Сказания о земле Русской. От Тамерлана до царя Михаила Романова - Страница 46

Василий Иоаннович знал, разумеется, о двусмысленном поведении своего союзника Максимилиана и, конечно, не мог быть им доволен, но посла его принял с отменной учтивостью и торжественностью, как это было принято в подобных случаях.

Герберштейн прибыл в Москву 18 апреля 1517 года и через три дня представил государю свои верительные грамоты, после чего был приглашен к его столу и щедро одарен. Посольство помещалось в доме князя Ряполовского, куда доставляли все нужные припасы в изобилии, но особые пристава были назначены, чтобы следить за всеми действиями посла и его спутников. Переговоры велись при посредстве бояр и грека Юрия Малого Траханиота, которого государь очень ценил за его большой ум и опытность в делах.

Герберштейн не сразу приступил к цели своего посольства, а начал издалека; в длинной и вычурной речи он восхвалял блага мира, говорил, что надо всем христианским государям соединиться, дабы бороться с турками, которые отобрали уже у египетского султана Иерусалим, а затем подробно рассказал про могущество и родственные связи Максимилиана.

Великий князь через бояр отвечал ему, что готов заключить мир с Сигизмундом, если последний пришлет ему своих послов. На это Герберштейн предложил, чтобы послы обеих сторон съехались на границе или, так как там города выжжены, в Риге. Но в Москве, как мы знаем, крепко держались старины и послу императора ответили, что раз прежде польские послы приезжали за миром в Москву, то и теперь они должны приехать сюда же, и что от этого обычая Москва не отступит. Многоглаголивый Герберштейн долго на это не соглашался и в длиннейшей речи настаивал, чтобы съезд послов был непременно на границе, причем приводил примеры из жизни Александра Македонского и других древних царей. Однако все примеры не помогли. Василий неуклонно стоял на своем: «Нам своих послов на границу и никуда в другое место посылать не пригоже, а захочет Сигизмунд король мира, и он бы послал к нам своих послов, а прежних нам своих обычаев не рушить, как повелось от прародителей наших, как было при отце нашем и при нас; что нам Бог дал, мы того не хотим умалять, а с Божиею волею хотим повышать, сколько нам милосердный Бог поможет. И нам своих послов на границы и никуда посылать не пригоже. А что польский король собрался с своим войском и стоит наготове, то и мы против своего недруга стоим наготове и дело свое с ним хотим делать, сколько нам Бог поможет».

Наконец в начале октября 1517 года Сигизмунд решил отправить своих послов маршалов Яна Щита и Богуша Боговитинова в Москву, но вместе с тем, чтобы произвести давление на Василия, он приказал Константину Острожскому осадить город Опочку.

Однако Сигизмунд ошибся. Известие о наступлении Острожского к Опочке в то именно время, когда литовские послы подъезжали к Москве, тогда как до этого Сигизмунд в течение трех лет после Оршинскои битвы не вел никаких военных действий против Москвы, ясно показывало Василию, что наступление Острожского имеет исключительной целью произвести на нас давление. И вот вместо того, чтобы сделаться более уступчивым, Василий вовсе не разрешил литовским послам въехать в Москву, причем Герберштейну было объявлено, что они останутся в подмосковной слободе Дорогомилове до тех пор, пока великокняжеские воеводы «не переведаются» с Острожским у Опочки.

Последний две недели громил с нанятыми чешскими и немецкими пушками эту ничтожную крепость, наместником в которой сидел доблестный Василий Салтыков. «Стены падали, – говорит Н.М. Карамзин, – но Салтыков, воины его и граждане не ослабели во бодрой защите, отразили приступ, убили множество людей и воеводу Сокола, отняв у него знамя». А между тем к Опочке, пылая жаждою наказать Острожского за его измену и за Оршинское поражение, быстро шли с разных сторон московские полки и в трех местах нанесли поражение литовцам; кроме того, наш воевода Иван Ляцкий разбил отряд, шедший на соединение с Острожским, и отнял у него все пушки с обозом. При этих обстоятельствах Острожский решил снять осаду Опочки и вернулся домой, а Василий разрешил Сигизмундовым послам въехать в Москву и устроил им самый торжественный прием. «Король предлагает нам мир и наступает войной, – сказал он, – теперь мы с ним управились и можем выслушать мирные слова его».

Переговоры начались в ноябре 1517 года. Московские бояре потребовали у послов Сигизмунда вернуть прародительские отчины их государя – Киев, Полоцк, Витебск и другие города, которые король «держит за собой неправдою», и это требование с той поры предъявлялось нами постоянно при всех переговорах с Литвой; оно показывает, с какой неуклонной настойчивостью шли московские государи к достижению своей заветной цели – собрать воедино Русскую землю.

Вместе с тем наши бояре требовали казни всех тех панов, которые были непочтительны к покойной королеве Елене Иоанновне и причастны к ее смерти. Литовские послы со своей стороны потребовали сначала половины Новгородской земли, Твери, Вязьмы, Дорогобужа, Путивля и всей Северской стороны.

Так как Герберштейн явно держал их сторону, то его призвали во дворец, где бояре держали ему такое слово: «Сницен Памер заключил договор, чтобы императору и великому князю быть заодно на короля Сигизмунда и великому князю доставать своей отчины, русских городов: Киева, Полоцка, Витебска и других, а императору доставать прусских городов: так ты размысли, хорошо ли это королевские послы говорят, будто великий князь держит за собой королевские города, а король будто за собой государевой отчины не держит?»

Конечно, словами этими Герберштейн был поставлен в весьма трудное положение. Тем не менее он продолжал быть посредником между обеими сторонами. Наконец после долгих переговоров и взаимных уступок дело остановилось из-за Смоленска: литовцы непременно требовали его возвращения, а русские бояре не хотели об этом и слышать. Герберштейн держал все время сторону послов, написал огромную велеречивую записку, в которой убеждал государя уступить литовцам Смоленск, опять ссылался на примеры разных древних царей, а также и на пример самого Максимилиана, который завоевал город Верону, а затем вернул ее венецианцам. Вместе с тем он сослался и на пример Иоанна III, который, взяв Казань, отдал ее под власть туземных ханов. В конце записки, уговаривая отдать литовцам Смоленск, Герберштейн говорил, что Василий превзойдет при этой отдаче мудростью и щедростью отца своего Иоанна: «Всякий человек будет провозглашать тебя прибавителем делу христианскому, и щедрость твоя обнаружит ту любовь, которую питаешь к цесарскому величеству (Максимилиану)».

Но и эта высокопарная записка ученого немецкого посредника не подействовала. Государь приказал ему коротко ответить на нее: «Говорил ты, что брат наш Максимилиан Верону город венецианцам отдал; брат наш сам знает, каким обычаем он венецианцам Верону отдал, а мы того в обычае не имеем и впредь не хотим, чтобы нам свои отчины отдавать».

«В сих любопытных прениях, – говорит Н.М. Карамзин, – видны искусство и тонкость разума Герберштейнова, грубость литовских послов и спокойная непреклонность Василиева: язык бояр его учтив, благодарен и доказывает образованность ума».

Вслед за решительным ответом великого князя Герберштейну переговоры о мире были прекращены, и литовские послы вместе с последним уехали. При прощании Василий Иоаннович встал с места, приказал кланяться Сигизмунду и в знак ласки дал послам руку. Герберштейн стал просить от имени Максимилиана отпустить к нему на службу Михаила Глинского. Но Василий на это не согласился и объявил, что он уже велел казнить Глинского за его великую вину, но последний, вспомнив, что был крещен в православии, а затем пристал к римскому закону, бил челом митрополиту о том, чтобы его опять вернули в лоно Православной церкви, и что теперь митрополит, взяв его от казни, допытывается: «не поневоле ли он приступает к нашей вере, и уговаривает его, чтобы подумал хорошенько».

Вскоре прибыли новые послы от Максимилиана – Франциск да Колло и Антоний де Конти с непременной целью уговорить Василия заключить мир с Литвою для общего похода на турок. Но Василий твердо стоял на своем, что Смоленск остается за Москвой, а Сигизмунд на это не соглашался. Тогда австрийские послы предложили заключить перемирие на шесть лет.