Сказатели. Русский фантастический альманах фантастики и фэнтези. № 1, 2014 - Страница 75

— Не уходи. Скажи еще.

Присел на край жесткой кровати, поправил одеяло. Улыбнулся звездам, сияющим в ее глазах.

— Я скажу завтра. Сейчас нельзя. Если я задержусь дольше, меня могут больше не пустить к тебе.

— Есть только из тарелки…

— Да, моя хорошая.

— Олег… Ты — это хорошо. Ты гладишь по голове, улыбаешься и сказываешь сказки. Будь всегда.

Усмехнулся грустно. Аккуратно расплел тоненькие черные косички.

— Увы, это не все, что нужно для счастья, Иза. Все. Баиньки, моя девочка. Спи.

К пятнадцати годам их осталось четверо. Юрку забрали психиатры: мальчик вел себя как забитый зверек, пытался спрятаться при любом удобном случае и впадал в истерику при обращении к нему. Максим тихо угас от пневмонии ранней весной. Оставшиеся держались тихой стайкой.

Поздними вечерами, когда все расходились из «детинца», Олег учил Изу читать. Давалось сложно: трудно было объяснить, что такое буквы и почему слова не нарисованы картинками — ведь картинки гораздо интереснее. Некоторые буквы ей откровенно не нравились: «ш», «щ» и «ц» она называла не иначе как «вилки» и друг от друга не отличала весьма долгое время, буква «ж» ее чем-то необъяснимо пугала. Смысл твердого и мягкого знаков Олег так и не смог объяснить. В общем, процесс обучения давался с трудом.

— Иза — вот, — показывала она на себя пальчиком. — А эти буковы — не Иза! Можно сказать словами, зачем буковами, Олег?

— А как ты будешь сказки читать?

— Я буду их сказывать. Как ты. Ты же сказатель…

С великим и могучим русским языком тоже были проблемы. Иза оказалась невероятно изобретательной на слова. Сказатель — потому что сказал, рассказывал сказки. Буковы, а не буквы — потому что «буковы» вкуснее говорить. С кровати утром она сногивалась — вставала на ноги, следы на снегу звала тем-ножками, подоконник — локотником. Олег пытался «выправлять» слова, но Иза со своими неологизмами была настолько изобретательна и упорна, что он махнул на это дело рукой.

Дети росли. Олег с любопытством и тревогой наблюдал за тем, как они менялись. Даже сквозь беспрекословное послушание отчетливо проступали черты характера. Не было ничего проще, чем рассмешить пухленькую светловолосую Галю, и труднее, чем оторвать Антона от созерцания неба на прогулках — разве что резким окриком воспитателя. Никакие наказания не выбивали слез из спокойного, ясноглазого Кости, дававшего на занятиях самые хорошие результаты. Тихая Иза всегда стремилась пожалеть наказанных и больше других была подвержена перепадам настроения. Странно, но во всем НИИ никто не воспринимал их как детей. Никто, кроме Олега.

— Как ты вообще можешь проводить с ними столько времени? — удивлялся Виталий — один из офицеров, проводивший с детьми занятия-тренировки. — Они же тупее овец. И опаснее психов. С ними невозможно общаться. Я не удивлюсь, если по итогам эксперимента этой осенью проект закроют. И так денег выделяют все меньше и меньше. С нас требуют настоящих результатов, а они настолько тупы, что не могут ничего, кроме копирования предметов. На нужное расстояние переместить их не могут — хорошо хоть в нужном направлении перемещают. И то частенько хрень всякую материализуют. Лупи — не лупи… Бестолковщина.

— Кормить надо досыта — тогда они будут думать о том, что вам от них надо, а не о том, чего им в данный момент больше всего хочется, — мрачно ответил тогда Олег.

— Может, еще усыновишь их, а? Или женишься на одной из овечек годика через два?..

Он не обращал внимания на гогот, плоские шуточки и сплетни. Для человека, живущего только своей работой, не существовало никаких других радостей. Да. Это были его дети.

Смотр осенью они провалили. Мальчики с заданиями справились успешно, а девочки…

Накануне Иза разбудила Олега в четыре утра. Он проснулся и понял — зовет. Просто почувствовал неладное. Натянул брюки, набросил сверху белый халат и, босой, выбежал в полутемный коридор спящего НИИ.

Девочка сидела в углу комнатушки — сжавшаяся в комок, растрепанная, плачущая почти беззвучно.

— Иза, малыш, ты что? Что случилось?

Олег щелкнул выключателем, тусклый свет ночника сменился искусственным дневным. Темные пятна на полу, подол застиранной до потери цвета ночной рубашки, судорожно зажатый между коленями, — также в подсохших бурых и свежих алых… и перепачканные красным маленькие руки.

— О, господи, Иза… Не плачь, все в порядке.

Присел рядом с ней, накрыл сорванным с кровати одеялом. Иза вздрагивала, глотая слезы, и испуганно повторяла:

— Я не сделала ничего… Я была послушной, я хорошая… За что меня наказывают? За что?

— Тихо-тихо, никто не наказывает тебя. Я понимаю, что ты испугана, но давай-ка успокаивайся. Пойдем, тебе ополоснуться надо.

Отнес ее в душ, вымыл, вытер, одел в свою старую рубашку. До утра рассказывал, как девочка превращается в девушку. Говорил, что это таинство, сказка, это хорошо, это правильно. Иза успокоилась, притихла. Задумалась о чем-то. А днем на смотре не смогла выполнить ни одного задания, пребывая в состоянии непонятной Олегу отрешенности. Потом будто очнулась, поняла, что наказание неминуемо, — и забилась в тихой истерике перед комиссией. Ее испуг передался Гале — и та с трудом выполнила несколько заданий. Выглядела она при этом до того затравленно, что со стороны казалось, что девчонка исполняет приказы под дулом пистолета.

Принятое комиссией решение повергло Олега в глубочайшее уныние. Результатами эксперимента высокие чины остались недовольны, и проект решено было закрыть — как малорезультативный. А когда после отъезда гостей Олег обратился к руководству с вопросом, что будет с детьми, — нарвался на ледяное:

— С какими детьми? Не значится в документах никаких детей.

В приоткрывшуюся дверь заглянул красный, встрепанный Виталий:

— Господин полковник, разрешите доложить…

Руководство устало приподняло седую бровь:

— Ну что там, Виталий? И давай без чинов.

— Дети отказываются повиноваться приказам.

Олег оттолкнул стоящего в дверях офицера и помчался по полупустому коридору в противоположное крыло. В голове металась одна мысль: только бы ничего не натворили… только бы не прорвало на полную реализацию их способностей.

Вся четверка обнаружилась в коридоре. Сбившись в тесный клубок, мальчишки и Галя закрывали собой съежившуюся на полу, плачущую Изу. На окрики и побои дети практически не реагировали — лишь вздрагивали и жались друг к другу плотнее. Олег плохо помнил, куда и кого из взрослых он бил, ему плевать было на приказы и последствия их нарушения. Это были его дети. Его. И, кроме него, некому было их защитить.

Оттащили, заломили руки за спину, по-доброму успокоили коленом в живот. Прежде чем его уволокли, Олег успел крикнуть:

— Иза! Ты — сказатель! Надо поверить! Открой дверь, беги! Можно!..

— Зря ты это сделал, Олег.

Болело все. Или только скованные за спиной руки? Боль пульсировала в вывернутых запястьях, змеилась по телу, впивалась кривыми острыми зубами. Больно было даже от солнечного света, льющегося из окна. Олег поерзал на стуле, отворачиваясь от раздражающего сияния. Пахло осенними кострами, горьковатой листвой.

— Ты прекрасно знал, к чему это приведет. Ну дал ты им ласку, расслабил — и что? Ради чего ты научил их огрызаться, идиот? Они все равно не смогли бы оказать должного сопротивления. Ты обрек проект на провал, а образцы — на уничтожение. Эти существа без чувства страха способны угробить мир. Ты понимаешь?

Руководство не то, чтобы гневалось и топало ногами — скорее, пребывало в отчаянии. Иначе Олега расстреляли бы еще вчера, а не притащили бы на этот моноспектакль. Он просто молчал и старался не слушать. Слова усиливали головную боль.

— Зачем ты это сделал, отвечай!

А что ему было ответить? Что он любит этих детей? Что Иза ему дороже всего НИИ, всех секретов государства с его миллиардами? Что у детей должно быть детство и право на сказку? Что не все можно держать в кулаке, не всего добьешься угрозами и подавлением? Не поймет все равно. Олег молчал, глядя в пол.