Сказания о Титанах - Страница 7

И, озирая мертвый мир, грезил тогда Атлант о былой жизни.

Снилась ему в сумраке дней далекая Аркадия, снилась река Лад́он и ее юный титан – тоже Ладон, сын древнего морского титана Форкия. Бывало, в веселое половодье, когда высоко вздымалась река и юный Ладон, выйдя по колено из вод, садился рядом с Атлантом, прислонясь спиной к склону Чудо-горы, и обнимал распахнутыми руками дубы и буки-великаны, – как смеялись тогда оба титана, Атлант и Ладон, под небом счастливой Аркадии!

Говорил Атлант Ладону: «Ты многоводен, Форкид, и, как тартар, глубок. Моешь в тартаре ноги».

И отвечал Ладон Атланту: «Так, Япетид. Я, Ладон, глубок, как тартар. Мою в тартаре ноги».

И смеялись оба титана над шуткой. Разве может быть тартар под счастливой Аркадией!

А в звездные ночи думал Атлант над черными водами океана о своих дочерях, о звездных девушках – веселых плеядах.

Любовался, бывало, ими Атлант, как они девичьей гурьбой носились по горным тропам, по краю ущелий, вперегонки с золоторогой подругой – ланью Артемиды, как перескакивали через пропасти, с вершины на вершину, со звонким призывом: «О-ё-ѓо! О-ё-ѓо!» Где только не бывали они! В какой дубраве, в какой чаще… От каких зверей уходили! За какими гонялись!..

Но раз погнался за плеядами истребитель зверей – великан Орион, прозванный Звездным Охотником, беспощадный красавец. Только звезды ночи равны красотой Ориону. Ему бы и гоняться за звездами.

Не рука ли Кронида направила его? Побежали плеяды, все семь. Несутся что есть силы, все быстрее и быстрее бегут. А Охотник за ними, все ближе и ближе… Так бегут, что только видно мерцание над землей в летучем воздухе, а девушек нет. И сверкает вслед за мерцанием беспощадной красотой Орион.

Что за бег по Чудо-горе? Стояла еще тогда Чудо-гора в Аркадии. Пронеслись плеяды через каменный кряж, понеслись по волнам моря, по либийским пескам, все мимо да мимо, все дальше и дальше, и вот уж некуда дальше – впереди океан. Добежали плеяды до края земли, где столпы небесные в клубах тумана. Задержаться нельзя: позади уже гудит на бегу медной палицей Орион, кружит ее колесом. Уж хотели сестры-плеяды кинуться в океан и кануть навеки. Но вдруг разошлись перед ними, как завесы, вправо и влево туманы. Открылась гора впереди, и не просто гора, а Гора-Человек.

Стоит Гора, и смотрят на них с вершины Горы, из-под косматых седых утесов-бровей, отчим взором глаза. Только есть одни такие глаза на земле – у Атланта.

Взметнулись сестры-плеяды, поднял их вздохом к себе отец Атлант. Ударились они о его каменную грудь, обернулись в гол́убок и уселись на сединах груди, по мшистому покрову сердца.

А безумный Охотник уже метит медной палицей в голубок, вертит ее колесом, и, как звезды, горят глаза безумца.

Тогда глухо заговорил Гора-Человек:

– Что преследуешь моих дочерей-титанид, Истребитель? Стонет Гея – праматерь-Земля от твоих безумных убийств. Уже камни горят у тебя под ногами. Ненавидит тебя все живое. Отступи от меня, Орион, иль обрушу на тебя небосвод.

Узнал великан Орион древнего титана Небодержателя. Но не умел отступать Орион, не умел сдержать медной палицы. Вырвалась она с гулом из рук Звездного Охотника, но не в грудь угодила Атланту, а понеслась к ранней звезде на небе. В испуге вспорхнули голубки и всей стаей полетели вслед за палицей красавца Ориона, замерцали над небесной дорогой. А за ними в погоню – Орион.

Выполнил Кронид, что замыслил, – стали плеяды, звездные девушки с Чудо-горы, звездными девушками неба близ жилищ богов.

– Добудь мне три золотых яблока из сада Гесперид, – приказал царь Эврисфей.

Ничего не ответил Геракл. Повернулся и вышел молча из Тиринфа на каменистую дорогу.

. . .

Легок Зефир-Ветер и скор. Но тяжким грузом лежала на крыльях Ветра весть о добровольной смерти кентавра Хирона, подарившего свое бессмертие Прометею.

Гнулись крылья Ветра под тяжестью вести, и медлен был скорбный путь. От горы к горе нес седому Океану Ветер горькую весть. И, услыша сквозь каменный сон ту весть, каждая гора по пути просыпалась, вся потрясенная, колеблясь от подножия к вершине, и долго еще так печапьно качалась в облаках ее лесистая макушка. А в глубоких недрах ее каменной души рождались алмазы слез и золотые и серебряные безмолвные слова о мудром кентавре, застывая золотой и серебряной думой-рудой на века и тысячелетия.

Стонали, сжимаясь от боли, ущелья, катились камни по руслам усохших от горя горных рек, пески рассыпались в прах, и в горячих ключах застывали подземные струи.

До края земли донес Ветер весть о смерти Хирона и опустил ее на сердце Горы-Человека:

– Умер Хирон!

Дрогнула сила титана, пригнулись плечи, подогнулись ноги, и пошатнулся Атлант. И вместе с ним закачалось небо, закачалось впервые за свою небесную Уранову жизнь. И закачались на небе золотые дома богов-победителей, опрокинулись амфоры и кубки на божественном пировальном столе, и пролился на землю кипящим огнем напиток бессмертия. Смутились боги. Привстали в тревоге с золотых сидений: их мир закачался.

И уже понеслась, втайне ликуя, по радужным мостам вестница богов, титанида Ирида, на край света, к Атланту. Разостлала перед глазами титана свои цветные одежды, словно сшитые из всех радостей мира, легла посреди них и сказала:

– Титан, не хмурь брови, не гляди так гневно на Ириду. Я – голос богов. Но я все та же гелиада Ирида, дитя титанов. Ты колеблешь не небо богов, а небо мира живого. Оно рухнет, и погибнет земная живая жизнь. Останется только мертвая – за океаном. Пожалей, Атлант, все живое!

И в ответ упали два слова:

– Умер Хирон.

Прикрыла Ирида лицо одеждой. Только краски складок одежды, играя, переливались у самых глаз титана.

Сказал Атлант:

– Кто виновен в живой смерти бессмертных?[6] Кто виновен в смерти Хирона? Кто к скале Кавказа приковал Прометея? Не примирится сын Япета с Зевсом. Но без пищи бессмертия ослабел титан, терзаемый тысячелетия коршуном тартара, прилетающим теперь с неба богов. Кто вызвал коршуна из преисподней на небо? Рассказал мне Зефир-Ветер: стрелой Геракла, напоенной лернейским ядом, ранен в ногу кентавр Хирон. Обрекла рана бессмертное тело на вечную муку. И подарил Хирон свое бессмертие прикованному Прометею, чтобы умножить мощь титана, укрепить его силу, ослабевшую от страданий за тысячи лет, чтобы забилось усталое сердце титана с силой двойною.

Дать бы вкусить Прометею золотое яблоко Геи, яблоко молодости из сада Гесперид! Возродились бы тогда силы титана. Но не может зашагать Атлант к сыну Япета из конца в конец земли с яблоком молодости в руке.

– Ирида, отнесла бы ты это яблоко Гесперид Прометею! Дадут его тебе Геспериды, вечерние нимфы заката. Ни боги, ни люди не в силах вкусить это яблоко. Для них оно – игрушка из золота. Только вкусят его опаленные молниями или прикованные титаны. У губ титана нальется оно золотой молодостью и целительной силой вечной жизни. Отнеси, титанида Ирида, яблоко титану Прометею. Возроди его силу юностью.

И в ответ прозвучал в воздухе голос, словно сонм лучей заговорил:

– Я сияю ему нежнее, чем богам и смертным, радуя его радугами. Не могу я принести Прометею яблоко молодости: запрещен мне вход в сад Гесперид. Не бывает там, за океаном, ни дождей, ни радуг. Нерушимой клятвой со Стиксом связана я пред богами у колыбели малютки Эрота[7]. Не нарушу запрет. Не одна Афродита – мать любви. Я ведь тоже мать Эрота, бога-младенца, мотылька, рожденного от Зефира-Ветра. И любовь-мотылек нужна миру. Велика твоя мысль вернуть мир живой жизни снова титанам. Велик твой гнев на богов. Но, прости, не могу я покинуть небо для тартара, не могу оставить землю без порхания любви, без ее первого вздоха. Покарает Кронид.