Синяя Борода - Страница 38
Упаковкой в Гавре занимались пленные итальянцы – те из них, кто в гражданской жизни приобрел какой-то опыт в подобных вещах. Один из них ухитрился переправить эти две картины своей жене в Рим, где они и хранились в тайне. Он не показывал их после войны никому, кроме самых близких друзей. Законные владельцы подали в суд, пытаясь вернуть картины себе.
Я поехал туда в одиночку, и попал в газеты, подтвердив, что картины проделали путь от Парижа до Гавра.
* * *
У меня есть своя тайна, которую я еще никому никогда не открывал: «Иллюстратор – это навсегда!». Даже в своих произведениях, представлявших собой полоски цветной пленки на необъятных унылых полях «Атласной Дюра-люкс», я все равно видел какие-то сюжеты. Как дурацкая мелодия из рекламного ролика, эта идея влезла в мою голову и расположилась там; каждая полоска представлялась мне теперь душой, сущностью какого-нибудь человека или животного.
И каждый раз, когда я наклеивал очередную полоску, неуемный голос внутреннего иллюстратора говорил мне, к примеру: «Оранжевая пленка – это душа полярного исследователя, отставшего от своих товарищей, а белая – душа белого медведя в прыжке».
Более того, эта потайная фантазия распространилась и на мое видение реальности, и продолжает его отравлять. Когда я смотрю на двух людей, остановившихся поговорить на углу, я вижу не только их одетую плоть, но и узкие вертикальные полоски света внутри них – причем не в виде пленки, а скорее как маломощные люминесцентные лампы.
* * *
Когда в последний день своего пребывания во Флоренции я вернулся в гостиницу, в ящичке с моим именем лежала записка. Насколько мне было известно, у меня во всей Италии не было ни одного знакомого. На листе веленевой бумаги, украшенном аристократическим гербом, я прочел вот что:
Вряд ли в мире много разных Рабо Карабекянов. Если даже ты не тот из них, которого я имею в виду, все равно заходи. Обожаю армян. Их же вообще все любят. Если пошаркаешь ногами по моему ковру, то потом получаются искры. Как тебе такое предложение? Долой современное искусство! Оденься в зеленое.
И подпись: Мэрили, контесса Портомаджоре (дочь шахтера).
Ничего себе!
27
Я сразу же позвонил ей, прямо из гостиницы. Она спросила, не мог бы я прийти к ней на чай через час. Я сказал, что конечно мог бы! Сердце у меня колотилось как бешеное.
Она находилась от меня всего в четырех кварталах, в палаццо, который выстроил в середине пятнадцатого века для Инноченцо де Медичи, прозванного «Невидимкой»[72], архитектор Леон Баттиста Альберти[73]. В плане оно имеет форму креста, с четырьмя крыльями, примыкающими к ротонде двенадцати метров в диаметре, в стенах которой заделаны восемнадцать колонн коринфского ордера, высотой в четыре с половиной метра каждая. Над капителями колонн находятся хоры, в стене которых прорезаны тридцать шесть окон. Все это венчается куполом, роспись которого, работы Паоло Уччелло, изображает богоявление: Всемогущий Господь, Иисус, Дева Мария, ангелы, глядящие вниз с облаков. Мозаичный пол неизвестного мастера – впрочем, несомненно венецианской школы – представляет собой сцены из крестьянской жизни: посев, сбор урожая, приготовление пищи и вина и так далее.
* * *
Нет, несравненный Рабо Карабекян не собирается выставлять себя здесь знатоком искусства, или намекать на безупречность своей армянской памяти – даже, если на то пошло, на свободное владение метрической системой мер. Все вышеизложенное я почерпнул из только что вышедшего в издательстве «Альфред Кнопф» альбома, озаглавленного «Сокровища частных коллекций Тосканы», текст и фотографии для которого предоставлены политическим беженцем из Южной Кореи по имени Ким Бум Сук. В предисловии сказано, что изначально эта книга была диссертацией Ким Бум Сука на соискание ученой степени в области истории архитектуры в Массачусетском Технологическом Институте. Ему удалось осмотреть и запечатлеть интерьеры многих роскошных частных особняков во Флоренции и окрестностях, хотя до тех пор мало кому из ученых доводилось в них побывать, а произведения искусства, хранящиеся в них, и вовсе никогда не были доступны на фотографиях или внесены в каталоги.
И среди этих доселе неприступных частных владений было – вот так вот! – и палаццо, выстроенное для Инноченцо де Медичи, по прозвищу «Невидимка», порог которого я собственной персоной преступил тридцать семь лет назад.
* * *
Палаццо, вместе со всем его содержимым, находилось в частных руках непрерывно в течение пяти с половиной веков, и продолжает оставаться частной собственностью после того, как умерла моя любимая Мэрили, контесса Портомаджоре, которая, собственно, и дала Ким Бум Суку, вооруженному камерой и метрическими измерительными инструментами, полную свободу действий. После ее смерти два года назад здание по завещанию ее бывшего мужа перешло к его ближайшему кровному родственнику, троюродному брату, торговавшему автомобилями в Милане, который немедленно продал его одному засекреченному египтянину, по слухам – торговцу оружием. Знаете, как его зовут? Держитесь крепче; его имя – Лео Мамиконян!
Мир тесен!
Этот Лео – сын Вартана Мамиконяна, который перенаправил моих родителей из Парижа в Сан-Игнасио, и из-за которого я сам, помимо всего прочего, лишился еще и глаза. Вартана Мамиконяна я никогда не прощу.
* * *
Лео Мамиконян приобрел и все содержимое палаццо, и таким образом является теперь владельцем коллекции американских абстрактных экспрессионистов, собранной Мэрили – лучшей в Европе и уступавшей во всем мире только моей собственной[74].
Как же это выходит, что армяне всегда так отлично устраиваются? Пора бы кому-нибудь провести расследование.
* * *
И как же это вышло, что бесценная диссертация Ким Бум Сука оказалась в моем распоряжении как раз в тот момент, когда течение этой книги дошло до моей встречи с Мэрили в 1950 году? Тут у нас еще одно совпадение, которое люди суеверные несомненно примут всерьез.
Два дня назад вдовица Берман, в состоянии сверхъестественной живости и проницательности, подаренном ей бог знает каким послевоенным чудом фармацевтики, зашла в Ист-Хэмптоне в книжный магазин и, по ее утверждению, услышала, как одна из сотен книг позвала ее. Книга сказала также, что наверняка мне понравится. Поэтому мадам Берман купила ее для меня в подарок.
Она, разумеется, не знала, что я вот-вот собирался начать писать о Флоренции. Этого никто не знал. Она вручила мне книгу, так и не открыв ее, и потому не догадывалась даже, что внутри содержалось описание палаццо моей подружки.
Если придавать слишком много значения подобным совпадениям, то очень скоро свихнешься. Еще решишь, того и гляди, что во вселенной то и дело происходит что-то, что нам не полностью понятно.
* * *
Профессор Ким – или профессор Бум, или профессор Сук, если один из этих слогов вообще является его фамилией – прояснил для меня два вопроса, касающихся ротонды, которыми я задавался с тех пор, как удостоился ее лицезреть. Во-первых, для меня было загадкой, почему пространство под куполом казалось освещенным естественным светом. Оказывается, на подоконниках окон, прорезанных в стене хоров, были установлены специальные зеркала – там, и на скатах крыш. Они собирали солнечные лучи и направляли их вверх под купол.
А вот вторая загадка: почему огромные прямоугольные ниши между стоящими в круг колоннами пустовали? Как мог человек, считавший себя ценителем искусства, оставить их незанятыми? Когда я их увидел, они были закрашены в ровный нежно-розовый цвет, почти как тот, что на языке «Атласной Дюра-люкс» именовался «Заря на Мауи».
Профессор Ким – или профессор Бум, или профессор Сук – разъясняет, что на фресках в этих нишах раньше резвились легкомысленно одетые языческие боги и богини, полностью утерянные для истории. Их не скрыли под слоями краски – нет, их полностью соскребли со стен после изгнания семейства Медичи из Флоренции, продолжавшегося с 1494, то есть, двумя годами позже открытия белым человеком этого полушария, до 1531 года. Фрески были уничтожены по настоянию монаха-доминиканца Джироламо Савонаролы, желавшего полностью рассеять дух язычества, который, по его мнению, отравлял жизнь города во времена правления Медичи.