Сказ про Иванушку-дурачка. Закомурица тридцать четвертая (СИ) - Страница 1

СКАЗ ПРО ИВАНУШКУ-ДУРАЧКА

Продолжение (начало – ищи по ссылке «Другие произведения»)

Закомурица тридцать четвертая

ГРЕЗА ПРО КОЗУ ЛУПЛЕНУЮ

Посвящается Е. Е. Поздняковой

И приснился Иванушке-дурачку одурчащивый, одурчащий, одурчительный сон, ёшкина кошка! Кривой-прекривой, ой, ой, ой! Тринадцатизначно, понимаешь! А приснился ему, сему, понимаешь, дурачку, знаешь, кто? Ой, ой, ой, косой-прекосой: заяц ру́хленый*, половина зада в пу́хлине*, другая половина зада в синяках, ах! Ух, смотрите, посматривайте, дедушка с Иванушкой, Иванушкин кривой-прекривой сон в унитаз... – тьфу ты! – в унисон!.. На двых персон!..

Толды, колды... Колды, толды... Колды толды, толды и булды... Словом, колды Лунный заяц вляпался в луну – трах-бах-булды! – толды образовался огромный кряхт... крях... крах... кратер, засыпанный сизым по́пелом* сигарет, выкуренных с энтузизазмом предыдущими поколениями лунных жителей. Так ли, сяк ли, но вылез, кряхтя, из энтого кратера зайчишка, стряхнул с себя попел и окурки и огляделся. И обомомлел! Что ж, на луне как раз... раз... раз... раз рассвело, и увидел он окрест себя сплошное попели́ще, елки-моталки. Вот жаль толькя, на себя не догадался поглядеть в зеркало пришелец (впрочем, зеркала-то у него с собой и не было). А если б пришелец догадался поглядеть на себя в зеркало (которого у оплошливого пришельца с собой и не было), то увидел бы белый заяц, обомомлев, что в результате сшибки с луной он, понимаешь, страшно-престрашно весь искривился: у-у-у, у него образовались длинные-предлинные лапы, огромные-преогромные раскосые темно-бурые глаза, смешные-пресмешные ослиные уши, а также короткие-прекороткие рожки – антенны на лысой-прелысой макушке большущей-пребольшущей башки. Но заяц наш был недогадлив и, хочь и любил мудрость до безумия, будучи выпускником престижного университета и яростным поборником науки, одначе о фактах судил на авось: вкривь и вкось. Поэтому, криво оглядевшись, косой сплюнул решительно и вдруг пошел, точнее сказать – почапал на всех четырех лапах, утопая оными в попеле, исследовать планету тудыяк, кудыяк глаза глядят: строго тудыяк, на юг, причем почапал ну очень размашистыми зигзагами. И пошел он, точнее – почапал, наш любомудр, с энтузазизмом исследовать, верно ли утверждает наука, что in terra est vita, in luna non est*. Особливо разумная vita, елки-моталки. Ведь scientia potentia est*, понимаешь. Sic*, sic!

И так, и сяк, а идет, идет по луне, елки-моталки, пришелец строго на юг, причем ну очень размашистыми зигзагами, и вдруг... И вдруг перед ним – виселица! А на виселице висит – mamma mia, кто бы вы думали?! – повешенный! А на груди – фанерная табличка с надписью, сделанной грифельным карандашом: «Za vscritie goraja i ugon». Грифельный карандаш на веревочке висит тут же, подле таблицы, щобы все желающие могли сделать пришедшие им в головы приписки и не смогли б утащить карандаш. И многие прохожие действительно сделали к вышеупомянутой надписи краткие нецензурные приписки, которые здесь не приводятся в силу их удручающего однообразия и чрезвычайной многочисленности.

– Ну, эвто наверно, по лунной латыни: ни фига не понятно! – подумал Лунный заяц, взял карандаш и, не задумываясь, переправил в слове «goraja» первую букву «a» на букву «o».

И пошел, точнее сказать – почапал на всех четырех лапах, утопая оными в попеле, дальше. И так, и сяк, а идет, идет по луне, елки-моталки, пришелец строго на юг, причем ну очень размашистыми зигзагами, и вдруг... И вдруг навстречу пришельцу – серый лунный бирюк, повиливающий нечесаным хвостом: ах, враг или ух, друг? Бр-р-р! Ну, то был бирюк как бирюк, вот тольки у него были длинные-предлинные лапы, огромные-преогромные раскосые темно-оранжевые глаза, смешные-пресмешные ослиные уши, а также короткие-прекороткие рожки – антенны на лысой-прелысой макушке большущей-пребольшущей башки. Остановился лунный бирюк, встал на задние лапы и подтянул ремень лунных брюк, а больше на бирюке ничего и не было, кроме ну оч-чень-преоч-чень оч-чаровательных брюк, однозначно! М-м-м, но чьто это были за брюки! Повторяю, ну оч-чень-преоч-чень оч-чаровательные! Ох, ах! Да-а-а, энто, воображаешь, были рваные-прерваные, опаленные сзади и спереди и достающие токмо до колен брезентовые брюки сварщика с четырьмя накладными дырявыми карманами: двумя сзади и двумя спереди; цвет брюк – хаки. Одна мощная дыра была спереди меж штанин, а что через нея было пропущено, не треба уточнять; через другую мощную дыру сзади был пропущен бирючий хвост, а дыры в карманах были заткнуты засунутыми в карманы лунными, понимаешь, булыжниками. Ремень брюк тож был брезентовым и в дырьях, бр-р-р, бр-р-р! Наш зайчик обомомлел!

Остановившись, лунный бирюк вдруг страшно огорчился, что брюки его – без помочей. А огорчившись, бирюк вдруг удивился, что страшно чего-то хочет. А удивившись, зверь вдруг помочился прямо перед собой в попел. А помочившись, бирюк вдруг страшно возмутился: бр-р-р, бр-р-р, чем энто так резко заамбрело?

– Бр-р-р! Ой! Лунный бр-р-р... бр-р-р... бр-р-р... заяц! – грозно-прегрозно воскликнул лунный бирюк, с энтузизазмом хлопнув себя передними лапами по задним карманам брезентовых брюк, отчего остро-преостро заамбрело псиной.

Пришелец, понимаешь, обрадовался, что лунный обитатель признал его за своего. И наш зайчуган, понимаешь, наш гном... гнум... гумно... гуманоид, встал на задние лапки и радостно закричал, вихляя задиком, виляя хвостиком:

– Ты, лунатик, подойди – на мой хвостик погляди! За... за... за... за... замечательный хвостик! – и встал к бирюку задом.

Небось, энто топерь на луне сплошь и рядом, что пришельцы, скитальцы, становятся задом! Однозначно!

Лунный бирюк подскочил, пританцовывая, к зайцу, подтянул ремень лунных брюк и, с воплем «Бр-р-р! Бр-р-р! Сам лунатик!», дал изо всех сил пришельцу пинка в зад. Заяц подпрыгнул от неожиданности, потер зад и, решив, что энто у них, у лунатиков, такой местный способ приветствия, страстно-престрастно и страшно подобострастно про... про... пропищал:

– Бр-р-р! Бр-р-р! Благодар-р-рю за... за... за...за гор-р-рячее пр-р-риветствие!

– Бр-р-р! Бр-р-р! Ну, ежли нужно кого-то ощо́* горячо поприветствовать, парень, бр-р-р, бр-р-р, о-бр-р-р... бр-р-р... бр-р-ращайся! Бр-р-р! Бр-р-р! – бр-р-р... бр-р-р... бр-р-р... бр-р-рякнул зайцу бр-р-р... бр-р-р... бир-р-рюк, подтянул, бр-р-р, р-р-ремень лунных бр-р-р... бр-р-р... бр-р-р... бр-р-рюк и на четырех лапах, утопая оными в попеле, побежал своей дорогой, держа нечесаный хвост пистолетом.

– Спасибо! Всенепр-р-ременно! – крикнул вслед бравому бегуну заяц. – А ты, понимаешь, кто, бр-р-раток? Мабудь, бр-р-р... бр-р-р... бар-р-рон?

– Бр-р-р, бр-р-р! А я, понимаешь, бр-р-р... бр-р-р... бир-р-рюк: всю жизнь жил без бр-р-р... бр-р-р... бр-р-р... бр-р-рюк, а недавно я тут застукал одного – пытался, гад, вскр-р-рыть частный гар-р-раж! Ну, я тогды славно позавтр-р-ракал, заодно и р-р-разжился бр-р-р... бр-р-р... бр-р-р... бр-р-рюками! Вот эвто жесть... жизть... жизнь, однозначно!

Заяц потер зад и размашистыми зигзагами почапал на четырех лапках, утопая оными в попеле, дальше исследовать планету тудыяк, кудыяк глаза глядят: строго тудыяк, на запад, выискивая путь покороче, елки-моталки. И пошел он, наш любомудр, с энтузазизмом исследовать, верно ли утверждает наука, что in terra est vita, in luna non est. Особливо разумная vita, елки-моталки. Ведь scientia potentia est, понимаешь. Sic, sic!

Идет, идет по луне, понимаешь, пришелец размашистыми зигзагами строго тудыяк, на запад, выискивая путь покороче, и вдруг... И вдруг перед ним – виселица! Ах, а на виселице висит – mamma mia, кто бы вы мыслили?! – повешенный! А на груди – фанерная табличка с надписью, сделанной грифельным карандашом: «Za vscritie garoja i ugon». Грифельный карандаш на веревочке висит тут же, подле таблицы, щобы все желающие могли сделать пришедшие им в головы приписки и не смогли б уволочь карандаш. И многие прохожие действительно сделали к вышеупомянутой надписи краткие нецензурные приписки, которые здесь не приводятся в силу их удручающего однообразия и вопиющей многочисленности.