Скалаки - Страница 28

— Ха-ха, а почему бы и нет. Ее бы это очень позабавило.

— Жаль, что она не слышит, но ее вознаградят «Нравоучительные рассказы».

— Мадемуазель читает Мармонтеля?

— О, это великолепно, не правда ли, особенно в постели?

— Об этом, видимо, вам позднее расскажет д’Эрбуа,—громко засмеялся барон Пильнитц, старый холостяк, драгунский ротмистр огромного роста.

— Да, я заметил. Как я вам завидую, д’Эрбуа!

— Вам повезло, как в сказке, и главным образом потому, что князь женился.

— Это не имеет значения, она осчастливила бы обоих. Эта реплика была встречена громким смехом и тостом «за

любовь». Маркиз д’Эрбуа многозначительно улыбался.

Раздался сильный удар грома. Во дворе старого замка завыл ветер. Господа на минуту умолкли.

— Это прекрасное предвестие завтрашних торжеств.

— Ах, бедная Стреревитц, она, наверное, дрожит от страха и ужаса. Жаль! —И огромный ротмистр раскатисто засмеялся.

— Ведь она, кажется, спит в покоях князя Яна? —добавил с усмешкой молодой Коллоредо.

— Князя Яна? —раздалось одновременно несколько удивленных голосов.

— Что это за покои?

— Это странная, хотя и подлинная история, эпизод из романа с призраками, состряпанный глупыми лакеями.

— Расскажите, граф. Во время грозы только и слушать такие истории,—сказал ротмистр.

— А это не будет нескромностью по отношению к хозяину?—спросил маркиз д’Эрбуа.

— Ничуть. Это довольно широко известно, к тому же мы здесь одни. Впрочем, я хорошо не знаю этой истории и многое забыл из того, что рассказывал ученый доктор Силезиус.

— Господа, нельзя упустить такие интересные подробности. Надеюсь, вы не будете возражать, если я позову доктора.

— Разбудить эту ученую сову,—захохотал ротмистр и залпом осушил бокал.— Конечно, он не умеет так рассказывать, как вы, д’Эрбуа, но… — И молодой Коллоредо приказал лакею позвать доктора.

Толстый медик в огромном парике скоро явился. Мокрый плащ он оставил в передней. Чтобы попасть сюда, ему пришлось пересечь двор. Покидая свою комнату, доктор ворчал, но теперь он низко кланялся и спрашивал высокородных господ, чем он может им услужить.

Развеселившиеся дворяне предложили ему вина. Он охотно выпил и, узнав о желании господ, начал повествование, пересыпая свою речь латинскими словами и выражениями. Ученый доктор Силезиус, помимо медицины, занимался также генеалогией, особенно генеалогией князей Пикколомини, чем и заслужил расположение графини Франкенберг Он знал на память родословное дерево и все семейные связи этого рода. Он и сейчас с увлечением рассказывал о далеком прошлом гораздо пространнее, чем это было нужно, и только после настоятельного требования ротмистра приступил.

— Князь Лаврентий Пикколомини, сын Франца,—начал свой рассказ доктор,—взял в жены знатную Анну Викторию, графиню Коловрат-Либштейнскую, от которой имел пятерых детей; старшим из них был сын Ян Вацлав, младшей —дочь Катерина, в замужестве графиня Франкенберг. Ян Вацлав был огорчением своих родителей. Уже в юности он отличался странностями, любил проводить время в глубоких рвах, окружающих крепостные стены, в отдаленных переходах, в покоях замка и в старой библиотеке. Но чаще всего он тайком спускался в подвалы. Там, согласно преданию, некий Колда из Жампаха и Находа скрывал свои жертвы, особенно женщин. Ян Вацлав взбирался на башню, залезал в низкие страшные темницы за толстыми стенами замка. Он был неразговорчив и упрям. А когда вырос, отправился путешествовать. Вернулся Ян Вацлав таким же суровым и диким. Часто он уединялся в зале, где висели портреты предков и Альбрехта Валленштейна. С матерью он был сух, не доверял ей. Ходили слухи, что его преследует навязчивая идея, будто мать хочет избавиться от него, чтобы поместья перешли к младшему брату Норберту. Этим объясняли его странное отношение к матери. Он никому не верил. Однажды, увидев своего наставника Юнг-блута, который выходил из покоев княгини, он набросился на него и чуть не убил. Говорили, что мать в самом деле довела Яна до помешательства. Затем пошел слух о предстоящем приезде краевой комиссии, которой было поручено расследовать это дело. Князь Ян Вацлав, видимо, тоже узнал об этом. Он все больше уединялся, побледнел, похудел, почти не выходил из своих покоев, а если и выезжал куда-нибудь, то видел, что люди избегают и побаиваются его. Возвращаясь домой, он впадал в буйство. Напуганные слуги, не раз им битые, слышали, как князь бегает по залу и громко разговаривает сам с собой.

В ноябре 1720 года прибыла комиссия, которая признала князя Яна Вацлава умалишенным и временно передала управление поместьями его матери. Княгиня по приказу комиссии должна была держать сына в его покоях под наблюдением двух иезуитов.

Ян Вацлав, у которого отобрали оружие, сначала вел себя спокойно и только иногда приходил в исступление; тогда он кричал и расточал проклятия, а монахам приходилось звать на помощь слуг. Однажды он убежал от своих сторожей и приказал трясущимся от страха слугам втащить на крепостной вал пушки и стрелять из них по замку, но тут же, словно опомнившись, умолк и впал в глубокое раздумье. И снова в течение нескольких месяцев он вел себя смирно, но когда семнадцатого апреля 1721 года, около трех часов ночи, обитатели замка были разбужены страшной грозой, повергшей их в ужас, то вместе с разверзшимися небесами вновь вспыхнула ярость Вацлава. Гроза была необычайной силы. Город Наход, замок и вся окрестность сотрясались, казалось, наступает конец света. Собаки выли, скотина ревела, страх охватил даже самых храбрых. Иезуиты, проснувшись, немедленно кинулись на поиски князя. Бормоча псалмы и молитвы, движимые предчувствием недоброго, они поспешили в фамильный зал. Двери в него были распахнуты. Несмотря на раннее утро, там было еще совсем темно. В зале, украшенном портретами предков, стоял князь Ян Вацлав. Вспышки молнии освещали его высокую тонкую фигуру в темном одеянии. Он давно выбросил напудренный парик, не причесывался и не брился. Его бледное лицо обросло черной бородой. Воздев руки к небесам, он горящим взором смотрел в окно, за которым бушевала гроза. Временами сквозь грохот бури слышался его рыдающий голос.

— Не моя вина… месть… род… изменники! —доносились до монахов отдельные слова.

Боясь войти в зал, они позвали слуг. К счастью, в это время княгини-матери не было в замке. Гроза бушевала не переставая. Увидев своего несчастного господина в опасности, старый слуга бросился к нему, чтобы увести его, но он успел только добежать до передней и упал, пораженный молнией. Двое других подхватили бедного старика, но тут вновь последовал удар, сверкнула молния, которая выбила у них труп, сразила несчастных и, как шар, покатилась по коридору. Оглушенные монахи прижались к стене, слуги разбежались, кое-кто в ужасе пал ниц. Гроза словно хотела уничтожить замок. Еще семь раз извилистая молния ударяла в высокую круглую башню. Князь Вацлав стоял на коленях в большом зале со скрещенными на груди руками, с лицом, обращенным к небу, молчаливый и неподвижный, как статуя.

К утру гроза утихла. Башня сильно пострадала, молния пронеслась через несколько комнат: в кухне валялась разбитая посуда, в аптеке — пузырьки; в старом арсенале она уничтожила много оружия, разворотила железные трубы водопровода. Старый слуга был мертв, товарищи его обожжены, поваренок, бежавший через двор, был оглушен. Все перепугались до смерти, только князя Яна Вацлава не тронул страшный гнев природы.

Все это доктор Силезиус рассказал молодым дворянам. За окнами завывала буря, по залу часто пробегали голубоватые вспышки молнии. Слушатели сидели молча. И даже те, кто вначале попивал красное вино, отставили бокалы в сторону.

— Ну, а чем же кончилось дело с князем? —спросили сразу несколько человек.

— После этого никто уже не сомневался, что он, то есть безумец,—продолжал доктор.—Временами, разговаривая достаточно связно, князь, казалось, был в полном рассудке, но вдруг ни с того ни с сего он вставлял в свою речь диковинные, то смешные, то страшные, порой молчал по нескольку недель и ходил, как тень, по коридорам; наконец, однажды утром его нашли мертвым в фамильном зале под портретом отца. На мать он сердился до самой смерти.