Сказания Меекханского пограничья. Память всех слов - Страница 4

Деана старательно оделась. Сперва коэ, потом ноасм, сверху праздничную та’чаффду, красную, словно кровь, расшитую алыми нитями разных оттенков в цветы и зверей. Пояс от тальхеров она поменяла на белоснежный, а ножны сабель полдня чистила до блеска. Знала, какое впечатление произведет алость невинности, перерезанная белоснежным, скрывающим в себе смерть. В роде д’Кллеан четверо имели право на такую белизну, что само по себе было необычным, поскольку уже один или два мастера оружия среди родственников – повод для гордости и славы перед лицом прочих иссарам. Честно говоря, она не чувствовала себя особенной, однако ее уже не преследовало и подкожное чувство вины и ярости, наполнявшее ее в годы тренировок. Она была мастером и принимала это так же, как и то, что ей приходится дышать.

В афраагре говорили, что род д’Кллеан хорош в битве и всегда идет в полушаге от боевого транса. В роду х’Леннс уже несколько поколений не было ни единого Белого Пояса, и война не вспыхнула, наверное, лишь поэтому. Даже если Ленгана шла к ней довольно явственно, ни муж ее, ни совет рода не желал открытой конфронтации. Тем более, что старейшины селения тоже противились такому. Род Ленганы был многочисленней и богаче, род Деаны имел лучших воинов, и его поддерживали прочие малые роды, которым пришлось не по вкусу растущее значение богачей. Схватка между ними могла закончится по-разному, но в любом случае она обещала афраагру, наполненную десятками трупов и плачем вдов и сирот.

Деана заглянула в маленькое зеркальце из полированной стали. Слишком большой рот, часто сжатый в узкую линию, слишком маленький нос, слишком бледная кожа, глаза не то цвета пива, не то ореховые. Темные волосы с ровно подрезанной челкой, чтобы не мешали в схватке. Даже захоти, не могла бы она отказаться от унаследованной от матери меекханской крови, которая так бесила Ленгану х’Леннс, что та пожертвовала жизнью своих сыновей и кузины в попытке уничтожить их семью. Было время, когда Деана не любила свое лицо, поскольку то слишком напоминало ей о северном наследстве, но теперь это не имело значения. Важно было просто хорошо выглядеть, не выказывать страх, не отводить взгляда, не краснеть. Ленгана, эта сука, впустила в афраагру змею, погибли четыре человека: двое в роду х’Леннс и двое в роду д’Кллеан. И все лишь затем, чтобы достать ее, Деану, словно произошедшее почти год назад, кровь на тренировочной площадке и потеря двух сыновей, не остудило жажды мести.

Деана улыбнулась своему отражению в зеркальце. Жажду мести не гасят кровью того, кто жаждет мести, это все равно, что гасить пожар маслом. Она сменила улыбку на более холодную и вежливую, такую, что говорила бы: я жертва, меня обидели, но я не ношу на сердце раны. Вегрела, первая матрона рода, именно затем и дала ей зеркальце. «Тренируйся, Деана, – сказала она, – тренируйся, ты не можешь быть забитой птахой, которая уступает дорогу всякому, да, я знаю, знаю, у тебя есть твои тальхеры, и я тоже тобой горжусь, но не все битвы выигрываются сталью. Некоторые нужно вести, не вынимая клинка из ножен, а твое лицо твердит: „Ударь меня, я виновата“. Тренируй улыбки, взгляды, гримасы. Тренируй, как тренируешься биться саблями».

Потому она и тренировалась целый месяц, пока оба рода были отделены сох аварей. Этот древний закон применялся редко, но на сей раз старейшины решились применить его, чтобы горячие головы могли остыть, а гнев – угаснуть. Сох аварей – дни ленты. Месяц делился пополам, и в первый день на рассвете собирали в доме членов рода х’Леннс, после чего – запечатывали двери. Делали это белой шелковой лентой в знак того, что для закона в афраагре достаточно не силы, а уважения к обычаям, что, впрочем, не означало, будто отдельные воины не следили пристально, чтобы никто не пытался отнестись к приговору легкомысленно. На второй день, на рассвете, снимали печать с дома Ленганы и накладывали ее на двери дома рода д’Кллеан. День третий приносил очередное изменение – и так далее…

Месяц оба рода жили рядом друг с другом, разделенные шелковой лентой вернее, чем тысячью миль. Древняя легенда гласила, что некогда, столетия назад, в одной из афраагр два рода провели так двадцать шесть лет, пока не вымерло поколение, помнившее, что именно стало причиной конфликта. Их старейшины дали им месяц, который Деана использовала, чтобы тренироваться в улыбках.

Она поправила волосы, растерла несколько капель ароматной смолы в пальцах и дотронулась до висков и мочек ушей. Улыбнулась. Искренне.

– Кровь разбудила в тебе новую женщину, – сказала ей несколько дней назад одна из кузин. – Танец тальхеров перестал быть только развлечением, тренировкой – ты отослала чью-то душу к душе племени, и тебя это не сломило. Вчера матрона Ганера н’Веерхис спрашивала, не проведаешь ли ты их после суда. Девушка, убившая змею в поединке, станет украшением любого дома.

Да. Первая кровь. Деана кивнула. Их племя вот уже много лет не принимало участия в настоящей войне, афраагре очень давно не приходилось отражать нападений, меекханская атака была направлена на племена, обитавшие куда западней, а потому из всех женщин ее поселения только та глупая, паршивая сука, та…

Она прикрыла глаза. Такие мысли о ком-то, кто разделяет с тобою тень одних скал и черпает воду из одних источников, – грех.

Кендет’х. Овейреф – тринадцатая молитва о понимании.

Владычица на Небе. Я, Деана д’Кллеан, лишь месяц назад впервые пролила настоящую кровь.

Настоящую кровь не в тренировочном поединке, но в схватке на жизнь и смерть.

На жизнь и смерть, потому что я видела безумие и голод в глазах моей противницы.

Противницы, которая пришла в афраагру по просьбе ошалевшей от боли и ненависти женщины.

Женщины, которая ненавистью уничтожает собственный род, пусть и не замечает этого.

Не замечает этого, а значит, она слепа, а слепцам должно сочувствовать и протягивать руку.

Руку приязни, руку, дающую хлеб и вино, освобождение от боли.

Боли, которой она заражает прочих.

Владычица на Небе.

Если я вызову Ленгану х’Леннс на поединок – освобожу ли ее от боли?

Кендет’х не всегда несет ответы. Порой это лишь путь, ведущий к вопросам.

Сейчас вопрос звучал так: «Действительно ли я этого хочу?» «Желание ли это моей души, – думала она, – или лишь жажда мести?» Ленгана х’Леннс привела свою кузину в афраагру, не открывая настоящей цели ее визита. Пригласила змею меж не ведающих о том людей лишь затем, чтобы убить ее, Деану д’Кллеан. Конечно, никто в поселении не ставил под сомнение право матроны на месть – кем были бы иссарам, если бы не признавали таких вещей частью своего наследия. Даже способ, который выбрала Ленгана, пусть многим он мог не нравиться – ведь впустить в афраагру безумную убийцу подвергало опасности всех, – как-то соотносился с Законом Харуды. Омалана, как кузина Ленганы, тоже могла хотеть отомстить за пролитую кровь, но ситуация была необычной. Первая женщина в роду х’Леннс мстила за смерть двух сыновей, которые погибли от руки… кого?

Деана уже много месяцев не думала о брате, Йатех исчез, совершенно улетучился из жизни племени, словно бы никогда и не рождался. Она оплакивала его три дня, пока кровь на тренировочной площадке ржавела, а из дома рода х’Леннс доносился траурный вой. После того, что сделал ее младший брат, она не имела права на публичный траур, не могла переживать потерю, посыпая голову пеплом и разрывая одежды. Три дня и три ночи она не выходила из спальни, не ела и не пила, плакала в подушку, после чего омыла лицо, оделась и пошла помогать по кухне.

Из тех дней она помнила лишь боль и ярость. Йатех избрал свою дорогу, вступил на нее, и время сомкнулось вокруг него в петле, убирая все его дни из истории народа иссарам. Ей следовало бы переносить это легче, ведь он несколько лет перед тем пребывал вне афраагры и вернулся лишь на короткое время. Но легче не стало. Если бы она не тосковала так, если бы не радовалась столь сильно его возвращению. А он оставил ее одну, словно травинку на пустынном ветру. Три дня слез – и без того слишком много.