Скалаки - Страница 46

Ответом ему было веселое ржание. Видимо, белый плащ и бряцание сабли напомнили лошади давно прошедшие времена боевой славы. Медушка сильно постарела. Ей было не меньше двадцати лет, ноги ее одеревенели, и теперь она вряд ли вынесла бы своего господина из кровавой сечи.

Балтазар легко вскочил в седло; казалось, молодая кровь влилась в жилы солдата и в его боевого коня. Старый драгун выпрямился, как перед парадом, звякнул саблей. Медушка пошевелила ушами и вновь весело заржала. Стоя у окна, Бартонева крестилась, а Ванек, все еще затягивавший подпругу, отступил и залюбовался своим хозяином.

— Вот это кавалерия! —невольно вырвалось у него.

— Будьте здоровы! —сказал на прощание Балтазар и, стиснув коленями бока лошади, выехал со двора.

— С богом! —ответил сердечно Ванек и хотел было добавить «хозяин», но это слово замерло у него на языке. Медушка попыталась было порезвиться, но из этого у нее ничего не вышло, и она спокойной рысью выбежала со двора. Ванек и Бартонева смотрели вслед старому кавалеристу, пока за липами не скрылся его белый плащ.

В этот же день, немного пораньше, чем Балтазар в полном вооружении выезжал на Медушке со двора, по заснеженной дороге от Гронова к Ртыни мчался всадник. Это был местный крестьянин на простой деревенской лошаденке. Вскоре за ним показался второй, который ехал от Гронова к Находу.

В Находском замке, казалось, было тихо, но по коридору сновали слуги и служащие. В канцелярии нетерпеливо шагал управляющий, время от времени поглядывая в окно или посылая кого-нибудь из подчиненных за ворота. Когда тот возвращался, управляющий спрашивал: «Никого не видно?» —и получал отрицательный ответ. Сегодня Ржегак должен был принести точные сведения. С тех пор, как изменник передал управляющему листовку, он часто доставлял в замок различные сведения, но нынче Ржегак что-то не шел. Управляющему необходимо было поговорить с ним. Посланный в Полице человек, который должен был узнать у окружных властей, какие там настроения и что вообще у них творится, также не возвращался.

Рыхетский тоже частенько выходил на пригорок около своего дома и оглядывал окрестности. Наконец, он увидел на белой дороге точку, которая быстро приближалась, и вскоре перед ним остановился всадник на взмыленном коне.

— Ну, как? —быстро спросил Рыхетский.

— Хорошо. Уже начали.

Мужчины вошли в рыхту. Гонец рассказывал:

— Немцы около Теплице и в Броумовской округе уже начали, повели крестьян шоновский и рупрехтицкий старосты. В Детршиховице сожгли панскую усадьбу, и в этой суматохе — до сих пор неизвестно, как это случилось,— загорелась шо-новская церковь и сгорела дотла вместе с приходским домом.

Рыхетский сердито махнул рукой.

— Господи, о чем они думают? Это плохое начало! Гонец продолжал:

— У нас в Полицкой округе все началось сегодня. Окружили монастырь, паны чиновники не смогли убежать. Достал с толпой проник в канцелярию и настаивал, чтобы ему выдали утаенный патент. Он вскочил на стол и, ругая чиновников, требовал свободы для народа. Они отказывались и сопротивлялись. Тогда Достал вышел на балкон и обратился к людям. Поднялся грозный шум, крик, сутолока, народ был взбудоражен, угрожал и собирался уже ворваться в монастырь. Испуганные чиновники составили обязательство, подписали волю и отмену барщины.

— Слава богу!

— Теперь и вы должны начинать, и сегодня же.

— С божьей помощью!

Между тем в Ртыни стало известно о прибытии гонца от полицких. Рыхта наполнилась крестьянами. Веселыми криками они встретили радостные вести.

— Теперь, с именем божьим, вперед!

— На панов!

— В Наход, на замок!

Рыхетский тут же послал верхового в П. Там дожидался Иржик, который должен был начать выступление. Посланный вскоре исчез в сумерках.

День угасал, темнело. В Ртыни было необычайно оживленно, люди бегали из дома в дом, на дороге, возбужденно разговаривая, толпился народ. Собиралась молодежь, вооруженная огромными дубинами и топорами. Вдруг все сразу умолкли: ударил колокол. Но то был не церковный звон. Все посмотрели на деревянную колокольню, возвышавшуюся на холме. Тревожно гудел большой колокол, ему вторили колокола поменьше, и звуки набата разносились по долине. В открытых окнах колокольни вспыхнуло пламя смоляных факелов. В их свете можно было различить фигуру Рыхетского. Народ, толпившийся внизу, кричал, и гул голосов летел из дома в дом. В небе зажглись звезды. За деревней, в темном поле, Рыхет-ский увидел мелькавшие огни.

— Это на Чертовом холме,—сказал один из крестьян, стоявших на колокольне.

Чертов холм находится между Ртынью и Батневице. Он стоит одиноко среди поля, как продолговатая могила с плоской вершиной. В народе говорят, что этот холм бросил здесь разгневанный черт,— отсюда холм и получил свое название.

— Это батневицкие! Они услышали и увидели наши сигналы. Скоро будут здесь.

Не прошло и минуты, как из соседней Батневице прискакал гонец; он остановился у рыхты. Заметив его, Рыхетский спустился с колокольни.

— Мы увидели ваш сигнал,—доложил гонец.—Повремените, пока мы придем, мы дожидаемся святоневских.

— У вас все пойдут? —спросил Рыхетский.

— Многие не хотят, но мы их заставим.

Наступила ночь, цо в раскинувшейся деревне Ртыни было шумно. Беспокойные толпы ждали только сигнала и прихода святоневских крестьян.

Вечером того же дня из корчмы в деревне П. раздавался необычайный шум. Здесь в небольшой темной комнате собралось много народу. Сквозь густой дым, наполнивший комнату, еле пробивался свет лампочки, слабо освещавший лица гостей. Люди громко разговаривали, пили пиво и курили короткие трубки. У многих пиво уже успело затуманить голову. Все толковали о золотом патенте, утаенном господами, и о своей тяжелой жизни.

Порой то тут, то там в уголке раздавалось пение, которое быстро тонуло в общем шуме. Иржик переходил от группы к группе и что-то говорил. Люди, правда, удивлялись такому внезапному выздоровлению, но догадывались о его причине.

Стоя посреди избы, Скалак высмеивал трусость крестьян:

— Всякий щелкопер его притесняет, сажает в холодную, сечет розгами, а он, выйдя оттуда, целует ручку милостивому пану. И только, покинув замок, погрозит ему с холма, да и то держа кулак в кармане.

Многие смеялись, а некоторые, не выдержав, стучали кулаком по столу.

— Мы еще посмотрим! —восклицали они.

— А я и другое слышал,—продолжал СкалакГ—молятся многие за милостивых господ, благодарят, что барщину сократили.

— Но патент! —крикнул кто-то.

— В замке под замком! —ответил Еник.

Тут Иржик ударил по струнам, и все замолкли.

Велел забрить меня в солдаты Наш находский светлейший пан, Вот в рекруты забрали, Веревками связали И сторожей в придачу дали.

Звон струн стал утихать. Старый крестьянин, молча сидевший в углу, поднял голову и внимательно прислушался. По морщинистому лицу старика было видно, что песня взволновала его.

Вновь зазвучали цимбалы, и вновь запел Иржик:

Неделю лишь назад Не чаял быть солдатом. Поймали, и связали, И пикнуть мне не дали. Схватили меня силой, Была в то время ночь, И, сколько я ни плачу, Мне некому помочь.

Опершись о ладонь морщинистым лбом, старик крестьянин зарыдал:

— О мой Еничек! Еничек!

— Бедняга, у него взяли единственного сына. Теперь он с ним не увидится двадцать лет.

— Мой Еничек! —кричал старик. Песня разбередила его старую рану.

Дорогой мой батюшка,

Я тебя прошу:

Выкупи из рекрутов

Сына своего,

Сына своего,

Дитятко твое,

Неужто ты меня из рекрутов

Не выкупишь?

Старик поднял голову, его мутные глаза были полны слез.

— Выкупил бы, выкупил бы! —повторял он.— Но самому есть нечего.

— Все это ему подстроил плговский эконом.

— Много наших на его совести.

— Дольский бы тоже стал нам подпевать, да томится в тюрьме.

— И этого плговский засадил туда.

Цимбалы звучали громче. Никто и не заметил, как один из местных крестьян и двое из соседней деревни встали и вышли. Все слушали пение Иржика и сочувствовали горю старого отца. Но вот умолкла печальная, жалобная песня, и цимбалы зазвучали по-новому.