? Случается ли им лежать всю ночь без сна, переживая за свою родную кровиночку? Знают ли они, каково это – видеть, как твой единственный ребенок все больше отдаляется от тебя? Изабелла с каждым днем все больше ускользает от меня. Они не понимают, они даже представить себе не могут, что это такое. Бесполезно пытаться им что-то объяснить. Я допиваю кофе и ухожу сдавать смену.

Мой старенький «ниссан», слава богу, завелся с первой попытки. Прежде чем выехать с парковки, я протерла запотевшие стекла рукавом. Проехала по Хемгатан, выехала на Фалувеген. Позади меня загудел другой водитель, мигнул мне. Меня обогнал молодой парень и показал мне средний палец. Да-да, я должна была остановиться перед перекрестком. Просто слишком много всего. Мысли вертятся в голове, как сумасшедшие. Я сама не своя.

Я свернула к дому. Долго сидела в машине и размышляла. Приятно было уйти с работы, но мне не хотелось домой, где меня ждала только пустота. Если бы Изабелла захотела снова вернуться домой! Тогда мы были бы вместе. Как прежде. Все стало бы, как прежде.

К моему величайшему удивлению, она позвонила вчера и рассказала о психотерапии. Раньше эта тема была табуирована. Изабелла отказывалась что-либо рассказывать. Даже вела себя совершенно нагло: заявляла, что меня это не касается. Теперь она в полном восторге. Говорит, это так много ей дает, от терапии такая польза! Но когда я спросила, что именно это дает, она не захотела отвечать. Но все в группе как бы на ее стороне, понимаешь, мама?

Нет, не понимаю. Совершенно не понимаю я этого.

В моем представлении свои проблемы нужно решать самому, просто по-другому никак. Я хочу, чтобы Изабелла разговаривала со мной, а не с какими-то случайными людьми в группе психотерапии. Кто знает, что это за люди, какое у них прошлое, что они там ей насоветуют? Я хочу, чтобы мы во всем разобрались сами, чтобы мы с ней сели и поговорили. Но придется дать ей сначала попробовать другой путь. Посмотрим, увидим. Настанет момент, когда все разрешится, уж об этом я позабочусь.

Моя сумочка лежала на заднем сиденье, и я с трудом повернулась всем телом, чтобы дотянуться до нее. У меня все занемело. По дороге к дому я остановилась и потянулась. Забыла почту. Повернувшись, я пошла назад.

Почтовый ящик на воротах я купила на аукционе вскоре после того, как мы переехали сюда. Он сделан в форме домика, с резными наличниками и заборчиком, с тонкими изящными деталями. Я просто не могла устоять.

Но потом Изабелла врезалась в него на велосипеде, так что он свалился и заборчик сломался. Сколько ей тогда было? Кажется, семь. Я расстроилась и, вероятно, немного рассердилась. Изабелла тоже огорчилась. Ханс отремонтировал домик, насколько это было возможно, и приделал его на место. Он по-прежнему красив, хотя и не такой, как раньше.

Я поговорила с Изабеллой по душам, объяснила, что можно испытывать грусть и разочарование, это не опасно. Можно снова помириться. Я заклеила пластырем ее поцарапанное колено и объяснила ей, что жизнь идет дальше. Показала, что мы всегда будем вместе, что бы ни случилось.

В соседнем доме открылась дверь. Гунилла вышла и села на лестницу. У меня не было ни малейшего желания выслушивать ее благонамеренную болтовню. Я пошла по дорожке, не глядя в ее сторону. Гунилла окликнула меня, но я не обратила внимания. Долго возилась с ключами, отперла дверь и вошла. Закрыла за собой дверь и заперлась на замок. Только теперь я позволила себе опуститься на пол в прихожей.

По спине тек пот, сердце отчаянно стучало, голова кружилась. Не знаю, в чем причина – наверное, стресс. Все разочарования. Все тревоги, все заботы. Грусть по Хансу.

Я оплакиваю его. И оплакиваю, и ощущаю облегчение. Свободу.

Разве так бывает?

Странная штука жизнь. Можно ли в ней вообще что-нибудь понять?

Я долго сидела на одном месте. Потом взяла телефон и позвонила Изабелле. Она тоже соскучилась по мне, я в этом уверена.

Эмиль и Хампус, сын Перниллы, сидели на заднем сиденье, голова к голове, уткнувшись в свои телефоны.

– Подумать только, вы знаете друг друга всю жизнь! – сказала я и увидела в зеркало, как они переглядываются. – Какие вы лапочки!

– Мама! – возмутился Эмиль.

Хампус засмеялся.

– Вы с моей мамой так похожи! – сказал он.

– Странно, с чего бы это? – усмехнулась я и припарковала машину перед спорткомплексом наискосок от небоскреба редакции «Дагенс нюхетер». – Твою сумку я оставлю у Перниллы, Эмиль!

– Спасибо, мама!

Они уже успели вылезти из машины, когда я закричала вслед Эмилю «Пока!». В ответ он лишь взмахнул рукой и ушел. В очередной раз мне бросилось в глаза, до чего же он похож на Хенрика. Высокий, долговязый, с тем же мальчишеским шармом.

Я смотрела им вслед – как они идут со своими спортивными сумками и баскетбольными мячами в руках. Когда они зашли в стеклянные двери, я завела мотор и поехала обратно к Пернилле. Она жила на набережной Кунгсхольмс-Странд.

Мы с Перниллой выросли в одном квартале, учились в одной школе с первого по девятый класс. Она мне как сестра – гораздо ближе, чем Хелена. В тот же год, когда я родила Эмиля, у нее родился Хампус, и мальчишки часто проводят время вместе даже после тренировок.

Она была одной из немногих, кто продолжал звонить, когда пропала Алиса. Других друзей я растеряла – они пошли учиться в гимназию[5], устраивали вечеринки и жили полноценной жизнью. После исчезновения Алисы Пернилла стала единственным человеком, с которым я поддерживала связь. Вернее, это она поддерживала связь со мной.

Никто не видел, насколько мне плохо. Ни мама, ни тем более Хелена. Только Пернилла.

У меня началась мания. Я делала все возможное, чтобы заглушить чувство вины, забыться. Постоянно куда-то неслась. Много пила. Бежала в туман алкоголя, наркотиков, бесконечных тусовок. Ложилась в постель с незнакомыми парнями и случайными мужчинами. Задним числом я никого из них даже вспомнить не могла – ни как их звали, ни как они выглядели. Со стороны могло показаться, что я наверстываю упущенные подростковые годы. Но на самом деле все обстояло иначе. Я была на грани полного срыва.